Любому моряку военного, рыболовецкого или пассажирского флота, не говоря уже об обывателе, путешествующем на круизном теплоходе, могло показаться, что он стал очевидцем необъяснимого. На поверхности моря распласталась громада какого-то невероятного, невиданного доселе глубоководного чудовища.
Представитель неизученной морской фауны неподвижно расположился на поверхности, покачиваясь в такт небольшим волнам, и признаков жизни не подавал.
Будь неподалеку чьи-либо любопытные глаза, они наверняка захотели бы разобраться в ситуации, чем-то очень напоминающей сюжет книги знаменитого французского писателя-фантаста Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой». И если бы стороннему наблюдателю удалось подобраться к чудовищу поближе и рассмотреть его как следует, то он точно вспомнил бы великого француза и отдал дань его таланту и прозорливости.
В повести Жюля Верна, как помнится, английская эскадра гонялась за гигантским чудовищем-нарвалом, которое регулярно нападало и топило британские корабли, перевозившие в Индию войска и военные грузы. А злобный монстр оказался верхом инженерной мысли капитана Немо – подводной лодкой «Наутилус».
Глубоководное чудище, мерно покачивающееся на волнах Карибского моря, тоже было творением рук человеческих – сверхсекретной российской субмариной «Макаров». Кроме того что вымышленный «Наутилус» и реальный «Макаров» были верхом конструкторского гения, их роднило и еще одно обстоятельство: и та, и другая субмарина предпочитала никому не показываться на глаза, скрывать свои базы и не афишировать принадлежность к своей стране. Впрочем, на этом схожесть заканчивалась.
Если «Наутилус» капитана Немо принимали за гигантского, даже, наверное, сверхгигантского нарвала, в чреве которого без труда умещались библиотека, многочисленный экипаж, научная лаборатория капитана, музей экспонатов подводного мира и прочие чудеса, навеянные фантазиями Жюля Верна, то на российском «Макарове» был взят на учет и функционально использовался каждый сантиметр полезной площади.
По сути, подводная лодка «Макаров» не являлась боевой ударной единицей российского Военно-морского флота. Она не несла на борту мощных ядерных зарядов и систем доставки, способных поразить любую точку мира и уничтожить одним залпом добрую четверть человечества. По сравнению с «Макаровым» атомные ракетоносцы – краса и гордость российского подводного флота – выглядели настоящими гигантами.
И все же, несмотря на миниатюрные размеры, малочисленный экипаж и отсутствие мощного вооружения, «Макаров», благодаря своим техническим и конструкторским особенностям, был, пожалуй, самой востребованной и боеспособной единицей ВМФ России.
Мини-субмарину скорее можно было бы отнести к классу лодок-шпионов: небольшой размер, очень высокая подвижность и маневренность, а обшитый титановыми пластинами корпус позволял плавать на самых удаленных от поверхности моря расстояниях, что делало ее неуязвимой для любых глубинных бомб. Запас хода практически неограничен, если, конечно, время от времени всплывать для подзарядки аккумуляторов. Совершенно бесшумная, в каталитической установке было абсолютно исключено присутствие каких бы то ни было движущихся деталей. А отражающая способность высокотехнологичного покрытия сверхпрочных титановых пластин делала субмарину абсолютно невидимой для любых радарных средств обнаружения. Более того, ее не смог бы засечь ни один гидроакустик в мире. Вообще-то шум винтов – слабость любого подводного или надводного корабля. Опытные гидроакустики могут по этому шуму сказать вам, что это за корабль, его водоизмещение, расстояние до него и даже – кто капитан, если дело касается вероятного противника. «Макаров» же не оставлял под водой абсолютно никаких «следов» и мог абсолютно незамеченным гулять в любых морях и широтах Мирового океана, безнаказанно заходя чуть ли не в святая святых – военно-морские базы англичан, американцев, немцев, французов и прочих морских держав, куда срочно надо было заглянуть по заданию Родины.
Конечно, в разумных пределах. Ибо противолодочные сети, подводные мины и прочие ловушки еще никто не отменял, и каждая база, являясь мало-мальски секретным объектом, с лихвой окружала себя самыми разнообразными подводными сюрпризами. И тут уж держи ухо востро…
Тем не менее разведывательные задачи перед «Макаровым» командованием флота время от времени ставились. И не только разведывательные. Конечно, для ведения прямых боевых действий мини-субмарина была абсолютно не приспособлена, но, как и у своего книжного прототипа – «Наутилуса», на борту «Макарова» тоже имелось кое-какое оружие. И хоть по своей мощности оно не шло ни в какое сравнение с оснащением грозных гигантов-атомоходов, способных одним ядерным плевком стереть с лица земли добрый кусок территории, скажем, Соединенных Штатов Америки, но и тех хитроумных видов оружия, которыми была оснащена мини-субмарина, ей вполне хватало, чтобы эффективно обороняться и незаметно нападать.
Главной достопримечательностью «Макарова» кроме носового орудия и нескольких небольших торпед была мощнейшая система радиоэлектронных помех. С помощью выдвижной телескопической антенны мини-субмарина могла создать направленное силовое электромагнитное поле, которое было способно вывести из строя всю судовую, береговую и любую другую электронику, все системы жизнеобеспечения на расстоянии нескольких десятков морских миль. То есть эта небольшая подводная лодка, пользуясь своей почти абсолютной невидимостью, могла незамеченной подкрасться к любому кораблю или береговому объекту и одним своим невидимым и неслышным залпом полностью вывести из строя все, что хоть как-то связано с потреблением электроэнергии. После такой атаки отрубалось любое оборудование, глохли даже автомобильные двигатели – аккумулятор не давал искры…
Любой атакованный корабль, оставшись без руля, был фактически обречен: на таком судне останавливались турбины, гасло электричество, оставляя экипаж в кромешной темноте, выходили из строя радиоприборы, приборы навигации, управления и вся электроника, которой под завязку напичкано любое современное судно. Даже самый грозный военный корабль после такой атаки становился не опаснее консервной банки.
Так что ноу-хау российской мини-субмарины зачастую было куда эффективнее торпед, мин и всего остального смертоносного арсенала, которым обладало любое современное военное судно.
Кроме того, это оборудование позволяло вести и радиоэлектронный шпионаж, и даже прослушивать разговоры, которые ведутся шепотом на расстоянии нескольких морских миль от субмарины.
В общем, Мировой океан бороздил еще тот подарочек, за которым, как и за «Наутилусом» Жюля Верна, постоянно охотились корабли многих иностранных флотов.
Понятное дело, что такой субмарине, как «Макаров», сам бог велел корсарить. Правда, даже самые удачливые и известные в истории человечества пираты рано или поздно оказывались на рее. Но и к такому исходу событий на «Макарове» были готовы. В случае захвата субмарины никто не смог бы доказать ее государственную принадлежность. На субмарине – ни единой российской маркировки, ни одного российского продукта, вся документация – исключительно на английском языке. В случае даже малейшей угрозы захвата подлодка должна быть уничтожена вместе с экипажем. Правда, члены команды об этом не знали, за исключением командира. И даже если кому-то чудом удалось бы спастись, ни Министерство обороны России, ни Балтийский флот не стали бы защищать или вызволять моряков. От них просто отказались бы. Мол, я не я, и хата не моя.
Кстати, для такого непредвиденного, но возможного происшествия по определенному принципу подбирался и экипаж. В состав команды секретной субмарины входили или детдомовцы, или те, у кого нет никого из родных и близких. Делалось это для того, чтобы в случае гибели моряков никто из родственников их не хватился.
Но о гибели говорить еще рано, так что пока «Макаров» лениво покачивался на волнах. Спустя некоторое время из носовой части субмарины поднялось небольшое носовое орудие, совершило несколько резких хаотичных движений, поводя стволом из одной стороны в другую, затем на секунду замерло, произвело несколько коротких выстрелов и снова спряталось под палубу. А еще через несколько секунд с поверхности моря исчезла и сама лодка, которая стремительно погрузилась в пучину.
– Всему экипажу, кроме вахтенных, собраться в кают-компании, – оторвавшись от перископа, сурово произнес командир и первым направился в небольшое помещение, где с трудом могли разместиться все члены экипажа.
Командир субмарины, капитан второго ранга Илья Валентинович Макаров, больше известный в штабе Балтийского флота под прозвищем Морской Волк, осмотрел собравшихся офицеров и угрюмо сообщил:
– Стрельбы прошли успешно. Поздравляю, – капитан второго ранга недовольно хмыкнул, – обе учебные цели поражены. Мы в очередной раз победили. Только я считаю, что грош цена такой победе! – Он громыхнул кулаком по пластиковой переборке и сурово уставился на притихших офицеров.
– Илья Валентинович, – негромко произнес за спиной командира старший помощник, пытаясь защитить команду и предотвратить очередной служебный разнос, – вы же сами сказали, что в норматив экипаж полностью уложился…
– Сказал, – не оборачиваясь, буркнул командир, – и не шепчи ты мне на ухо, как красной девице. Мы тут не одни, если ты заметил, а от экипажа у меня секретов нет. Иди, сядь. – Макаров кивнул старпому на свободную баночку. – Сказал, и повторю, – продолжал Морской Волк тем же недовольным тоном, – в норматив команда уложилась. Только этого, товарищи офицеры, мало. Я требовал и буду от вас требовать перекрывать все нормативы в два, а то и в три раза. – Командир обвел подчиненных суровым взглядом и продолжал: – Если кто забыл, то могу напомнить историю легендарной исторической личности Великой Отечественной, а именно советского героя-подводника Маринеско. Тот тоже каждую свободную минуту гонял экипаж своей лодки, потому что знал, что от скорости и слаженности его экипажа зависит их жизнь. Жизнь каждого члена команды, – командир на секунду замолчал, распрямился, сунул руки в карманы брюк и продолжил уже более мягко: – Не знаю, как вас там учили в ваших училищах военной истории, но Маринеско всегда выходил победителем из любых передряг. А кто довольствовался нормативами, неизвестно с какого потолка писанными, их подводные лодки часто на базу не возвращались. – Илья Валентинович снова посмотрел на членов экипажа, пытаясь заглянуть в глаза каждому офицеру, достучаться до сердца каждого. – Понимаю, – продолжил капитан второго ранга, – что многие из вас, наверное, думают: «Вот, мол, придирается командир. Мол, сейчас не эпоха морских охотников и северных конвоев. Уложились офицеры в норму – зачем усложнять? Для того эти нормы и существуют». Думаете так? – Морской Волк сделал небольшую паузу, ожидая ответа, но команда благоразумно помалкивала. – Надеюсь, что нет, – озвучил свое предположение командир. – Надеюсь, товарищи офицеры, что никто из вас не забыл, на какой субмарине нам выпала честь служить. А если кто-то насмотрелся телевизора и решил, что сейчас не война, то им я хочу посоветовать вспомнить хотя бы об операции двухмесячной давности и раз и навсегда уяснить себе, что в текущей политической и международной ситуации мы самая боеспособная единица Российского военно-морского флота.
Думаю, что все вы, как и я, хотите жить. Никто не знает, куда нас завтра могут отправить и что нас может ждать. Между прочим, – командир смягчил тон чуть ли не до отеческого, – я тут посмотрел кое-какие записи. Так вот эта тревога была единственной учебной за последние десять месяцев. Все остальные – боевые. Так-то… Все, собрание закончено, – подвел черту Морской Волк, – разойтись.
– Не круто ты с ними? – К командиру подошел старший помощник, капитан третьего ранга Николай Давыдович Пивоваров, кивая в сторону последнего выходящего из кают-компании офицера.
– Не круто, – коротко ответил командир и сделал глубокий вдох.
– Никак, случилось чего, Илья Валентинович? – встревожился старпом, видя озабоченность Морского Волка.
– Только что получен приказ срочно свернуть наше участие в учениях и прямиком на всех парах дуть на базу, – озвучил недавнюю шифровку командир. – Так что, думаю, намеченный отпуск отменяется.
– Похоже на то, – кивнул старпом, хорошо понимающий, что обычно следует за директивами такого рода.

– Еще попрошу вопросы? Вот вы, пожалуйста. – Пожилой, седовласый мужчина лет шестидесяти, еще в очень даже хорошей физической форме, жестом поднял с места моряка, тянувшего руку вверх, точно прилежный первоклассник.
– Вот вы прочитали мне, точнее, экипажу нашего корабля, – поправился матрос, широким жестом обводя собравшихся в помещении клуба членов своей команды, – лекцию о разнообразии морской полярной флоры и фауны. Это очень даже замечательно и поучительно. Повысили наш кругозор, хотя и мы не один год ходим по северным морям и кое-чего тоже повидали. Но я хотел узнать не об этом. Вы мне, точнее – нам, – снова поправился моряк, кивая на товарищей, – скажите, товарищ профессор: на кой ляд понадобилось изучать этот хребет Ломоносова? А то прямо какую-то военную тайну из нашей экспедиции сделали. Молчат все – как рыбы. А мы ведь тоже не дураки тут собрались. И батискаф ваш видели, и оборудование никак не из дешевых. Мы, то есть команда, понимаем так, что скалы – они и есть скалы – хоть надводные, хоть подводные – все едино. Верно? – Моряк хитро глянул на пожилого ученого, скрывая явный подвох, и научный муж простодушно согласился:
– Верно.
– Вот вы нам и ответьте, товарищ профессор, кому, а главное, зачем понадобилось их изучать, тратить на это народные деньги и почему в такой спешке и секретности? – Закончив речь, моряк с достоинством опустился на свое место.
– Простите, – ученый немного смущенно улыбнулся в окладистую бороду, – не расслышал вашего имени…
– Николай, – выкрикнул со своего места моряк.
– Так вот, Николай, – продолжил пожилой мужчина, – во-первых, я не профессор, а член Российской академии наук, академик Владимир Феоктистович Коноваленко, – скромно представился ученый, опустив перечисление остальных своих многочисленных титулов. – Во-вторых, я не совсем понял, о какой секретности вы говорите? Насколько я понимаю, «Академик Королев» не военный корабль, а научно-исследовательское судно. Кому же, как не ему, заниматься научными изысканиями? Может, ваше командование не посчитало нужным сообщить вам о целях нашей экспедиции…
– Вот именно! – снова выкрикнул с места матрос. – Не посчитало нужным! Я поэтому, товарищ академик, у вас и спросил. От них ведь никакого ответа не дождешься!
– Ну хорошо, – Владимир Феоктистович быстро глянул на часы, – хоть тема нашего разговора планировалась быть другой… Постараюсь коротко, чтобы вас не задерживать. – Он еще раз с досадой глянул на часы, снял их, чтобы не отвлекали, сунул в карман, затем задумчиво пожевал губами, сосредотачиваясь на предстоящем выступлении, и начал:
– Как вы знаете, в 1926 году Советский Союз определил границы своих полярных владений – почти треть Арктики общей площадью 5,842 миллиона квадратных километров. Однако в международном праве эти претензии СССР, так же как аналогичные претензии Канады и США, никем не признавались.
И только в 1982 году ООН приняла Конвенцию по морскому праву. Россия, как правопреемник СССР, направила в 2001 году свою заявку на официальное международное признание этого сектора как территории, принадлежащей Российской Федерации. Я понятно изъясняюсь? – озабоченно поинтересовался Коноваленко.
– Понятно, – отозвалось несколько голосов, и академик продолжил:
– Согласно российским документам, проходящий под вечными льдами Северного полюса подводный хребет Ломоносова является продолжением сибирской материковой платформы. То же касается и хребта Менделеева, расположенного восточнее. Юридически это означает, что территория, на которую мы претендуем, находится в области российского континентального шельфа и по полному праву должна принадлежать нашей стране.
Однако в настоящее время кроме нас на хребет Ломоносова претендуют Дания – Королевское министерство науки утверждает, что это – продолжение шельфа Гренландии, значит – датская территория; Норвегия – Осло считает, что это – продолжение норвежской территории; Канада считает, что это ее территориальные арктические воды; а Соединенные Штаты Америки – что ее.
– Понятное дело, – пробурчал в зале чей-то басок, – куда уж без американцев…
– И у всех этих стран есть свои подтверждения и доказательства, – продолжал Владимир Феоктистович, не отвлекаясь на попутные реплики. – Задача нашей экспедиции: научно доказать, что хребет Ломоносова – исконно наша, российская территория, и снять все претензии на нее других стран.
– Товарищ академик, – снова поднялся неугомонный морячок, – а зачем нам, то есть России, это нужно? Я имею в виду этот хребет? Нам бы со своими просторами справиться. Один Дальний Восток с Сибирью чего стоят! На кой ляд нам еще этот по большей части замерзший кусок моря, в котором и рыбы-то толком никакой нету?
– Согласен, – кивнул Владимир Феоктистович, – возможно, что в этих широтах рыбный промысел и нерентабелен. Но дело не в этом.
По оценке наших геологов, а также геологических служб США и Норвегии, в районе хребта Ломоносова находится до 25 % мировых запасов нефти. И это по самым скромным подсчетам. Многие эксперты утверждают, что в грунте океанского дна находятся месторождения угля и газа, а также алмазов, золота, платины, олова, марганца, никеля, свинца. В общем, почти полный перечень Периодической системы Менделеева.
Понятное дело, что разработка этих месторождений – дело, возможно, весьма отдаленного будущего. Однако рано или поздно человечество будет вынуждено обратиться к кладовым Севера, скрытым под вечными льдами. И от результатов, в частности, вот этой нашей геофизической экспедиции во многом и будет зависеть, кому эти богатства будут принадлежать.
Все доказательства правомерности притязаний России на эти территории, если мы таковые, конечно, найдем, будут представлены в различные международные комитеты, в том числе и юридические. Так что ни о какой секретности, как вы понимаете, речь здесь не идет. Это полная чушь. – Академик в очередной раз торопливо глянул на часы. – А теперь, товарищи, прошу меня извинить, но я вынужден вас покинуть. – Владимир Феоктистович галантно поклонился, таким образом поблагодарив команду «Академика Королева» за содержательный разговор. – На мне гирями висят еще несколько неотложных дел. – Ученый снова коротко поклонился и торопливо покинул приспособленное под лекционный зал помещение.

Относительно секретности Владимир Феоктис– тович немного слукавил перед членами экипажа. За свою долгую жизнь академик Коноваленко многое повидал. Большой наукой и Севером Владимир Феоктистович начал заниматься почти одновременно. Кабинетным ученым он никогда не был. За плечами опытного полярного геофизика была не одна зимовка. Море Лаптевых, Карское и Баренцево моря он знал как свои пять пальцев и смог бы не хуже заправского лоцмана провести любое судно между хребтами, банками и котловинами с их коварными течениями и многочисленными полями льда. А уж по Земле Франца-Иосифа мог бы пройти даже с закрытыми глазами. Так что провести Владимира Феоктистовича на мякине было очень и очень сложно.
В разговоре с моряками «Академика Королева» Коноваленко не лгал: никаких специальных инструкций и секретных распоряжений он не получал. Но не мог оставить без внимания некоторые мелочи, которые академик при всем своем желании не мог ничем объяснить.
Почему, например, верхняя часть их батискафа, на котором планировалось спуститься к хребту Ломоносова, выкрашена не в красный цвет, как это обычно бывает, а в темно-синий? Ведь случись, не дай бог, какая-нибудь авария, красный батискаф отыскать на поверхности моря или на небольшой глубине куда проще, чем окрашенный под цвет моря.
Поди разгляди с самолета предмет, который по цвету ничем не отличается от фона. Значит, кто-то это так и задумывал. Но зачем?
Непонятно было, зачем и по чьему указанию в экипаж из трех человек, которому предстояло опуститься на дно Северного Ледовитого океана, была включена женщина-врач? Ясное дело, он, академик Коноваленко, ученый-геофизик и руководитель экспедиции. Никаких возражений не могла вызывать и кандидатура Жоры Портнова, которого Владимир Феоктистович лично не знал, но слышал от коллег, что он хороший специалист-подводник. А кто такая эта Людмила Брониславовна Плужникова? Это имя ему ровно ни о чем не говорило.
Получалось, что за научную часть отвечает Коноваленко. За техническую – пилотирование, эксплуатацию и обслуживание батискафа – Жора Портнов. В том числе на его плечи была возложена и работа с уникальным глубоководным буром, способным брать керны с большой глубины. А вот зачем понадобилась врачиха – не понятно. Пульс, что ли, измерять? Балласт, который не имеет абсолютно никакого отношения ни к океанологии, ни к геофизике. Правда, видя бурное сопротивление академика, Владимира Феоктистовича заверили, что кроме медицины женщина является еще и хорошим специалистом по связи, а это на больших глубинах вещь немаловажная.
Что верно, то верно. Связь хрупкого батискафа с кораблем-маткой – это не последнее дело. Однако Коноваленко сильно насторожило сочетание столь разнополярных профессий, как эскулап и связист, но сопротивляться настойчивым пожеланиям вышестоящего начальства он не мог и скрепя сердце согласился. Конечно, идя навстречу «пожеланиям трудящихся», руководство могло бы подыскать и более профессионального связиста-гидроакустика, а не просто «неплохо разбирающуюся» девчушку… Но, как говорится, с паршивой овцы – хоть шерсти клок. И на том спасибо. Однако на сердце у академика после того кабинетного разговора стало очень неспокойно…
Впрочем, за все время экспедиции Владимир Феоктистович ни единым словом не выказал сомнения ни в компетентности, ни тем более в профессиональных качествах экипажа своего батискафа. И дело тут было не только и не столько в воспитанности или терпимости академика, сколько в его личном опыте полярника – на Севере малейшее недоверие, а тем паче, необоснованная подозрительность могли и часто становились причиной катастрофы и гибели людей.
«Ладно, – Владимир Феоктистович решительно отбросил в сторону тревожащие его мысли, – чего уж сейчас-то кручиниться? Что сделано – то сделано. Не воротишь уж ничего».
Он еще раз глянул на часы. До первого погружения батискафа оставалось чуть больше девяти часов, и академик решил использовать остатки этого времени для отдыха. Коноваленко спустился в свою каюту, бросил на диван пузатую подушку, стащил ботинки и завалился спать прямо в свитере и утепленных брюках.
Однако уснуть было не так просто. Хоть часы Владимира Феоктистовича и показывали, что в Москве близится полночь, здесь, в северных широтах, июльское солнце и не думало прятаться на ночлег. За бортом солнце светило круглые сутки, и его яркий свет потоком лился в широкие иллюминаторы. Хуже всего было то, что никаких торшеров, бра или ночников в его покоях не было. Можно было, конечно, вставить в иллюминаторы задрайки, но металлические листы были настолько хорошо подогнаны, что не пропускали ни единого лучика, и в каюте сразу наступала кромешная темень. Она не то чтобы пугала академика, но ему становилось как-то неуютно. Даже за длинные полярные ночи он так и не подружился с темнотой и до сих пор ее недолюбливал.
Владимир Феоктистович хорошо помнил полярные ночи начала 60-х прошлого века. Особенно одну…
Это была его вторая зимовка. Темнота, пурга и ветер такой, что буквально валил с ног. Только на климат ведь никто тогда скидок не делал. Ночь не ночь, метель не метель, а работать надо. Большая часть любой экспедиции приходилась на такую вот непогоду. Двадцатичетырехлетнему тогда молодому аспиранту Коноваленко и нужно-то было пройти до своих приборов метров триста, сделать очередной замер и вернуться. Только до нужного места он не дошел – провалился в моржовую полынью. Не углядел за снегом. Об острый край льда фал перерезало как бритвой. Хорошо, что полынья в воду не вертикально уходила, а под углом. Удалось упереться во что-то кончиками пальцев, он воткнул в лед нож и стал подтягиваться. Об одном тогда молился – чтобы лезвие не сломалось. Бог тогда, наверное, каким-то чудом услышал молитву советского ученого-атеиста. Выкарабкался…
И огонек избушки-то виден был. Тусклый, далекий, всего каких-то триста метров…
Владимира Феоктистовича тогда так и не нашли. Когда фал перерезало, за те полчаса, до того времени, как на зимовье поняли, что стряслась беда, и стали Коноваленко искать, веревку отнесло ветром в противоположную сторону. Там ребята и топтались, буквально обнюхивая каждый метр, каждый сугроб…
Это потом уже Владимиру Феоктистовичу рассказали, что втащили в избу глыбу льда. В дверь он головой стучал. Тихо так: тук-тук, тук-тук. Радист услыхал. Сам Коноваленко с какого-то момента ничего не помнил: ни как полз, ни как стучал… Никто не мог понять, как ему вообще удалось выжить. Наверное, очень не хотелось будущему академику умирать тогда, в свои двадцать четыре…