Проснулся я из-за того, что какая-то сволочь полоснула по моим глазам эльфийским клинком.
Гады. А я ведь предупреждал, что будить меня опасно для здоровья. Ну ничего, вот еще минутку… еще пять минуток подремлю, а потом эти несчастные эльфы пожалеют, что родились. Разлепив наконец веки, я обнаружил, что никакого клинка нет, зато есть луч утреннего солнца, пробившийся сквозь опущенные занавески и не утративший при этом режущих способностей. А еще была головная боль.
Причем на редкость противная. Самым неприятным в ней было то, что я абсолютно не представлял, откуда она взялась.
Если бы дело происходило в походе, можно было бы предположить, что я проглотил за ужином кого-нибудь не того – хотя в этом случае логичнее было бы болеть животу – или развел неправильный костер. Но я лежал в мягкой и удобной кровати на втором этаже салуна «Одноглазый эльф», и хотя за Фредди, конечно, водилось множество грешков, но отравленных клиентов, насколько я помнил, пока не числилось.
Больше всего эта боль была похожа на очень гнусное похмелье. Но, во-первых, Фредди никогда не позволит себе выставить ослиную мочу, а, во-вторых, я вообще не пью. Так, пропущу иногда пару стаканчиков, но напиваться как орк – не вижу смысла. В жизни есть куда более приятные занятия.
В этот момент в правом виске раздалось особенно гулкое тупанье. Я застонал и повернулся на бок. Боль пропала. Это произошло так неожиданно, что я едва не свалился с кровати.
Ничего не понимаю. Я сел, осторожно потряс головой, попытался зевнуть – спать совершенно не хотелось – и попробовал прилечь обратно на подушку. Боль моментально вернулась с удвоенными силами.
Ага. Значит, на подушке она есть, а в других местах – нет. Интересно.
Я слез с кровати, завернулся в одеяло, вытащил из-под матраса свой «Тигр» и начал перетряхивать всю постель сверху донизу, не совсем, правда, представляя, что именно я ищу. Но нашел.
Находка моя представляла собой деревянный амулетик для наведения порчи – дрянная дешевка, какую можно купить у любого гоблинского шамана по полдайма^[1]за дюжину.
Амулетик был приклеен к днищу кровати со стороны изголовья. Приклеен, впрочем, тоже некачественно – стоило мне до него дотронуться, как он тут же упал.
Я выудил деревяшку из-под кровати, сдул с нее пыль и задумался.
Самая жуткая вещь, которую может вызвать подобный амулетик, – приступ кариеса. Ну, в крайнем случае, цинги, если вы разделяете в еде пристрастия стервятника. И всех проблем – сходить к доктору и заговорить больной зуб.
Уверен, что никто из моих друзей – а их не так уж много – не имеет склонности к шуткам такого низкого пошиба. С другой стороны, враги – а их тоже не легион, хотя и больше, нежели мне хотелось бы, – вряд ли стали бы размениваться на мелкие пакости. Убить – другое дело, но никак не меньше.
Оставалось предположить, что эта дрянь досталась мне в наследство от предыдущего постояльца. А раз так – можно потребовать от Фредди урезать плату за постой. В конце концов, проверка комнаты «на вшивость» входит в счет.
Придя к этому утешительному выводу, я выпутался из одеяла, побрызгал на себя водой из умывальника, оделся. По привычке осмотрел комнату, хотя все ценное надежно покоилось в несгораемом шкафу в подвале салуна, и вышел.
Со времен моего последнего визита сюда в архитектуре второго этажа появилось одно новшество, на которое я вчера вечером в темноте не обратил внимания. На стене в конце коридора теперь находилось зеркало. Небольшое, овальное, в вычурной бронзовой рамке, оно бы куда лучше смотрелось в гостиной над декоративным мраморным камином.
Последний раз я любовался на свою заросшую трехнедельной бородой рожу в каком-то пещерном озерце. А в зеркала не смотрелся уже, пожалуй, больше года – они в городке были наперечет.
На этот раз из зеркала на меня взглянул вполне обычный молодой человек. Черные волосы, серые глаза – вообще-то они у меня карие, но одно весьма полезное заклинание в качестве побочного эффекта изменило их цвет, – бело-синий шейный платок с эльфийским орнаментом и темно-синяя суконная рубашка. Рубашка, как я подозревал, была украдена с какого-то армейского склада и неисповедимыми путями очутилась на полке лавки Полосатого Джо. К сожалению, в зеркале не было видно пояса с кобурой, из которой эффектно маячила рукоятка шестизарядного «Тигра» фирмы «Гномиш армз» и новомодные брюки с заклепками от Леви Страусса. А жаль. Я подмигнул своему отражению и спустился вниз.
Фредди – шесть футов и пять с четвертью дюймов его темно-зеленой пупырчатой шкуры – уже открыл двери салуна и занял свою позицию за стойкой. При виде меня он радостно осклабился.
Некоторые непонятливые новички при виде Фредди, особенно улыбающегося Фредди, отчего-то начинают удивляться – что делает тролль в салуне под названием «Одноглазый эльф», на что старожилы, вроде меня, вполне резонно отвечают, что горбатый тролль ничем не хуже одноглазого эльфа.
Кроме Фредди в салуне еще почти никого не было. Только за угловым столиком какая-то личность в гордом одиночестве пыталась загипнотизировать кружку. Судя по небольшому росточку и по манере прятаться в темноту, это был гном-переросток.
– Доброе тебе утро, – сказал я, подходя к стойке.
– Как всегда? – осведомился тролль.
– Ага, – кивнул я и выложил на стойку амулетик.
Фредди запустил свою лапищу под стойку и добыл поднос, на котором явно не без помощи колдовства обнаружились яичница с ветчиной, кусок пирога и большая кружка кофе. Запахи были потрясающие.
– Извини, – пробасил Фредди, ставя поднос на стойку и сгребая амулетик свободной лапой. – Не заметил.
Раздался тихий треск, и из сжатого кулака Фредди выскользнуло облачко зеленоватого дыма. Тролль разжал кулак и стряхнул на пол горсть трухи.
– Так можно и бородавку заработать, – сказал я.
– Тебя тут искали.
Кусок ветчины замер на полдороги к моему рту.
– Кто? Все же знают, что я не работаю.
Я только позавчера вернулся из одной весьма прибыльной и даже не очень рискованной экспедиции, итогом которой было то, что два профессора-ботаника из Европы стали обладателями трех ростков красного эдельвейса, который, по их мнению, растет только на могилах древних эльфийских королей, ну а я стал владельцем четырех сотен полновесных американских долларов. Человек я добрый и не стал, получив деньги, объяснять профам, что, во-первых, в Америке никогда не было эльфийских королей, а, во-вторых, красный эдельвейс растет на их могилах потому, что его там сажают. Вообще-то он растет в горах.
И теперь, до тех пор, пока этим четырем сотням не придет конец, я намеревался валяться в мягкой кровати, читать Жюля Верна и Ницше, три раза в день питаться у Фредди и каждый вечер принимать горячую ванну. А в перерывах между этими занятиями предаваться ничегонеделанию.
Тролль пожал плечами.
– Мое дело – сказать. А спрашивать будешь сам.
С этими словами он ткнул во что-то за моей спиной.
Я развернулся в указанном направлении и обнаружил, что Фредди указывал на тот самый темный угол, где находилась темная личность. На этот раз я смотрел внимательнее и разглядел больше.
Это была невысокая бледная девушка, старательно закутавшаяся в серый плащ с капюшоном. Возможно, полуэльфийка или гномка, хотя и не обязательно – невысокие люди иногда появляются и без помощи других рас. Впрочем, все реже и реже.
Я подхватил поднос и двинулся к столику, дожевывая на ходу ветчину.
– Мне сказали, что вы кого-то ищете?
Девушка посмотрела на меня довольно возмущенно – очевидно, там, откуда она прибыла, не было принято садиться к даме за стол без приглашения, а уж тем более плюхаться, как это сделал я.
– Я разыскиваю мистера Ханко.
– Мистер Кристофер Ханко – это я.
Глаза у нее немного потеплели. Странные, кстати, глаза, довольно непонятного… я моргнул, сосредоточился, и они на миг полыхнули краснотой.
Вот, значит, как. Вампир. Точнее, вампирка.
Нельзя сказать, чтобы я сильно удивился. У нас здесь, как-никак, Пограничье. Одних оборотней не меньше, чем койотов. До тех пор, пока ты соблюдаешь определенные правила, всем плевать, что или кого ты сосешь в своей хижине. Другой вопрос, что вампирам с трудом удается держать себя в этих рамках – последнего здешнего кровососа три года назад отправили в его же собственном гробу в плаванье по озеру, возложив при этом на крышку связку динамита. Рыбы, говорят, остались весьма довольны.
– Мне сказали, что вы хороший проводник.
– Поправка. Я вхожу в двадцатку лучших проводников Пограничья. И на данный момент в этом городке я – самый лучший. До тех пор, пока не вернется Барсов, а это случится не раньше чем через пять дней. Но я не работаю.
Одно из немногочисленных преимуществ избранного мной способа зарабатывать на жизнь – не я бегаю за работой, а работа бегает за мной.
– Мне нужно попасть в глубь Запретных Земель. Ну вот. Начинается.
Исключительно из чистого любопытства я задал еще один вопрос:
– И сколько же вы собираетесь мне заплатить?
– Я надеюсь, – заявило бледное создание, – что пятидесяти фунтов будет достаточно? Это было даже не смешно.
– Послушайте, мисс-как-вас-там…
– Можете называть меня леди К.
– Нет уж. К. – это я. Кристофер, не забыли. Так вот, уважаемая мисс леди М. Меньше чем за пятьсот фунтов ни один хороший проводник даже разговаривать с вами не станет. А плохой проводник – это далеко не самый приятный способ самоубийства.
Похоже, вампирка слегка растерялась.
– Но у меня только сто семьдесят фунтов. Векселем Сити-банка.
Час от часу не легче. Ближайшее место, где можно реализовать вексель лондонского банка, самую малость поближе Лондона. Один проезд станет в половину суммы.
– Хотите бесплатный совет? Возвращайтесь в свой склеп и забудьте о том, что вас сюда привело.
– Я не могу. Это старый долг, и он…
– Если он такой старый, – заметил я, – то вполне может подождать еще сотню-другую лет.
По-моему, она хотела сказать еще что-то. Но смолчала. Нацепила на нос противосолнечные очки и вышла из салуна.
Я доел свой пирог, запил его кофе и, сам не знаю зачем, заглянул в ее кружку. В кружке был морковный сок. По-моему, она к нему даже не притронулась.

* * *

Когда я вышел на улицу, солнце уже поднялось довольно высоко. Пришлось добыть собственные очки – большие, не дающие бликов и, как следствие, очень дорогие. Что поделать – за хорошие вещи приходится платить.
Для начала я собирался зайти на почту. Почта находится в здании вокзала, а вокзал, в свою очередь, представляет собой конечный пункт одноколейки, по которой к нам раз в неделю приходит пара вагонов всяческого барахла, газеты второй свежести и примерно треть неприятностей. Остальные две трети приходят к нам пешком.
За те семь лет, что я провел в Пограничье, шесть железнодорожных компаний пытались проложить новую ветку в Запретные Земли. Все они обанкротились через пару месяцев, и вот уже больше года новых дураков не находилось. Похоже, седьмая сочла за лучшее заняться поисками Северо-Западного прохода. Так что в ближайшее время мы по-прежнему будем оставаться последним форпостом так называемой человеческой цивилизации. А с Западного побережья на Восточное придется добираться через Магелланов пролив.
Я вошел на почту, вежливо поздоровался со всеми присутствующими в лице нашего почтмейстера Енота Вилли и трех десятков сонных мух, выбрал скамейку почище и, вооружившись тремя кипами газет, начал приобщаться к новостям извне.
– Сеньор Ханко?
Я как раз с интересом начал изучать речь Бена Дизраэли, которую зачем-то перепечатала нью-йоркская «Таймс» из лондонской, и этот тип – кто бы он ни был – прервал меня на самом интересном месте.
– Да, это я.
Странный сегодня день.
– У меня к вам одно маленькое дельце.
Я опустил газету и посмотрел на человека, который уже после двух произнесенных им фраз начал мне очень не нравиться.
Загорелый чернобородый человек, одетый в дорогой костюм европейского покроя. По-английски говорит почти без акцента. То ли мексиканец, долго живший в Европе, то ли испанец, долго живший в Мексике.
Гораздо больше мне не понравились два мрачных типа, маячивших за его спиной.
В Пограничье не возят своих подонков. Выгоднее нанять их здесь – это дешевле, и, кроме того, они знают местные условия. У привозных бандитов обычно возникают трудности с акклиматизацией.
А маленькие дельца обычно оборачиваются большими неприятностями.
– Я вас слушаю.
– К вам сегодня обращалась одна сеньора.
– Я ей отказал, – сообщил я и потянулся за газетой.
– Я знаю, – кивнул тип. – Сейчас она договаривается с неким сеньором Хорьком.
Я хмыкнул и отложил газету обратно.
Черный Хорек ленив почти так же, как я. Правда, он трусливее меня, намного жаднее, а главное – он не умеет готовить. Но дело не в этом. Чтобы Черный Хорек взялся за дело без предоплаты, ему надо посулить действительно много. Впрочем, я всегда знал, что он дурак.
– И?
– Я был бы вам крайне признателен, сеньор Ханко, если бы вы сейчас явились к…
– Леди М.
– К упомянутой вами сеньоре и сообщили ей, что согласны работать на ее условиях. А я, в свою очередь, готов компенсировать все понесенные вами в этом случае издержки.
– У меня почему-то возникает чувство, – начал я, – что, если я приму ваше предложение, мне не надо будет вести ее очень уж далеко.
Тип как-то странно посмотрел на меня.
– Вы проницательны, сеньор Ханко. Слишком проницательны.
– Если не секрет, – спросил я. – Что это за дело, для которого вам так срочно понадобились проводники?
– Увы, уважаемый сеньор, – поклонился тип, – это я вам открою только в том случае, если вы согласитесь на мое предложение.
У меня возникло странное ощущение, что тип с превеликим трудом удерживается от того, чтобы придушить меня на месте. А удерживается он исключительно потому, что я ему невероятно, позарез нужен.
– К сожалению, сеньор…
– Сангре. Дон Педро Сангре.
Ну и фантазия у этого дона.
– Должен вам ответить то же, что и леди М. Я не работаю.
– Очень жаль, сеньор Ханко. Очень жаль.
С этими словами тип развернулся и покинул помещение почты. Оба бандитос потянулись следом.
Я аккуратно сложил газеты в стопку и задумался.
Дело пахло все хуже и хуже. В мире есть только три вещи с подобным запашком. Политика. Магия. Деньги.
Представлялось весьма маловероятным, чтобы наше захолустье вдруг ни с того ни с сего стало ареной политических баталий. Власть в Запретных Землях принадлежит тем, кто там живет, что бы ни думали по этому поводу господа в Вашингтоне.
Деньги? Я не знал, насколько остро стоят у вампиров финансовые проблемы, но дон Педро в деньгах явно не нуждался. Или нуждался, но в очень больших. Я достаточно навидался подобных людей. Деньги для них не цель, а средство.
Остается магия. Вполне логично – чего-чего, а этого добра в Запретных Землях предостаточно.
И единственное, чего я в этот день так и не смог понять, – за каким чертом я, выйдя из почты, направился обратно в салун, подошел к стойке и тихо спросил у Фредди:
– Зеленый, у тебя случайно нет на примете пары надежных ребят, которые согласились бы рискнуть своей шкурой и не содрали бы при этом последнюю с меня?

Полдень. Пыль, жара, вокруг каменистая пустыня с редкими кактусами, а над головой – солнце, похожее на пылающий косматый клубок. От такого пейзажа и свихнуться-то можно запросто, а уж навязчивые мысли в голову лезут, прямо как мухи на покойника.
Меня, например, уже третий час преследовали мысли о ванне. Большой, нет, огромной ванне, полной горячей воды и чтобы пена переваливалась через край. Упасть в нее, да так, чтобы только нос наружу торчал, и блаженствовать.
Наконец, когда это видение стало совсем невыносимо, я потянулась за флягой, откупорила ее, сделала пару глотков, а остаток воды выплеснула на лицо, смывая застывшую маску пота и грязи. Сразу стало легче.
Правда, я осталась без воды, но, по моим расчетам, до деревни оставалось не больше пары миль, и на горизонте уже виднелось что-то зеленое. А где зелень, там и вода.
Еще у меня оставался ирландский бренди, которым меня снабдил местный священник, отец О'Райли. Хороший человек этот священник, и мне он нравился – даже несмотря на то, что именно ему я была обязана этой работой. В конце концов, не будь ее, меня бы загнали в другую адскую дыру, которыми изобилует эта чертова страна. Ибо иерархи церкви очень не любят, когда я и мне подобные начинают шляться без дела вокруг собора в Мехико. Меня же они недолюбливают особенно – считают, что мой вид, видите ли, плохо влияет на паству. Наверное, так оно и есть.
Зато с О'Райли мы сразу же нашли общий язык, даром что я никогда не видела Зеленого Эрина. Ирландцы вообще приятные ребята, это подметили еще мои предки-викинги. Например, у них всегда найдется при себе хорошая выпивка – мне еще не встречался ни один ирландец без заветной фляжки. Держу пари, они и в аду умудряются припрятать глоточек-другой, дабы выпить в день Страшного суда за торжество Всевышнего.
От приятных воспоминаний о прошлом вечере меня оторвал звук, донесшийся из-за поворота. Кто-то долбил землю мотыгой – яростно, исступленно. Будь это в Техасе, я бы непременно решила, что копают могилу, причем злейшему врагу, чтобы успеть до захода солнца поплясать на ней.
Похоже, у Морганы возникли схожие мысли, потому что она вдруг замедлила шаг и, мотнув головой, вопросительно покосилась на меня.
– Спокойно, лошадка, – прошептала я, слегка похлопав ее по шее. – Сейчас мы завернем и посмотрим, кто это так шумит.
Сразу за поворотом начиналось небольшое поле, вскопанное едва ли на треть. Собственно, полем я назвала его из вежливости – скорее эта окаменевшая земля походила на подготовленную к промывке породу. Ее-то и долбил столь яростно человек в грязно-белой дырявой рубахе и таких же штанах. Крестьянин, или, по-местному, пеон.
Не люблю крестьян. Мысль о том, что я могла бы стать одной из них, собственностью подобной скотины, до сих пор вызывает у меня холодную дрожь. А ведь если бы не то пьяное животное – мой отчим, – я могла бы так и не решиться бежать из своей родной, трижды проклятой и забытой всеми богами деревушки. И была бы сейчас похожа на корову с вечно полным пузом, с кучей сопливых детишек, цепляющихся за подол корявыми руками. А уж лицо… пусть Тереза и говорит, что я уродую свою кожу солнцем и ветром, что мне необходимо регулярно делать маски, втирать масла и прочие кремы – сто против одного, что мои младшие сестренки по сравнению со мной выглядят форменными старухами.
До сих пор мой самый зловещий кошмар – это не вампиры, не оборотни, не ожившие мертвецы и даже не та тварь из старой пирамиды, едва не утащившая меня прямиком в преисподнюю, а утро на ферме, мычание недоеной скотины, запах гари от печи – и надо идти во двор, кормить птицу. От таких снов я просыпаюсь в холодном поту, сжимая рукоятку револьвера под подушкой – и на пару следующих ночей стараюсь затащить к себе в постель какую-нибудь грелку с приятным запахом изо рта.
Пеон был так увлечен своей работой, что не услышал моего приближения до тех пор, пока я не оказалась почти рядом. Только тогда он выронил мотыгу и, разинув рот, испуганно уставился на меня.
– Буэнос диас, – я всегда стараюсь вначале быть вежливой с людьми. Путь даже по ним сразу видно, что они этого не заслуживают.
– Э-э… буэнос диас, сеньор гринго.
Тень от моей шляпы падала ему под ноги, так что ему я должна была казаться чем-то вроде всадника Апокалипсиса – на вороной лошади, в длинном сером плаще и серой же шляпе на фоне огненного сияния. Разглядеть черты лица при такой подсветке сложно. Интересно, почему он не надел свое сомбреро, а бросил его на краю поля? При таком солнцепеке мозги закипят через три часа, а еще через пару – спекутся не хуже маисовой лепешки. Отличное блюдо для любителей человечинки – запеченные мозги, с корочкой.
– Далеко до деревни?
От моего голоса пеон вздрогнул и еще шире распахнул рот, из уголка которого тут же потянулась тоненькая нить слюны.
– Ы-ы.
Ну точно, спекся. Кретин.
– Деревня, – как можно разборчивее сказала я. – Эль-Экстинто. Далеко до нее?
С испанского «эль-экстинто» переводится как «потухший», но здесь, в Мексике, это слово имеет еще и второе значение – покойник, мертвец. Поди угадай, что имели в виду местные, давая своему поселению такое название?
– Э-э, сеньора…
Да, да, тупица, я – сеньора! Долго ты еще будешь обдумывать этот факт?
– Деревня в двух милях отсюда, – собрался, наконец, с остатками мыслей пеон. – Во-он там, – сообщил он, сопроводив свои слова взмахом руки.
Я развернулась в указанном направлении и окинула критическим взглядом каменную осыпь, через которую могла бы, пожалуй, перебраться какая-нибудь коза, но никак не Моргана.
– А разве дорога не ведет в деревню?
На этот раз он задумался надолго. Меня так и подмывало достать из нагрудного кармашка свои новые часики и демонстративно уставиться на них. Боюсь только, что это… существо отнюдь не оценило бы этого жеста, а, скорее, начало пялиться на новую блестящую игрушку, окончательно позабыв обо всем на свете.
– Дорога… длиннее, —пеон ронял слова с таким трудом, словно они были золотыми, опускаемыми в кружку нищего у ворот храма. – По ней ездят солдаты… бандиты… сборщики налогов. Мы не пользуемся ею.
Типично крестьянский ответ. Будь их воля, они бы вообще перепахали эту дорогу, чтобы прекратить поступление из большого мира всяческих неприятностей и соблазнов.
Помнится, один из моих друзей, аббат-бенедиктинец, объяснял мне, что практически любая деревня представляет собой замкнутый на себя мирок, микрокосм. Поскольку произносил он эту речь, будучи в ночной рубашке и держа в одной руке бокал с вином, а во второй – куриную ногу, эффект от речи получился смазанным. Но слово «микрокосм» я запомнила.
Крестьяне…
– Мучас грасиас, – сказала я, берясь за поводья, чтобы развернуть Моргану обратно к дороге.
– Си, сеньорита.
При чем тут «да»?
Я отъехала сотни на три ярдов, обернулась – он все еще стоял с раскрытым ртом и смотрел мне вслед.
Не люблю крестьян.

* * *

Деревня выглядела так же, как и большинство виденных мной до сих пор мексиканских деревушек: колодец в центре – одна штука, широкая пыльная улица, по совместительству исполняющая обязанности площади, – одна штука, обязательная церквушка, местами начавшая осыпаться, и несколько десятков хижин, считать которые мне было просто-напросто лень. Ах да, жители – ни души. Словно вымерли.
Этот вариант отнюдь не был самым невероятным – учитывая цель моего приезда, но поверить в него мешало отсутствие некоторых обязательных атрибутов, как-то – стервятников и запаха. При такой жаре труп начинает разлагаться очень быстро.
Я медленно проехала вдоль улицы, с сожалением покосившись на чернеющий в проеме колокольни образец средневекового литья. Пальнуть бы по нему пару раз – живо забегают.
Вместо этого я остановила Моргану у колодца, слезла, с трудом – боже, зачем эти люди подвесили сюда такую тяжеленную бадью! – вытянула наверх полное ведро чистейшей ледяной воды и взгромоздила его на край колодца. Наполнила заново обе фляги, затем аккуратно положила рядом шляпу – и сунула голову под воду. Вынырнула, отфыркиваясь, перевела дух и окунулась еще раз. Затем напоила из этого же ведра Моргану и ее же от души окатила остатками воды. Выжала волосы, благо они у меня короткие и сохнут быстро, надела шляпу, сдвинув ее пониже, и присела на край колодца.
Сейчас было бы здорово для полноты картины раскурить длинную гаванскую сигару и сидеть, медленно выпуская клубы дыма сквозь зубы. Но я не курю. Табак отбивает нюх не только у собак.
Рано или поздно они появятся. Что касается меня, то я никуда не спешу. До захода солнца еще уйма времени.
Их хватило ненадолго. Уже через несколько минут в домах начали колыхаться занавески, чья-то тень мелькнула за низким глинобитным забором, в полумраке дверных проемов появилось несколько пятен посветлее. Некоторое время я наблюдала за этой суетой, потом мне стало скучно, я надвинула шляпу на глаза и принялась загонять себя в некое сонное оцепенение, которое мой друг-аббат именовал забавным восточным словечком «медитация».