Поминая сквозь зубы любимую маму и нелюбимого папу, я из последних сил тащила за собой две сумки на колесиках. Жадность — одно из самых сильных чувств, и я нагрузилась килограммов на тридцать. Кирилл волок в полтора раза больше, и его тяжелое дыхание подталкивало меня в спину. Каждый звук отдавался гулким эхом в пластах прохладного утреннего тумана.
Длинная невысокая сопка отделяла нас от отдыха. Забравшись наверх, мы легли на землю и, всматриваясь сквозь завесу тумана в серые палатки и черный джип внизу, прислушались.
Белесые сумерки, которые в августе здесь заменяют ночь, заканчивались. Лесотундра просыпалась. Застрекотали кузнечики, звонкой многоголосой волной запели птицы. Справа от нашего лагеря лениво затявкал облезлый и по случаю лета сытый лис. Из лесочка справа вышел на опушку кабанчик с уже пропадающими полосами, с небольшими клычками, принюхался. Хрюканье рассердившейся непослушанию мамаши из пролеска заставило его вернуться. Значит, все спокойно.
Но я не спешила. Не потому, что чего-то боялась, нет. Сейчас, в этот момент, лежа животом на мягком серебристом мхе в невысоком кустарнике с темно-зеленой и золотисто-бордовой листвой, смазанной разбавленным туманом, я с удивлением поняла, что авантюрная затея, придуманная два месяца назад, наполовину осуществлена.
Я с удовольствием вдохнула необыкновенно чистый воздух отсутствия цивилизации. Пахло незнакомыми травами, влажной землей, терпкими ягодами и прелыми листьями. Я постаралась навсегда запомнить густой запах лесотундры и встала.
— Кирилл, спускаемся.
Сумки, скрипя колесиками от возбуждения, рвались из рук, стремясь первыми докатиться до прогоревшего костра.
Я материлась в полный голос, Кирилл ругался громче меня. Мы мчались вниз.

Из палатки вылез сонный Толик, мой невозмутимый квадратный братец. Равнодушно оценив наш сумасшедший пробег с сопки по бездорожью, он лениво потянулся, после чего сгреб приготовленные на земле ветки и развел костер, держась за больную поясницу. Я и мой брат отличаемся «земной» комплекцией. Нам слегка не повезло с ростом и внешними данными, зато мышечной массы на двоих столько, что хоть торгуй вразвес.
Вчера Толик себя переоценил. Увидев овраг, где размытая земля оголила многотонные залежи с вожделенной добычей, он потерял голову и загрузился «под завязку». И Кирилла подбивал взять еще хотя бы десять-пятнадцать килограммов, но «вольный художник» на провокацию не поддался. И правильно сделал. За ужином Толик слишком резко потянулся за самым толстым куском мяса и заорал голосом заполошной тетки, которой на ногу упала любимая хрустальная вазочка.
— Едрицкая сила! Ой, мамочка, ну надо же! Машка, помоги!
Мой двадцатипятилетний брат отличается потрясающим здоровьем и, увидев его в некультяпистой позе, боком лежащим на спортивном коврике и держащимся за поясницу, я… рассмеялась. Поначалу решила, что Толик пошутил. Но Толик продолжал орать.
Первым очухался Кирилл. Он бросился не к брату, а к машине и достал аптечку.
— У него прострел, Маша. У моей мамы такое часто бывает. Помоги.
По знаку Кирилла я подложила под Толика еще два туристских коврика, и брат полностью распластался на животе. Мы втерли ему в поясницу половину тюбика обезболивающего геля, навалили сверху теплых вещей, поили таблетками и разбавленной водкой.
В результате во второй поход пришлось отправляться мне, а Толя остался «при кухне», с шерстяным платком на пояснице.
Затащив неподъемные сумки в палатки, мы переоделись из маскировочных комбинезонов в яркие футболки и шорты и завалились на подстилки у костра. Я тайком провела ладонью по своему животу. За время нашей тайной командировки я скинула килограмма три, не меньше. Конечно, другим этого не видно, восемьдесят семь минус три — почти незаметно, но я-то знала, что процесс пошел.
У меня типичный комплекс девушки в тридцать лет — я полнею. При сидячем образе жизни, а работаю я бухгалтером, у меня страстная любовь к еде.
Иногда мне удается просидеть на диете дня два-три. Но потом я ловлю себя на том, что глубоким вечером, практически ночью, я, уложив спать своего сынулю, сижу перед телевизором и заедаю вечерние новости застоявшейся в холодильнике вермишелью по-флотски, бутербродом с колбаской или чипсами. И, что самое страшное, не могу остановиться, пока не наемся от пуза. Потом переживаю и ругаю себя… но на сытый желудок.
Не нервничаю — много ем, нервничаю — ем в два раза больше.

Невыразимое по красоте алое солнце вставало над волнистым горизонтом бесконечной тундры.
В особые минуты выбора, опасности, отчаяния или выигрыша во мне просыпаются три внутренних голоса. У большинства нормальных людей внутренний голос один, и называют его интуицией. Бывает, что голосов два, и, если они между собой не договариваются, случается раздвоение личности. Мне «повезло» уникально, внутренних голосов целых три штуки, но они настолько разные, что практически не мешают друг другу, тем более что голос номер один, солнечно-оранжевого цвета, всегда может надавить на остальные два своей рассудительностью и здравым отношением к жизни.
Сейчас оранжевый голос молча подсчитывал возможную выгоду, минусуя транспортные расходы и вычисленный процент на непредвиденные траты.
Второй мой голос — сентиментально голубоватый, эдакий эмоциональный мазохист и классический гуманист. Сейчас «голубенький» наслаждался красотой места и необычностью ситуации. Голос ненавязчиво рекомендовал перестать комплексовать, наконец-то схватить Кирилла за руку и увести за соседнюю сопку, прихватив одеяло, чтобы местная жесткая флора не впивалась нам по очереди в спины.
Третий голос, зевая, нудно настаивал — наесться до отвала, крепко выпить и залечь спать. Болотно-зеленый, требующий спокойствия и сытости, его можно было бы обозвать трусливой ленью, если б иногда он не вынуждал меня весьма агрессивно ругаться. Сейчас вот он гундел насчет Кирилла: губы не раскатывать, не подходящий, видите ли, момент.

Всепоглощающе вкусный запах шашлыка вызвал сильнейшее чувство голода и на время заткнул все мои внутренние голоса. Все-таки приготовление еды на свежем воздухе — особый вид кулинарии. Да и сам живой воздух — с запахами земли, осенних листьев, поздней сухой травы, и костер с тлеющими углями и добавленными для аромата еловыми ветками — ее ни с чем не сравнимые составляющие. Уже невысокий огонь дожаривает на шампурах нежнейшее слегка замаринованное мясо и щиплет решетку-барбекю, на которой горячо благоухают крупно нарезанные баклажаны, помидоры, лук, лимон и желтый болгарский перец.
Это ощущение одиночества в безграничном безлюдном пространстве Земли, ощущение конца лета и костра с вкусной пищей после тяжелой физической работы бесполезно с чем-нибудь сравнивать.
Толик разложил по мискам шашлык. Кирилл с хрустом вскрыл трехлитровый пакет вина и разлил в два стакана густую красную прохладную «Изабеллу».
Я надкусила сочный теплый кусок мяса.
— Какой же кайф, мальчики, я почти счастлива.
Кирилл не отрываясь выпил половину стакана.
— И чего тебе не хватает, Манюня?
— Денег, мой дорогой, денег.
Кирилл неспешно наполнил еще один стакан и протянул мне. Каждый его жест необычайно красив. Длинные худые пальцы, смуглая гладкая кожа рук под белой футболкой. Смотрела бы и смотрела…
— Мань, очнись, вино будешь?
Голос номер три завопил, зеленея от нетерпения: «Мне пол-литра! А лучше литр!»
Я представила, что со мной будет после выпитого вина… Не смогу себя сдержать и буду сопливо признаваться Кириллу в любви, а он, стыдясь своего равнодушия, станет гладить меня по спине и оправдываться, почему с его стороны никаких чувств ко мне у него нет и быть не может… Мое нежное самолюбие этого не вынесет… А я, обидевшись, запросто могу и в глаз дать.
— Нет, Кирилл, я буду очень крепкий чай. И пора ехать, еда и время на исходе.

Мой черный джип «Мерседес» модели «табуретка» спокойно наворачивал километры, пренебрегая неровностями треснувшего от старости асфальта. Глаза слипались, но я, пощипывая себя за ногу, крепилась. Оранжевый голос внушал, что расслабляться еще рано.
Толик, зевая во весь рот, демонстрировал идеальные зубы и часто заглядывал в бардачок, где перекатывалась дежурная бутылка пива. Я держала ее для страховки, чтобы в нужный момент отдать брату. Гаишников в этих местах, мягко говоря, мало, и на водителя, не пьющего за рулем, местное население смотрит с сочувствием, подозревая у мужика какие-то проблемы.
А на заднем сиденье дремал Кирилл. Иногда он прикладывался к банке энергетика и опять задремывал. Я смотрела на него в зеркало заднего вида и млела от счастья, как троечница-семиклассница при виде «на всю жизнь» любимого экранно-киношного-телевизионно-эстрадного кумира.

В поселке с домами из бетонных облезлых плит нам пришлось остановиться. У магазина, советского архитектурного наследства, один в один похожего на магазины в Подмосковье, под Мурманском или в Саратовской области, толпилось с десяток мужчин. Отдельная компания, плотно обнявшись, стояла посреди дороги. Мы тормознули впритык.
И что теперь делать? Ругаться и ехать напролом? Могут возникнуть реальные сложности. Здесь края нефтяников, и они не только чувствуют себя хозяевами, но и являются ими. Не понравимся — натравят на нас гаишников или, что гораздо хуже, собственную службу безопасности, и те, с наслаждением доказывая себе и нам свою силу и безнаказанность, отберут нашу родную «добычу».
Меньше всего подозрительны люди простые, без лишнего умствования. А что может быть проще немного выпившего человека? Только очень сильно выпивший. Наша компания «косила» под простаков, и дабы создать благоприятное впечатление, я протянула Толяну бутылку пива, и он выдул его в один неостанавливаемый момент. Благодарственное «спасибо» смазала «чувственная» отрыжка.
Открыв дверцу, Толян вышел из джипа. Он произвел на нефтяников сильное впечатление. При росте в метр семьдесят два он весит «всего-то» девяносто шесть килограммов. Я знаю это точно — Толик через день взвешивается в «качалке», где тратит на тренировках наши семейные деньги.
— Мужики, пиво в магазине есть?
Из пяти крепко обнявшихся мужчин двое очень трезво взглянули в нашу сторону. Мой болотный голос за номером три тут же заторопился: «Маня, не делай из себя дуру, нас рассматривают с больш-и-им подозрением!» И тут же прозвучал вопрос.
— А чего это вы туда-сюда по нашей дороге… катаетесь?
Вопрос задал мужчина, который стоял на ногах исключительно благодаря некрепкой поддержке собутыльников.
— А мы на пикник ездили. — Я решительно выпрыгнула на старый асфальт. — Такая погода чудная! Мои мужики ночью всю водку выхлестали и теперь с похмелья чумеют. Предлагаю им минеральной водой лечиться, а они…
— А они не конченые идиоты, пива хотят, — заржал тот же дядька и чуть не упал.
От плотно стоящих работяг отлепился один из «трезвых», особо подозрительный и в самой грязной спецовке.
— Какой пикник, голуба? Здесь же, кроме нефтяных вышек, ничего не наблюдается. При нашей гребаной экологии деревья десять лет назад загнулись. Мужики, надо их машину обшмонать, или пусть калым за проезд платят, лохов по жизни надо учить.
Слава богу, желающего «обшмонать» мою собственность не нашлось. Мужики обступили машину, рассматривали фары и колеса, заглядывали в салон. Начались обычные нетрезвые автомобильные комментарии.
— Глянь, салон из натуральной кожи… Запаски аж две штуки взяли… Недешевая машинка…
— На «Мерседесе» и с сисястой девкой, да с водкой я бы тоже съездил шашлыков пожрать, — заявил один из еле стоящих на ногах работяг.
Толик повернулся к компании мужчин, нахмурил брови и напрягся.
— Раскрой глаза, мужик. Это моя родная сестра, ты ее в грязи не мажь.
Ситуация получалась двойственная, и я решила сгладить напряжение, переключив мужское внимание на любимое времяпрепровождение в выходные дни, то есть на выпивку.
Я повысила голос.
— Ну, есть это чертово пиво в магазине? Кирилл, просыпайся!
Кирилл мужчин не впечатлил. Два метра роста при восьмидесяти килограммах выглядят не очень впечатляюще, но лично у меня такая комплекция вызывает восхищение.
Демонстративно взяв из рук Толика бутылку пива, я посмотрела на Кирилла, кивнув на сумку, где стояли пакеты с вином. Кирилл понял правильно.
— Подожди, Машуня, нас в машине, — зевнул Кирилл. — Мужики, сейчас помру, налейте соточку.
Мужчины сочувственно загудели. Кирилл вынул из кармана приготовленный стакан. Толян погрозил другу пальцем и пошел в магазин. Кирилл, давясь, пил халявную паленую водку.

Через двадцать минут мы с новой партией пива ехали в сторону города. Пиво здесь продавалось местное, недорогое, и это смиряло мою экономную натуру с произведенной тратой.
Я рассуждала вслух, предполагая, что, конечно же, нарочно нас у магазина не ждали, но у каждой нефтяной компании есть собственная служба безопасности, и мы, второй раз за неделю проезжая по местам, где даже рождение нового щенка является событием, вызвали нездоровый интерес.
И мы никакого преступления не сделали, везем товар, на фиг не нужный нефтяникам, но попробуй объясни им то, что им непонятно. Непонятное подозрительно.

Ребята слушали молча. Мой монолог прервал телефонный звонок. Мы все вздрогнули. Последние четверо суток наши сотовые молчали, не воспринимая сигналов, летающих в пространстве. Здесь не было сотовой невыгодной для всех фирм связи, только местная или спутниковая. Я включила трубку.
— Алло, ш-ш-ш, Манька, ш-ш-ш?
Сквозь сплошное «ш-ш-ш» определить голос вопрошающего было невозможно.
— Алло, кто это?
— Ш-ш-ш… твою мать…
— А-а! Здравствуйте, дядя Боря! — Родной голос, неожиданно прозвучавший среди бескрайнего пространства, был особенно приятен. — Спасибо за привет от мамы. У вас все нормально?
— Хорошо! Ш-ш-ш… спутниковый… ш-ш-ш… Толику.
— Спасибо! А как мой сыночек Данила?
— Хорошо! Ш-ш-ш… балуется. — И тут что-то переключилось в телефоне, и мне в ухо заорал голос отчима: — Как меня слышно?
— Отлично!
В эту же секунду связь оборвалась.
Толик скосил глаза в мою сторону:
— Что там?
— У них все хорошо, тебе от дяди Бори и мамы огромный привет. Мой отчим купил новую игрушку, спутниковый телефон. Твой племянник Данила балуется. У них все отлично.
Толик сказал: «Угу, спасибо». Я не стала перезванивать, зная, что за столько километров от родного дома слышимость все равно будет отвратительной, а с моего телефона снимут последние деньги. И хотя многие хорошие знакомые зовут меня «жмоти?на», с ударением на букву «и», я с ними не согласна. Я экономная, в маму. У нас другого выхода не было, как стать такими.
В детстве мама считала не то что каждый рубль, а каждую копейку. Папа пил, я донашивала одежду за детьми наших родственников и знакомых. Легче стало после того, как папа, обидевшись на нравоучения жены, решил навестить в деревне свою маму, о которой вспоминал раз в год, на свой день рождения, ожидая подарка.
В деревне он, как всегда, вошел в месячный запой вместе со своей «первой большой любовью на всю жизнь». После полнейшего, в ноль, пропоя он вернулся в нашу квартиру и подчистил шкатулку со сбережениями.
Мама решила в милицию заявление не писать, позвонила свекрови, и бабушка с прискорбием сообщила, что мой папочка ушел от мамочки, так сказать, «на свободу», то есть пить. Его новая-старая подружка глубоко забеременела, и папа подал на развод. Мама неделю погоревала над пропавшими деньгами и тремя золотыми колечками, но радость предстоящего развода перевесила исчезновение скромного бабушкиного наследства.
Мне было пять лет, но я до сих пор помню постоянный запах перегара в квартире, который выветривался два месяца.
Папина собутыльница родила моего сводного брата Толю, как ни странно, абсолютно здоровым, и бог смилостивился, больше она рожать не могла.
Наш с Толиком папашка почти двадцать лет тому назад умер по пьяни. Печень не выдержала очередного запоя паленой водкой. Толикина мама «поминала» мужа два года, и ее ангел-хранитель сжалился над нею, «прибрав» в лучший мир.
Бабушка смогла выдержать воспитание «р?дного внучк?» полтора года. Ни денег, ни сил у нее не оставалось, и она, сбагрив Толика на два дня соседке, приехала в Осташков. Увидев маму, она сложила руки и запричитала:
— Катя, я больше не могу! Катя, я родила в сорок лет и забаловала парня, а он тебе жизнь испортил. Но Толик-то не виноват! — Не находя на лице бывшей невестки немедленного понимания, бабушка резко сменила тон: — Я на Толика и Машку отпишу дом в равных долях. Ты помнишь, дом двухэтажный.
Маме бывший дом в деревне очень нравился. Единственный недостаток — он находился аж в Мордовии, под Саранском. Мама туда поехала после института по распределению экономического института руководить сельмагом. Тогда-то она и «сорвалась» на папе.
Бывшая свекровь стояла в коридоре, напротив нее, сцепив руки. Насколько помнила мама, свекровь не уйдет, не добившись своего.
— В чем дело? Подробнее.
— Возьми к себе Толика, в деревне он пропадет.
Маму шатнуло к дверному косяку, и теперь она прижала руки к груди.
— То есть как?
— Он же брат Машеньке. Пожалей, Катя. Ребенок остался без родителей.
— Не я мужу наливала, — попыталась воспротивиться напору мама, но бабушка ее не слушала.
— Вот тут у меня болит, — бабушка посерьезнела и протянула маме больничную выписку. — Болезнь у меня, Катя, страшная, осталось немного. Вот, читай, годочек-другой остался. А Толика придется сдавать в детский дом. Забери его, Катя.
Бабушка сдерживала слезы. За всю жизнь не привыкшей просить, ей пришлось три дня настраиваться для разговора.

И мама взяла Толика к нам. Не знаю, сколько раз она пожалела об этом. Ни я, ни Толик ни разу не слышали от нее жалоб. А Толик стал звать маму мамой ровно в ту минуту, когда бабушка ввела его в нашу квартиру. Бабушка, пока везла его из деревни к нам, в Осташков, так и говорила: «Мы едем к маме и сестре». Маленький Толик поверил.
Деревня, из которой его вывезла бабушка, вздохнула с облегчением, особенно утки, которых он купал в пруду без их на то воли, и соседские девочки, которым он на подоконник, а если рука не дрогнет, то и на кровать, подкидывал лягушек.
В школе я была «ботаном» и отличницей, а брат хулиганил. В редкие дни его появления в школе преподаватели затыкали носы от тяжелого духа чуть подпорченной рыбы, которую они с друзьями круглосуточно ловили на Селигере, а затем коптили в железных бочках.
Мама не ходила на родительские собрания в его класс, заранее зная все претензии к ее «чаду». На Толикины прогулы в школе мама смотрела сквозь пальцы, главное — Толик приносил домой рыбу. Жили мы тогда скудно, и мелкие браконьерские сделки брата сильно помогали семейному бюджету.
Наш участковый, Игорь Иванович, перестал проводить беседы с Толиком где-то классе в шестом, только отзванивался маме, сообщая об очередной «шалости».
Когда Толик учился по второму разу в седьмом классе, в смутные девяностые, в магазин к маме пришел новый бухгалтер, математик, бывший изобретатель, Борис Иванович. Мама приглядывалась к нему два месяца, а затем женила на себе. Отчим и стал нашим настоящим отцом.
Девять классов за Толика закончила я. Братец к этому времени увлекся бодибилдингом, проводил время в «качалке», но никогда не отказывался подработать.
Я торговой хваткой пошла в маму. Она всю жизнь заведовала бакалейным отделом, а сейчас директор крупного магазина. Отчим в магазине старательно исполнял обязанности бухгалтера, но без огонька. Когда положение в стране стабилизировалось, он вернулся в институт и продолжил изобретать что-то сельскохозяйственное. А четыре года назад начался фейерверк его успеха. Отчим получал одну за другой весьма приличные премии. Мама вложила деньги в покупку большой квартиры в Твери и в собственный магазин. Но привычка все по десять раз пересчитывать и экономить у мамы осталась. Я в нее.

Мама так разволновалась, когда узнала, что мы едем за Урал, как будто впервые отпускала меня одну в школу, до которой придется переходить две дороги и обе без светофора. Отчим, наоборот, благословил. Ему нравятся все мои начинания, он почему-то верит в мою разумность. Я отчима тоже люблю. Бескорыстно. Хотя, когда он одолжил мне денег на мою «табуретку», а через полгода отказался взять деньги, я полюбила его еще больше.
Единственное, что смирило маму с нашим походом, это временный переезд к ней Данилы. За время нашей «командировки» она затаскает беднягу по музеям и театрам и, не дай бог, осуществит свою мечту и запишет пацана в балетную школу. У меня такой красивый сын, что нечего ему делать среди балерунов, знаем мы их специфику.

Пейзаж за окном постепенно менялся. Все чаще появлялись пролески, деревья становились выше, солнце припекало сильнее. Ветер теплым феном поднимал мои короткие волосы.
Толя протянул назад руку, и «гуманист» Кирилл хотел было вложить в нее открытую бутылку… но тут на дорогу из низкорослого пролеска справа выскочили двое мужчин.
Толя резко затормозил, и Кирилл воткнулся головой в переднее сиденье. Пиво пенящейся струей «спроектировало» на затылок Толика.
Мужчины на дороге старательно улыбались, демонстрируя дружелюбие. На нефтяников они не походили ни лицами, ни одеждой. Интересно, где они в этой глуши покупают такие хорошие летние костюмы из хлопка? В окно автомобиля потянуло дорогим парфюмом.
— Ребята, выручайте, — вальяжно заговорил мужчина постарше. — Мы на пикник выехали, а машина, черт бы ее побрал, ведро с гвоздями, обратно ехать отказывается. Нам-то по фигу, мы в отпуске, а вот сестре моей срочно нужно в город. Подвезите, пожалуйста.
Мужчине было в районе сорока, и выглядел он как-то… слишком лощеным, особенно для данной местности. Помимо дорогого светлого костюма и парфюма, обращал на себя внимание ровный, нездешний загар, типичный для солярия, но не для лесотундры. Солнцезащитные очки, висящие на вороте шелковой футболки, тянули на двести евро. И просил этот мужчина как бы понарошку, чувствовалось, что ему последние лет двадцать не приходилось никого ни о чем просить.
Второй был моложе и проще лицом. Но и он не производил впечатления «наивного селянина». Взгляд строгий, костюм с иголочки, ботинки дорогущие.
Старший из них говорил быстро, предупреждая возможный отказ с нашей стороны. Толик флегматично ждал результатов переговоров, Кирилл оглядывал окрестности.
— Телефоны в этой местности не берут, машины почти не ездят. Да и страшно сестру с работягами отправлять. А вы вот с дамой, с такой милой девушкой. — Махнув в сторону лесочка, мужчина властно позвал: — Аня! Сестренка! Иди сюда!
Последние фразы он говорил, глядя прямо мне в глаза, правильно вычислив, кто будет принимать решение.
В редком пролеске маскировался военный «газик». Ну точно! Они же военные, только в штатском. Подтянутые, подкачанные, коротко стриженные.

Первым внутри меня очнулся интуитивный голубенький голос: «Ах, Маша, необходимо помочь людям. Смотри какие они интеллигентные, дружелюбные, симпатичные». Тут встрял невозмутимый оранжевый голос: «С какой такой радости мы должны проявлять гуманизм у черта на куличках к незнакомым людям, и, не дай бог, бесплатно? Ни фига подобного!» Третий голос лениво забормотал: «Правильно, правильно, валить отсюда надо».

Я приготовила фальшиво-милую отказную улыбку, но тут Кирилл, глядя в пролесок, сказал: «Боттичелли, «Афродита». У Толика просто отвисла челюсть.
Из-за деревьев вышла девушка, вернее молодая женщина… Средний рост, русые золотистые волосы в двух косах, правильное лицо и удивительно спокойный взгляд. Легкий ветер оживил белое крепдешиновое платье в красный горох и выбившиеся локоны-завитушки надо лбом.
Военный продолжал частить, уговаривая:
— К нефтяникам сажать ее боюсь. Тронуть не тронут, но гадостей наговорят обязательно. А она, то есть Аня, девушка нежная, впечатлительная.
Кроме меня, никто не заметил выражения лица Анны. А она была приятно и искренне удивлена характеристикой «брата». Хотя какой же он родной брат ей, блондинке с курносым носом и бело-сметанной кожей, если у него темные волосы, нос римский прямой, а кожа смуглая.
Болотно-брюзжащий голос номер три икнул, спеша предупредить: «Маняня, ну ее на фиг, благотворительность на дорогах. И вообще, разуй глаза, черт бы с тем, что эта девушка, возможно, с каким-нибудь прибабахом, но она же красивая! И глянь, как на нее смотрит Кирилл. Поехали быстрее в город, очень уж кушать хочется». Оранжево засигналил первый голос: «Вот именно — кушать. Бесплатно никто не накормит, опять деньги придется тратить. А может, за девушку заплатят прилично? Лишний рубль карман не тянет!»
Не знаю с чего бы, но мой обычно молчаливый брат решил принять участие в разговоре.
— Отлично вас понимаю, ребята, у меня, видите, своя сестра. Она не такая нежная и даже может постоять за себя… Но все равно я часто за нее волнуюсь.
Нет, уже ни в какие ворота не лезло. Чтобы братец делился своими эмоциями с незнакомыми людьми на пустой трассе, на краю света?.. Странно.