Туровская Марина Элитное подземелье

Автор: Туровская Марина. Жанр: Любовные детективы

Глава 1
Семья моя

Умерла моя тетя. От передозировки. То есть к этому все и шло, слишком бомондскую, и одновременно богемную, жизнь она вела.
Тетя Катя в свои сорок лет выглядела на двадцать восемь. Невысокая, хрупкая, с большими сиреневыми глазами, с бровями и овалом лица киногероинь начала двадцатого века, модная художница, она почти всегда носила воздушные шелковые одеяния и тяжелые золотые браслеты на тонких руках.
Считалось, что она полностью там, в искусстве. При одном виде Катерины удачливые мужчины втягивали животы и доставали пухлые портмоне, желая облегчить жизнь этой нежной бабочке с мечтательным взглядом.
Пейзажи тети Кати шли в салонах и вернисажах «на ура». Тетя рассеянно брала деньги за свои прозрачные картины. Казалось, она даже не знает, сколько ей дали денег и за что. Вот все это было сплошным, досконально и творчески продуманным обманом.

Тетя Катя имела постоянного богатого любовника, идеальную по планировке и дизайну квартиру и счета в трех банках. Дачей ее был особняк, обставленный антиквариатом, а заработанные деньги она аккуратно пересчитывала, записывая получившуюся цифру в специальный реестр.
Я это знала. Я была ее любимой игрушкой. Меня она не стеснялась, говорила все как есть, хотя следовать ее путем никогда не советовала. У нас было абсолютное взаимопонимание.
Только с наркотиками оказалось сложнее. Когда ее «припирало» или точно было известно, что сейчас привезут дозу, тетя Катя выгоняла меня из своего дома. Еще учась в институте, я пару раз заставала ее под сильным кайфом, и она, от щедрот своих, очень желала меня угостить. Ей хотелось поделиться своей радостью именно со мной, по ее мнению, ущербной.
Приходя в себя, она просила прощения, умоляла не говорить о случившемся моему отцу и никогда не поддаваться ни на чьи уговоры попробовать наркотики. Это было совсем не трудно, я далеко не самый тусовочный человек, да и не так часто меня куда-либо приглашают или чем-то угощают.
Родственников у тети Кати было двое – мой отец, то есть ее старший брат, и я, любимая единственная племянница.
Мою маму Катя за личность не считала. Мама платила Кате тем же. «Принцесса в горохе» называла она ее, подразумевая и внешнее Катино эстетство, и твердость характера, а также звук и запах, получающиеся после употребления данного продукта. Но при известии о смерти Кати мама долго плакала, обзывая ее красивой идиоткой.
На отца было жалко смотреть. Я даже переехала к нему на два дня. Он бродил по квартире, натыкаясь на предметы, пытался организовать похороны и платил столько, сколько спросят, хотя необходимо было торговаться – денег, как всегда, было в обрез.
Нам помогали. Приехал Григорий, официальный любовник Кати, и человек пять мужчин художественного вида. Они или морщили лбы под бритыми черепами, или красивыми жестами откидывали длинные волосы. При этом были искренно расстроены и давали деньги.
Григорий во время похорон явно присматривал за гостями и нами – боялся за сохранность ценностей в квартире. Папа, в свою очередь, найдя ключ от сейфа, отдал его мне.
Мама суетилась с организацией застолья. Ей хотелось показать отцу, что она ему необходима. Отец смотрел пустыми глазами. Он пока не был готов вернуться к маме.

Я единственная дочь у своих родителей. Они настолько разные люди, что их неровные края особенностей характеров сошлись и срослись. Развод, произошедший семь лет назад, рвал по живому.
Отец, как и Катерина, очень красив. Моя мама увидела его в первый день занятий на первом курсе Инженерно-строительного института. И весь первый год ходила за ним с открытым ртом.
Мама напрашивалась к однокурсникам на вечеринки и дни рождения, «случайно» натыкалась на него три раза в день в институтских коридорах. Ей нравилось все, что он делал – как сидел на лекциях, читал, ел, объяснял ей сопротивление материалов, собирал картошку в студенческом отряде, даже как ругался с нею.
Сама мама коренастая, плотная, нос картофелиной, пальцы короткие. Как она уговорила папу переспать с собой – не знаю. А уж когда они объявили родственникам и знакомым о близкой свадьбе, ответная реакция, особенно в институте, была настолько сильной, что мама опасалась есть в студенческой столовой. А вдруг отравят?
Мама родом из Твери. Она отхватила самого красивого в институте парня, умницу, москвича с большой квартирой. Тогда еще были живы мои бабушка с дедушкой по отцовской линии. К появлению мамы они отнеслись философски и с радостью переложили на нее домашние хлопоты, переехав жить на дачу.
Дача строилась на тот момент лет десять, и достроила ее только Катерина. Я еще застала бабушку с дедушкой, которые не считали, что их дети исключительно красивы. Самым красивым существом на свете они считали меня.
Катерина с самого начала не желала мириться с присутствием моей мамы. Она не разрешала ей дотрагиваться до своих полотенец, отдельно клала чашку, вилку, ложку, семь тарелок и губку для мытья посуды. Через полгода Катя разделила комнаты, коридор и кухню мелом на две части и запретила матери заходить за линию.
Мама терпела долго, но, родив меня, получила диплом, собрала вещи и уехала в Тверь. Отец рванул за мамой, которую, по-моему, любит до сих пор. Папины родители очень огорчились, узнав о Катином домашнем терроризме. Не найдя поддержки у родственников, Катя позвонила в Тверь и попросила прощения.

Катя не любила маму потому, что любила брата, потому, что ни одна женщина, по ее мнению, не была достойна его… Но таково мнение большинства матерей в отношении своих сыновей и любящих сестер в отношении своих братьев.
Мама вернулась через два месяца. Квартиру к тому времени разменяли. Трехкомнатная красавица с потолками под четыре метра разменялась на два недоразумения – одно– и двухкомнатную хрущевки. Папины родители махнули рукой на семейные раздоры своих детей и переехали на дачу окончательно, достроив к тому времени камин и половину второго этажа.
Бабушка с дедушкой не дожили полгода до моего пятилетия, умерли тихо и достойно, с разницей в два месяца.
На следующий день после моего пятого дня рождения я, пока мама мыла посуду, а папа отлеживался в спальне, встала на подоконник и, походив по нему, прорвала марлю от комаров и выпала в окно со второго этажа. Это был второй этаж панельного стандартного дома, и насмерть я не разбилась. Но левая нога сломалась в двух местах, в том числе и в колене.
У детей все заживает быстрее и качественнее. У меня срослось неправильно. Сделали две операции – не помогло.
В семь и девять лет сделали еще несколько операций. Стало немного лучше, но я осталась хромой, с почти негнущимся коленом. И мама, и папа винили во всем только себя, оправдывая друг друга. Мне нравилось, что они не ругаются, выясняя, кто виноват.
Денег не хватало постоянно, хотя жили мы «как все». Мама экономила на электроэнергии, на своей парфюмерии и моем мороженом. Папа все время чинил старый «жигуль», не надеясь заменить его на новый автомобиль.

В суетливо-криминальные годы перестройки мама начала делать карьеру в своем строительном управлении и… загуляла. Завела роман с высоким начальником из министерства. Начальник через полгода плюнул на маму со своего высокого поста и продолжал жить с толстой и крикливой женой, а мама осталась без мужа.
Отец не смог простить измены с неинтересным, непорядочным человеком. Катя пустила брата жить к себе и смеялась над ним в голос, не стесняясь меня.
Я оканчивала школу и очень хотела пойти работать в банк или в библиотеку, но Катя заставила меня поступить в Инженерно-строительный институт, по стопам родителей. Катя сразу оплатила первый курс, отрезая мне пути к отступлению.
Я начала учиться в МИСИ, Катя тем временем окончила Строгановку. Училась она лет семь или восемь. Сумела за это время не только переспать почти со всеми сокурсниками и преподавателями, но и взять в банке приличную ссуду и приобрести в длительную аренду помещение, переделав его в художественную галерею.
Так начинался Катин финансовый взлет. У народа после развала Союза появились деньги, и они вкладывали их во все, что продавалось. Стало модно вешать на стены картины. Иностранцы приобретали абстракцию, наши люди чаще всего хотели видеть в доме добротные произведения в стиле «реализм». Катя сказала: «Вам хочется картин… Их есть у меня».
Она поставила производство картин на поток. Брала фотографии или видовые открытки, списывала пейзаж и втискивала в него деревянную разрушенную церковь или старый домик с сиренью и мокрым бельем на провисших веревках. Основную композицию делали Катины однокурсники. Собачек, кошек или косяки перелетных птиц рисовал папа. Иногда ему доверялись дома и церкви.
Тогда-то Катя выработала свой имидж материально обеспеченной беззащитности. А потом она встретила Григория, и он купил ей квартиру. Однокомнатную «хрущобу» Катя презентовала брату.
Затем начался строительный бум, и папа, прекратив свою художественную деятельность, опять пошел работать прорабом на стройку, пугая приезжающие комиссии своим аристократическим видом, отменными манерами и речью без привычных непереводимых идиоматических выражений.
Катя продолжала руководить рисовальным процессом, выдавая в месяц по два десятка «произведений».
Папа у Кати денег просить не мог. Мама у нее просто не взяла бы, а я постоянно ныла, выпрашивая то десятку, то сотню долларов на новое платье. Катя была патологически жадной, но мне она деньги давала исходя из своего комплекса полноценности – перед моим неполноценности.
Мне повезло, у нас с Катей один размер ноги, так что с обувкой у меня проблем не было. Для себя Катя покупала обувь еженедельно и иногда забывала, какие фасоны она уже приобрела. Конечно, высокий каблук для меня был заказан навсегда, но ботинки и кроссовки я у тети конфисковывала не меньше двух раз в сезон. Телом я пополнее, и Катина одежда не сходилась на мне, даже если сильно вдохнуть и «держать талию».

Глава 2
Завещание

Так вот. Катя умерла. Я девять дней заходилась в горестных рыданиях. Затем было обнародовано завещание.
При его оглашении, происходившем в роскошной квартире Кати, присутствовали папа с мамой, Григорий, дальний родственник, которого видели на похоронах родителей двадцать с лишним лет назад, и я – в качестве массовки.
Родственник, высокий мужчина с безвольным дворянским лицом и брюшком купца, дождался пункта: «Саше, моему двоюродному брату, достается часть дома в городе Муром, в строительство которого мои родители вложили деньги, а также любые три картины, написанные мной», – и потерял к происходящему интерес.
Папа надеялся получить дачу, не более того, и тихо читал газету в глубоком кресле. Мама сидела «для компании». Она знала Катино ко мне отношение и была полна решимости при том небольшом наследстве, что мне могло достаться, отстаивать наши интересы до победного конца.
Григорий покачивал ногой и вертел в руках зажигалку. Он был единственным курящим в собравшейся компании и смотрел на читающего завещание юриста скучающе уверенно.
Катя в завещании вспомнила какую-то тетю, осчастливив ее «вазой напольной, ручной работы» и еще своими тремя картинами.

Взрыв эмоций произошел через минуту.
При дальнейшем чтении оказалось, что дача, двухэтажная, с подземным гаражом, с участком и наземными постройками, досталась папе. А все остальное – мне. Все! Квартира, машина, картины, драгоценности и даже любимая собака, йоркширский терьер.
Моя мама при известии юриста замерла, вцепившись в сумочку. Папа поднял брови, отложил газету и опустил глаза.
На Григория было неприятно смотреть. Он уронил зажигалку и отвалил челюсть. Шепотом попросил перечитать последние два абзаца. Юрист, мужчина лет под шестьдесят, неизвестно откуда выкопанный Катериной, бесстрастно перечитал последнюю часть завещания. Там еще был пункт о банковских счетах. Они тоже были завещаны любимой племяннице.
Юрист привстал из-за тяжелого стола восемнадцатого века и протянул завещание мне. Мама его, естественно, перехватила. Правильно сделала: я не могла шевельнуть рукой и тупо рассматривала у своих ног узор ковра, который Катя привезла из Средней Азии.
Григорий протянул руку, промямлил:
– А как же… мое… юродивая наркоманка, шлюха…
Папа резко повернулся к нему, и Григорий перестал бормотать оскорбления в адрес покойной Кати. Он только прошипел слово – и я поняла, какое именно слово, по реакции собаки. Йоркширка приподняла мордочку, прислушиваясь к своему имени. Катя назвала ее Стервой.
Вот в этот день я перешла со слез печали на слезы печали и радости. Девять дней мы отметили втроем в Катиной, то есть теперь уже моей, квартире. Не хотелось делиться ни утихающим горем, ни подступившей радостью. Вечером родители разъехались по своим домам.
Конечно, мама не хотела уезжать и оставлять «несмышленую девочку» двадцати семи лет одну. Папа заставил маму уехать.

Я люблю маму, но жить с нею тяжело. Она слишком властная. К тому же две проходные комнаты в хрущевке не дают ощущения свободы. Я смирилась с нашей старой, неуютной квартирой, но к хорошему привыкаешь моментально, поэтому, как только родители уехали, я почувствовала, что Катина квартира моя. Моя! Несмотря на то, что здесь погибла любимая тетя.
Квартира роскошная. Две с половиной комнаты – в гостиной отделен аркой альков спальни, в ней стоит инкрустированная поделочными камнями кровать с водяным матрасом. Катя спала именно здесь. На стенах гостиной – великолепные картины русских художников начала века, мебель в стиле модерн. Вторая комната предназначалась для гостей, обставлена скромнее, но все равно роскошно.
Большая кухня-столовая с коллекцией разделочных досок по стенам – расписных, резных и фарфоровых, с современным гарнитуром и старинным буфетом девятнадцатого века.
Ванная комната с салатовым джакузи и зеленоватым гарнитуром под мрамор. Вещи, без которых можно прожить, даже не зная об их существовании, но, с другой стороны, необходимые вещи. Необходимые для того, чтобы почувствовать себя Женщиной и снять лишние комплексы.

Есть такая притча. Старик булочник спрашивает моряка, почему тот не боится каждый день отправляться в море, ведь в нем погиб его отец, его дед, его прадед. Моряк спрашивает булочника: «А где умер твой отец?» – «В кровати». – «А дед?» – «В кровати». – «А прадед?» – «В кровати». – «Так почему ты не боишься ложиться в нее?»
Вроде бы не очень похоже на мой случай, но, с другой стороны, в старых домах умирали один за другим дряхлые или, наоборот, молодые родственники, и никто по этому поводу дома не бросал. Значит, у меня теперь есть полноценная семейная наследственная квартира.
Я всегда мечтала иметь такую квартиру, такую собаку, такую машину, такую мебель, такие кольца и браслеты. Я была почти счастлива. Жаль только, что не было Кати.
Она была расчетлива и скупа, но она любила меня, а терять человека, любящего именно тебя, всегда очень тяжело, даже если ты не отвечаешь ему взаимностью. Но я Катю любила. И даже немного жалела. При всей ее красоте и деньгах чего-то в ней не хватало. Наверное, того, что есть в моем отце, – безоглядной порядочности.

На работе я написала заявление об отпуске за свой счет. На нашем комбинате, где я заведовала административно-хозяйственным отделом, горем прониклись и предложили написать заявление без конкретной даты выхода. То есть когда почувствую, что пора на работу, тогда и выйду.
Острого желания осчастливить своим появлением проходную Комбината железобетонных конструкций я пока не испытывала, поэтому занималась тем, что потихоньку перевозила в подаренную квартиру свои вещи от мамы и осваивала новый автомобиль.
Еще появилась особая забота – крохотная Стерва.

Через три дня двухразовых гуляний с собакой вокруг окрестных домов со мной стали здороваться молоденькие мамашки с малышами в колясках и старушки, считающие, что их ежедневные неспешные прогулки вернут им потерянное в течение жизни здоровье.
Особую касту составляли собачники. Часто можно было услышать, как они обсуждали ссору молодоженов – тех, у которых серый дог, или собрались на праздник к Ивановым – у них спаниелька, которую они считают элитной.
Собачники по утрам выбегали с четвероногими мучителями на несколько минут. Вечером они, наоборот, степенно выгуливали предмет своей гордости, здороваясь со знакомыми, и подолгу сидели в сквере, обсуждая, в каком магазине собачье питание дешевле и где можно подороже продать щенков.
Два раза в день я здоровалась с огромной пожилой теткой, выгуливающей облезлое и перекормленное животное, смутно напоминавшее пуделя. Стерва и пудель были знакомы. После дежурного «здравствуйте» я сразу же прибавляла шаг, уходя в сторону. Мне казалось, что стоит остановиться на секунду, и тетка сразу же начнет жаловаться на погоду, политику и маленькую пенсию.
Особенную радость на прогулках при встрече с нами испытывали собаки. Стерва хороша тем, что рядом с ней любой из псов, даже самый плюгавый, чувствовал себя полноценным зверем. Рядом со мной тоже любой неудачник или пьянчужка мнит себя Казановой. Зря, я хоть и хромая, но считаю, что еще ничего… могу.

Глава 3
Уговорная квартира

Прошло две недели после похорон, и я решила сделать решающий заход – перевезти из маминой «хрущобы» книги и остатки вещей в свою квартиру.
Мама обиженно перевязывала пачки книг. До переезда она постоянно говорила, что жить вместе в таких условиях невозможно, а теперь второй день дулась на меня как мышь на крупу.
Стерва, кивая новой заколкой с синим бантиком, закрепленной на длинной челке, влезла в коробку и укусила коричневый, тисненный золотом том Аполлинера. Она получила шлепка по мохнатой попе и взвизгнула. Мама тут же взяла Стерву на руки, утешать… В дверь позвонили. Мама пошла открывать и вернулась с Григорием.
В Катиной квартире он смотрелся гармонично, но в нашей выглядел, как молодой премьер-министр из семьи потомственных миллионеров, навещающий землянки простых шахтеров. Григорий встал посередине комнаты, посмотрел на книжные полки, на стопу белья в углу дивана.
– Надо поговорить. Насчет квартиры.
Мама поставила Стерву на пол и плотно уселась в кресло, не собираясь его покидать. Григорий сделал полупоклон в ее сторону и присел на старый диван с залысинами.
– Я хочу купить у вас квартиру Кати, – сказал Григорий и выставил вперед указательный палец. – Между прочим, свою собственную. Я ее, если помнится, Кате подарил. Мне нравится район… и вообще, я привык туда ездить. Все остальное остается Насте. Я дам большую цену, вы сможете купить трехкомнатную, поменять вот эту халабуду на нормальную квартиру, и еще деньги останутся. Твоя мама, Анастасия, еще молодая, мало ли как жизнь обернется.
Я сидела на корточках около коробки с книгами. То есть одна нога была на корточках, а вторая, не сгибающаяся, отставлена в сторону.
– Миллион евро. Подумайте, сумма немаленькая. Перезвоню вечером.
Я шлепнулась на пол.
Григорий встал и вышел из нашей квартиры, оставив после себя запах дорогого одеколона, мокрые следы дорогих туфель на старом паласе и шлейф брезгливой ненависти.

Но миллион евро! Это не хухры-мухры.
Мама потерла виски пухлыми пальцами.
– Надо позвонить отцу. Пусть он думает.
Отец скептически выслушал наши с мамой восторженные предположения по трате денег.
– Почему он собирается купить квартиру, которую сам однажды купил ей? Катя не захотела отдать ее ему. Не нравится мне это. Вы ему пока ответ не давайте, посмотрим, что получится.
Может, папа был и прав. Я лично оказалась в растерянности. Вообще-то я часто бываю в растерянности, но у меня есть родители, и они решают за меня все. Почти все – шампунь я покупаю сама.
Мама решила послушаться мужа и посоветовала мне сегодня отключить и в своей, и в Катиной квартире телефон, чтобы Григорий не смог уговорить меня получить деньги завтра же.

Пока я укладывала в темно-зеленый автомобиль ящики с вещами, мама позвонила папе и опять завела свою бесконечную песню об экономии. Она предложила нам обеим переехать в Катину квартиру, а хрущевку сдавать. Или, наоборот – сдавать Катину квартиру, за нее больше бы дали.
Папа выслушал маму, как всегда, спокойно, только уточнил:
– Нина, там обстановка тысяч на триста евро, не считая картин. Ты кого собралась туда пускать? – Мама нервно гладила Стерву и не отвечала. – Ты не сердись, но дай ребенку впервые в жизни пожить самостоятельно.
– Вот этого я и боюсь, – ответила мама.

Думаю, маме тяжело было смириться с тем, что дочь, всю жизнь просидевшая на шее родителей, внезапно стала обеспеченным человеком. А это действительно так. Даже когда мама устроила меня завхозом в заводоуправление, я ходила на работу не чаще недели в месяц и получала мизерную зарплату. И вдруг ни за что на меня свалилось наследство, да еще от Кати, которую мама не любила и не уважала.
В Катиной квартире я оставила все без изменений. Не с моим инженерно-строительным образованием менять то, что сделала женщина с великолепным художественным вкусом. Только сожгла коврик, на котором умерла Катя. Вынесла его на отгороженную помойку за домом и подожгла.

Как рассказал Аркадий, соратник тети по производству художественных ценностей, в тот злополучный вечер у Кати происходил очередной богемный сабантуйчик. Все здорово упились и обкурились, а Катя еще и вкололась. В два часа ночи Катя решила повторить дозу. Она ушла на кухню и, по врожденной жадности, вколола себе не дозу, а полторы. Или она забыла, что сегодня уже приняла норму, или по пьянке решила, что проскочит…
Когда после укола ей стало плохо, она смогла доползти из кухни до прихожей и вышедшему к ней Аркадию сказала: «Перебрала, дура». Вызвали «Скорую», но уже было поздно. «Скорая» вызвала милицию. С Катей остался только Аркадий. Остальные, откупившись от медиков, уехали домой.
В гостиной у Кати висели работы Гончаровой, Куприна, Лентулова и две неоконченные картины Петрова-Водкина. Своих картин Катя не любила, называла открытками.
Не знаю, почему одна картина висит над столом директора продовольственного магазина и стоит тысячу рублей, а другая радует глаз в музее и стоит в районе миллиона. У меня свой критерий: нравится – не нравится. Петров-Водкин мне нравится. Даже недорисованный.

Я с удовольствием ночевала одна в подаренной квартире, но сегодня настроение было такое… тревожное, что ли? Мне хотелось увидеть Милу, мою подругу, но она соглашалась приехать в гости вместе с воздыхателем Шуриком, – а точнее, с Шуриком, по которому вздыхала именно она. А Шурик, любитель шумных компаний, притащит за собой еще кого-нибудь. Ему стоит поддаться один раз, и приличные апартаменты превратятся в караван-сарай, не отмываемый никаким «кометом».
До часу ночи я смотрела телевизор, ела диетическое печенье и пила мартини. Мартини Катя затарилась основательно, так что, при разумном использовании, запаса хватит до Нового года. А сейчас только сентябрь.
Стерва занималась любимым делом – стащила с моей ноги тапок и трепала его, рыча тенором. Наказывать Стерву было бесполезно. Размером она меньше стандартной кошки, а упрямства в ней на целого осла.

Сегодня я впервые решилась спать не в гостиной, а в кровати Кати. Засунув под подушку записки со всеми известными мне мужскими именами, я прошептала:
– Сплю на новом месте, приснись жених невесте! – И легла на водяной матрас, обхвативший меня с трепетом и нежностью.
Утром в гости пришел Григорий. Коротко позвонив, он открыл дверь своим ключом. Автоматически, как у себя дома, повесил пальто в шкаф прихожей, поменял туфли на тапки, прошел в комнату и сел на диван. Опять крутил в руках зажигалку, на меня не смотрел, разговаривал сам с собой:
– Настя, есть отличное предложение. Двухкомнатная на пятом этаже, переезд оплачиваю я и даю двести тысяч в придачу. Позвони маме, посоветуйся.
Мне спросонья было не до общения с надменным Григорием, меня больше волновал вопрос «суженого», а для этого надо было достать из-под подушки записку с именем. При взрослом мужчине предаваться подобным детским забавам неудобно, но записку под подушкой я все-таки нащупала. Развернула…
Я что, вчера слишком спать хотела? Что это за имя – Сигизмунд? Совсем я себя не люблю, если смогла такое написать. Настроение упало. Григорий все бубнил о квартирах и деньгах, обсуждая вопрос переезда. Он решил, что обмен мы уже обговорили.
– Гриша, но меня больше всего устраивает первый этаж. Если лифт ломается, мне необходимо будет забираться по лестнице. Э-эй, Григорий! – Мне пришлось прищелкнуть пальцами, привлекая его внимание. – Не с моей ногой делать альпинистские восхождения.
Григорий взглянул в сторону алькова и заговорил тоном барина, объясняющего бестолковой дворовой девке алфавит:
– Настя, в тех домах, о которых я говорю, есть собственные подстанции, и лифты там не ломаются.

Ой, не нравился мне сегодня Григорий! Дергается, смотрит не на меня, в сторону. Врет. Но в чем врет?.. Мутный разговорчик получался. Гриша ведь хронический жмот. А тут такое…
Я тут же набрала мамин телефон:
– Алло, мам, ставки растут. Григорий предлагает квартиру и денег двести тысяч евро.