Трауб Маша Любовная аритмия

В какой-то момент жизни – Артем даже хорошо запомнил тот год – все складывалось как нельзя лучше. Ему было легко жить – бесконечные спонтанные поездки на несколько дней, необременительная работа, деньги, подруги, друзья…
Тогда было модно покупать недвижимость за границей. Его коллеги покупали дома, квартиры, отправляли туда детей, жен и тещ. Покупали массово, в одном поселке или деревушке – чтобы рядом были «свои люди», с которыми можно вечерком выпить, закусить и поговорить. Чтобы у жен было свое «комьюнити», а у детей – свой круг общения, чему тоже в те годы придавали большое значение. Времена, когда дети дружили друг с другом не через родителей, а сами по себе, прошли. Росло поколение, которое не выбирало себе друзей – их выбирали родители. И представить себе, что в гости без звонка может зайти соседский мальчик с восьмого этажа, было невозможно. В этой компании, куда Артем влился совершенно случайно, через коллегу, дети занимались музыкой, английским или французским, играли в шахматы, прилично вели себя за столом. На отдыхе это сильно облегчало жизнь старшему поколению – отцы могли спокойно вздремнуть после обеда, а матери с легким сердцем отпускали сына или дочь к соседям, зная, что там чадо «плохому не научат».
Была в этой компании и «перспективная молодежь», к которой относился и Артем. Те, кто пока не был обременен семьей и детьми. Те, кто всегда мог рассказать свежий политический анекдот и вносил живую струю в неспешные, перетекающие из одного дня в другой застольные беседы уважаемых «стариков», к которым относились те обитатели этого анклава, кому было около сорока лет.
Артем впервые оказался здесь с коллегой-любовницей, она пригласила его на неделю. Он знал, что у коллеги есть бывший муж, который и оказался хозяином дома. Впрочем, сам хозяин появлялся здесь редко – дом превратился в этакий таймшер. Здесь жили поочередно. Сначала бывшая жена с очередным бой-френдом, в тот момент – Артемом. Потом приезжала жена нынешняя с сыном. Потом наступала очередь сестры с мужем, после заезжала племянница с подругой. При этом, что удивляло Артема, все сохраняли добрососедские отношения, справлялись о здоровье хозяина-мужа и передавали друг другу приветы.
В тот первый раз Артем сразу попал на детский праздник. Коллега-любовница искала для соседского мальчика «интеллектуальный» подарок, а не какую-нибудь «бестолковую фигню». Не то чтобы ее волновало развитие ребенка, но так было принято, иначе «не поймут». Дети на празднике чинно сидели за столом, играли в интеллектуальные игры типа скрабла, участвовали в конкурсах на эрудицию и пели песни из кинофильма «Мери Поппинс» под аккомпанемент мамы именинника. Для этого во двор было перенесено электрическое пианино, за которым, как потом услышал Артем, именинник даже на каникулах играл хроматические гаммы.
Артем поначалу был в шоке. И от детей – таких послушных, спрашивающих разрешение, прежде чем выйти из-за стола, и от взрослых. Здесь, и он понял это сразу, у каждого имелся свой образ, своя роль. Была бизнесвумен на отдыхе, не расстававшаяся с телефоном и четко контролировавшая выражение лица. Ее дочь – восемнадцатилетняя красотка, еще в четырнадцать обозначенная как enfant terrible. Дочь курила, выпуская дым в лицо приличным детям, которые кашляли в кулачок, пила самогон и дерзила, разве что не хамила собеседникам. На самом же деле – Артем это тоже сразу почувствовал – девушка была мягкой и ранимой. И еще – очень уставшей, несмотря на свой юный возраст.
Был мужчина, этакий бонвиван, знаток оперы – приятный, располагающий и одновременно очень дистанцированный.
Коллега Артема – фам фаталь, менявшая любовников каждый сезон, но, как считало общество, до сих пор любившая только мужа, что позволяло считать ее не б…, а, напротив, страдающей женщиной.
Артем веселился, шутил и сам заразительно смеялся. Он сразу кинулся к детям, оторвал их от очередного скучного конкурса и предложил сыграть в «крокодила» – кто смешнее покажет загаданного сказочного персонажа. Потом нашел сдутый футбольный мяч и быстро организовал футбол. Успокоился только после того, как лично засандалил мячом в тарелку коллеге-любовнице и увидел этих детей другими – грязными, веселыми и счастливыми. Он вместе с ними ел грязными руками праздничный торт и щипал коллегу за бедро.
– Вообще-то он не идиот, – сообщила «обществу» коллега.
Артема «погоняли» по книгам и кинокартинам, музыке и вопросам из категории «общие знания». Он, еле сдерживая смех, ответил на все, после чего ему поставили диагноз – «симпатичный, обаятельный инфантильный мальчишка».
После нескольких замечаний, которые Артем обронил в адрес дам: отметил стильную льняную рубашку у одной, оценил туфли другой, поговорил о кризисе среднего возраста у мужчин и кризисе первого класса у ребенка с третьей, – он был признан знатоком женской физиологии и психологии. Артем отметил, что даже коллега-любовница посмотрела на него другими глазами. Его стали считать «своим» и «приняли в общество». Такие люди – веселые, легкие, обаятельные, с чувством юмора – здесь были нужны. К тому же у Артема имелось еще одно качество, которое тут особенно ценилось, – он умел слушать и считал собеседника «гением», какую бы ересь тот ни нес.
Артема за один вечер полюбили все – и дамы, и дети, и старшее поколение.
Они, «старики», втайне мечтавшие о ранней пенсии, которую хоть на неделю обретали здесь, на берегу моря, сидели на верандах, курили, выпивали, смотрели на море и ближе к обеду, делая над собой усилие, спускались вниз, к берегу. Там переодевались, обмотавшись полотенцем, и плыли к камню – у каждого был свой ориентир, свой камень, ближний или дальний. С чувством глубокого самоуважения и облегчения приплывали назад, переодевались в сухое, развешивали мокрые плавки на скале. Обсуждали температуру воды, холодное течение, вчерашний дождь, вновь прибывших или уехавших. Кто-нибудь из «молодых» вспоминал ночной уговор – кто последний встанет и придет на пляж, с того бутылка шампанского, – и приносили бутылку, открывали, с хлопком и брызгами, разливали в пластиковые стаканчики… Морщились, но пили.
Женщины приходили на пляж без макияжа, ныряли и плавали с головой – чтобы проснуться, избавиться от похмелья.
Здесь, на пляже, Артем выдержал второй экзамен. Дамы отметили, что он в хорошей физической форме, у него красивое тело. Мужчины признали, что он прекрасно плавает, но не старается никого «переплыть». Держится корректно, плывет в том темпе, который задает «попутчик».
С детьми он организовал игру в водное поло и показал, как прыгать со скалы рыбкой. В Артема невозможно было не влюбиться: казалось, он обладает мужской силой и женской интуицией – сумасшедшее сочетание.
– У тебя другой верх от купальника, – заметила одна из дам коллеге-любовнице Артема.
– Ага, просто моего размера не было. Были только нулевые, – не подозревая подвоха, ответила коллега.
– А у тебя разве не нулевой? – показательно удивилась дама.
Коллега обиделась, но виду не подала.
– Дамы, вы даже не понимаете, как вы прекрасны. – Артем приобнял обеих. – Ваша грудь – это просто с ума сойти.
– Перестаньте, – начала кокетничать дама, – у меня грудь матери двоих детей.
– Я бы вам дал максимум одного! – воскликнул Артем театрально. Но дама засмеялась, поверив, улыбнулась и коллега, не поверив. Ситуация разрядилась.
Коллеге нужно было возвращаться. Артема приглашали задержаться буквально все соседи. Дети висели на нем гроздьями, умоляя не уезжать, и это было понятно – каждый вечер Артем придумывал им игры: поиски кладов, разгадки сокровищницы. Он закапывал шоколадку под деревом и рисовал план – как до нее добраться, жег бумагу, рвал на части, которые нужно было сложить правильно, писал подсказки с помощью зеркала… Он полюбил это место. Ему здесь было хорошо. Нравились люди, местность, уклад жизни, еда…
Женщины, все как одна, сидели на местном йогурте, который был любой жирности, любой консистенции, в любой таре. Йогуртная диета быстро давала результат. Помимо йогурта, женщины пили белое вино – обязательно со льдом. Как и йогурт, на завтрак, обед и ужин. Иногда вместо ужина.
Мужчины сразу переходили на местный самогон, который пился удивительно легко. И именно мужчины готовили еду. Для детей здесь готовили отдельно, так и называли – «детский стол». Им занимались женщины. Мужчины же запекали баклажаны, резали кусками помидоры, мариновали мясо в остатках йогурта, бросали его на мангал буквально на несколько минут, чтобы «схватилось». Сыр резался тоже по-взрослому, по-мужски, толстыми кусками. Хлеб вообще не резали – отрывали кусок руками, испачканными в местном оливковом масле – вонючем и резком на вкус. Меню практически не менялось, разве что баклажаны превращались в баклажанную икру, а сыр, купленный на рынке, был в большей или меньшей степени соленым. Такое пищевое однообразие тоже не надоедало. Если уж совсем никому не хотелось готовить, шли в один из трех имевшихся здесь поблизости ресторанов, с такими же одинаковыми, не менявшимися годами, как и шеф-повар, блюдами.
Артем сначала не понимал, зачем покупать недвижимость, привязывая себя к одному месту. Ему хотелось путешествовать, менять города, гостиницы… Ведь дом не бросишь, не запустишь. А если есть собственный дом на море, то зачем ехать куда-то еще? Но с каждым сезоном он все больше проникался этой идеей. Наверное, она напоминала ему детскую дачную компанию, закадычных друзей на один или два месяца, с которыми в городе не общался, но каждый год был очень рад видеть. И представить себе лето без этих друзей было невозможно.
Сюда, погостить в этот городок, он вырывался дней на пять. Дольше уже не выдерживал – начинал скучать. Даже нет, не скучать. Его засасывало, манило это состояние ничегонеделанья. Дни летели стремительно. Так, не приходя в сознание, можно было прожить жизнь и не заметить, как это случилось.
От этого русского анклава веяло стабильностью и определенностью – во всяком случае, они знали, что будут делать следующим летом: приедут сюда, кто на две недели, кто на одну, дети, понятное дело, на все каникулы. Почти все обитатели называли свои дома дальней дачей и смеялись, переживая сразу гамму чувств: и тщеславие (у меня есть дом за границей на море), и гордость (вот какой я молодец, что купил этот дом за такую цену), и некое спокойствие (в случае чего дети дом продадут).
Здесь все начинали курить. Не просто курить, а смолить одну за одной. Сигаретное послевкусие выветривалось мгновенно, по утрам голова не кружилась после первой затяжки, а в сочетании с местным кофе, который заливали кипятком прямо в чашке, не варя, наступало состояние блаженства. И это не было преувеличением.
Отплавав утреннюю или вечернюю дистанцию, все жадно, с наслаждением затягивались сигареткой, откидываясь на неудобном лежаке. Раньше лежаков вообще не было – полотенца бросали прямо на бетонный настил или камни, ерзая спиной и ягодицами по крупной гальке. Никому и в голову не приходило приспособить под пепельницу банку или пустую пачку сигарет – бычки складывали в одну кучку где-нибудь под деревцем или рядом с лежаком, потом их собирал загорелый дочерна спасатель, он же официант, он же бармен.
Обсыхая на берегу, обитатели анклава договаривались, кто к кому придет на свекольник или окрошку, и медленно, задыхаясь, с никотиновой одышкой и испариной поднимались каждый на свою веранду, где, сдвинув мокрые пляжные полотенца в угол перил, чтобы не закрывали вид на море, садились и устремляли взгляд вдаль. Нет, сначала наливали себе бокал белого вина, булькая кубиками льда, жадно, прямо у холодильника, отпивали половину и только после этого садились, растекаясь телесами по стулу.
Ой, телеса – эта была неисчерпаемая тема для разговоров. После Москвы, сидячей работы нетренированное тело ныло и просило о пощаде на местных горках, пригорках и лестницах. Дамы называли свой отдых фитнес-туром – здесь поневоле все худели и подтягивались. Мужчины хмыкали, но задерживались перед зеркалом дольше обычного, отмечая под-тянувшийся живот и загорелые бедра.
После обеда уже с совершеннейшим облегчением и даже тихим счастьем ложились под гудящий вентилятор – спать, спать, спать, прикрыв живот раскрытой наобум книжечкой.
Даже дети подчинялись этому графику, в тупом безразличии утыкались в ноутбук с мультфильмом и сидели не двигаясь, не шевелясь, следя мутным взглядом за двигающимися картинками.
В пять часов пополудни анклав просыпался. Тяжело и неохотно. Как правило, из-за детей, которые начинали, гулко стуча по веранде, пинать мяч, кричать и драться. Их сплавляли на пляж окунуться, а сами вставали под холодную струю душа – освежиться, почувствовать прилив сил, а после рюмочки обнаружить в себе копошащееся желание что-то делать.
К вечеру одевались. Достойно, продуманно. Шли в гости к соседям – можно было сигануть через невысокий забор, как делали дети. Там стоял даже стульчик для удобства спрыгивания. Если вдруг отношения не ладились и возникала напряженность, стульчик убирали и дыру в заборе украшали искусственным цветком. Впрочем, в следующий сезон стульчик опять оказывался на прежнем месте, а опрокинутый цветок валялся в кустах.
Но куда интереснее было выйти на общую дорогу и медленно, очень медленно, профланировать двести метров, чтобы зайти с лестницы. Каждый сезон все по очереди считали ступеньки, и их количество почему-то всегда было разным, что традиционно становилось предметом спора, как и разговоры о погоде и температуре воды. Женщины, поднимаясь, думали о задней поверхности бедра. Мужчины же принимали эту муку, чтобы потом выпить с чистой совестью за страдания. Чтобы удовольствие было совсем полным и заслуженным.
Новеньких здесь и любили, и не любили. Любили как повод посплетничать. Не любили, потому что… Да непонятно почему.
– Вы уже поддались обаянию нашего местечка? – спрашивали их.
– А-а-а? – спрашивали новенькие, ошалевшие от бесконечных восхождений, спусков и полного отсутствия каких-либо развлечений.
– Здесь удивительная аура, – строго, серьезно говорили старожилы. – Вы поймете это, когда уедете. Вам обязательно захочется вернуться. Сюда все возвращаются. А призрак этого города будет вас преследовать.
Новенькие пугались, кивали и мысленно обещали себе никогда сюда больше не возвращаться. Так говорили все. Такой был первый душевный и физический порыв. Настолько это место, совершенно фантастически выглядевшее на фотографиях, даже тех, которые получались на обычных «мыльницах», отличалось от того, каким оно было в реальности. На фотографиях город, как хамелеон, менял свет и цвет. Особенно вечером. Ему, как женщине, к лицу были сумерки.
Артем сначала не расставался с фотоаппаратом и, просматривая на компьютере снятые накануне или двумя днями раньше фотографии, не мог отделаться от ощущения, что снимал не он и не здесь. Одна фотография его совершенно потрясла – сверкающая, залитая солнцем дорога вверх. Он сделал ее, проверяя вспышку. Такой свет давал единственный на дороге фонарный столб, который обычно не горел и только в этот вечер залил светом отведенный ему кусок дороги.
Городок, потерянный на туристической карте, был действительно странным. Старый город – по легенде бывшая пиратская крепость – виднелся отовсюду и преследовал, не давая взгляду отдохнуть. Главной достопримечательностью была местная христианская церковь, удивительная сама по себе в этом мусульманском городке с кричащими в записи на электронных носителях муэдзинами. Запись была настолько хороша, что хотелось бухнуться на колени и мечтать о Мекке.
Так вот, церковь, куда по воскресеньям ходили все обитатели анклава, была условно православной, хотя работала и в качестве католической – строго по расписанию, которое всегда менялось. В храме собирались и католики, и православные. И друг другу уже не удивлялись. Казалось, такое соседство даже всех радует. Из соседней – почти дверь в дверь – мечети на лужайку перед храмом заходили мусульмане: посидеть на большой удобной лавке за длинным деревянным столом, пока дети – все вперемешку, включая двух мальчиков в кипах, – гоняли в мяч.
Старожилы были правы. Сюда или возвращались, или забывали этот городок как страшный сон. Точнее, обещали себе забыть, но ни у кого не получалось.
Город-хамелеон, у которого было несколько вариантов написания названия, и никто не знал, какое из них официально правильное, менял и людей.
– Здесь хочется изменить жизнь, – сказала Артему любовница, когда они только приехали. – Или не менять ее никогда. Мне кажется, это твое место.
– Перестань, я, конечно, люблю экзотические места, но не до такой степени. Милое местечко, один раз побывать можно, но не более. Не мой тип отдыха.

* * *

Он вообще смутно вспоминал каждый свой приезд сюда, обещая себе, что этот раз – уж точно последний. Но так складывались обстоятельства, что он вырывал несколько дней из рабочего графика и прилетал в гости – просто, удобно и практически бесплатно.
В памяти оставались обрывки бессмысленных светских разговоров, бесконечные лестницы, холодное, всегда холодное море, неудобный лежак, ночная поездка из ресторана, когда его, как самого трезвого, посадили за руль и попросили довезти до дома. И за эту поездку, когда он затормозил перед самым обрывом, он чуть не поседел, но чувствовал себя героем – всех довез, и они просто чудом остались живы.
Откровенно говоря, он так и не поддался «очарованию» местечка, но отдавал ему должное. Очарование, пусть и искусственно, создавали люди, которые владели здесь домами. Это они придумали миф об идеальном месте на земле – прежде всего для себя – и в конце концов начали в это верить. Артем приезжал сюда, потому что ему нравилась эта компания, собирающаяся только летом здесь и никогда – в Москве. Ему хотелось узнать, как живут обитатели анклава, люди, с которыми у него не было, по большому счету, ничего общего. Они смотрели на него, «другого», а он на них.

* * *

Эта пара приезжала всегда в мае – в июне уже становилось жарко. Они жили в единственной местной гостинице, но их все считали «своими», хотя никто не знал, как их зовут. Они со всеми здоровались, но никогда ни с кем не общались. Артем не мог объяснить, почему хочет их увидеть, но старался прийти на пляж пораньше, зная, что они уходят еще до того, как самые заядлые пловцы собираются на утренний заплыв.
Они выглядели как типичные европейские старички. Он поджарый, смуглый, в модных молодежных плавках-боксерах, стоял на пирсе и делал круговые движения бедрами. Совершенно не чувствовал свой возраст. Если бы не кожа, съежившаяся, как куриная шея, – точнее не скажешь, то какие там годы…
Она же, напротив, была полноватой, с ложбинками-канавками вдоль позвоночника. И даже грудь не висела мокрыми тряпочками, а уверенно лежала на животе, чем она гордилась и всегда старалась держать спину ровно. А вот руками – и это тоже было заметно – всегда была недовольна: женщины стареют с рук, не с кистей, а с предплечий. Как-то враз, после тридцати, предплечья перестают быть тонкими, такими, что можно обхватить указательным и большим пальцами. Обвисают, раздаются, расплываются… Она всегда накидывала на плечи шелковый палантин.
Он держал ей полотенце, когда она надевала трусы от купальника. Она мазала его спину солнцезащитным кремом, растирая маленький бугорок – отложение солей – на шее. Каждое движение, каждый жест был отработан даже не годами – десятилетиями. Они двигались, как на кинопленке – в какую сторону ни перемотай, кадры не изменятся ни на одно движение. Артем даже проверял – вот она повернулась, значит, сейчас достанет полотенце, будет мазать мужа кремом только после того, как повесит плавки на скалу, не раньше. И повесит именно на этот выступ, ни на какой другой, и именно за правую часть. И полотенце она всегда складывала особым образом: тоже своеобразный ритуал – пополам и потом, загибая к середине и никогда по-другому. А он всегда крепко держал ее за руку, как маленького ребенка или так, как держатся влюбленные подростки, словно боялся потерять.
Было еще рано – младенцы, которых привозили на море и, орущих, засовывали в еще холодную воду, в этот час доедали свою кашу. Дети постарше досматривали мультики, подростки медленно просыпались и медленно вставали. А матери лихорадочно собирали пляжные сумки, стараясь ничего не забыть – купальник, плавки, игрушки, ведерки, салфетки, памперсы, жвачку, полотенце, еще одно, панамки…
Они любили это время, поскольку мамаши, с их вечно озабоченными лицами, и дети, горланящие, лезущие, ноющие, их, говоря откровенно, раздражали. Им нравилась ровная гладь моря, еще не замутненная телами и поднятым со дна песком, вода, последние утренние минуты тишины. Они, на правах старожилов, чувствовали себя здесь хозяевами, а все эти люди – так, назойливые соседи, с которыми не имеет смысла ссориться, а проще сохранять дистанцию.
– Вы давно сюда приезжаете? – спросил Артем. Ему и вправду было интересно, к тому же он считал естественным поддержать разговор, раз уж они сидели рядом.
– Давно. Когда здесь еще было пусто, – ответила женщина. – Мы сами убирали пляж, пока не появилось это… – Она кивнула в сторону бара и домов.
– Здесь никого не было. Только мы и наше место, – вступил в разговор мужчина. – За неделю не встретишь ни одного человека. И про этот пляж никто не знал.
Им было жаль, что «их» место перестало принадлежать только им, и они были не в силах искать для себя новый «необитаемый островок».
Он всегда заходил в воду с лесенки – чтобы сразу на глубину, позволял себе прыгнуть со ступеньки. Она – с берега, чтобы не замочить голову. Он плыл до камня, а она опять думала, что надо бы пристегнуть к плавкам булавку на случай, если у него сведет ногу, – возраст все-таки.
Потом они садились рядышком на шезлонги, он открывал книгу и читал вслух – она всегда забывала очки, без которых не видела буквы, и всегда их искала, роясь в сумке. Каждое утро. Ему нравилось вот так сидеть, чтобы она держала его за руку чуть выше локтя, слегка сжимая. Потом она шла домой, а он «выходил в море» – молодежная бандана, рубашка, спасательный жилет. Его лодка была самой маленькой в этой бухте, но он ее обожал.
– Поаккуратнее там, – просила она.
– А можно мне с вами? – как-то, не выдержав, попросился Артем.
Мужчина кивнул.
Они плавали полчаса, и за это время мужчина не проронил ни слова. Женщина стояла на пирсе и смотрела на них, не двигаясь.
– Надо возвращаться, – сказал он, поворачивая руль. – Мне жену пора завтраком кормить.
Артем кивнул.
Даже это совместное плавание не разрушило стену, которую они, эти два старика, построили между собой и всем остальным миром.
– Устал? – кинулась к мужчине жена, когда они вместе с Артемом затащили лодку на берег.
– Немного, – ответил он, хотя плавал меньше обычного.
– Пойдем домой, – ласково сказала она и протянула ему ладонь.
Больше Артем не делал попыток нарушить их уединение и даже перестал приходить рано на пляж, замечая, что они невольно напрягаются, когда его видят.
Мужчина далеко не уплывал и возвращался с уловом – угрем, парой рыбешек, в особенные дни – осьминогом. Она всплескивала руками и восхищалась. И ему это нравилось. Он ощущал себя добытчиком, мужчиной, который принес пропитание.
Он «уходил в море», а она шла по ступенькам домой. К морю тянулись соседи – те самые мамы с детьми. Дети роняли ведерки, панамки и недоеденное печенье. Она подбирала, звала детей. Дети, как правило, не благодарили, принимали как должное, хватали и неслись вперед. Иногда она не выдерживала.
– Надо говорить «спасибо», – говорила она детям.
Те кивали и спешили сбежать.
– Ваши дети не говорят «спасибо», – сообщала она идущей следом замученной уже с утра матери.
– Я им скажу, спасибо, извините, – отвечала мать и уносилась следом за своими дурно воспитанными детьми. В тот момент ей совершенно было за них не совестно, а было страшно, что они на бегу свалятся с горы и расшибут себе голову.
Иногда эти дети просто выводили из себя женщину.
– Вы слишком громко говорите, это неприлично, вы мешаете остальным, – делала она замечание.
Дети замолкали, но уже в следующую минуту начинали визжать, увидев раковину или медузу.
Несколько лет назад у нее был инсульт. Обошлось. Все восстановилось, кроме правой части лица. Гримаса неудовольствия перекосила рот и щеку. От природы добродушное и мягкое лицо стало недовольным и брезгливым.
Они жили вместе очень много лет – всю жизнь. У них не было никого, кроме друг друга, и никто им был не нужен – ни дети, ни внуки, ни другие родственники. Все, кто был, уже давно умерли. А они жили.
– Эгоисты, – услышал Артем разговор двух мам, которым всегда доставалось от женщины. – Умрут и никого после себя не оставят. Какой смысл?
– А может, так и надо? – откликнулся неожиданно для себя Артем.
– Кому надо? – удивилась одна женщина. – Это чисто мужской взгляд на жизнь.
– Зато они любят друг друга… – сказал Артем.
– А ради кого они жили?
– Ради друг друга… – ответил Артем.
– Им повезло, что они вместе дожили до таких преклонных лет, – грустно сказала женщина. – Если бы один из них умер раньше другого, все было бы по-другому. Конечно, они на свежем воздухе, без забот и хлопот… А ты попробуй каждый день на износ жить. Когда рядом никого нет, ты одна и не можешь себе позволить лишний час в кровати поваляться, даже в туалет нет времени сходить… и денег нет… – Она неожиданно разозлилась и замолчала.