Пикуль Валентин Саввич Повесть о печальном бессмертии

Пикуль Валентин
Повесть о печальном бессмертии
Что такое опера?..
Беру с полки книгу, читаю: "Опера называется действо, пением оправляемое. Она, кроме богов и храбрых героев, никому на театре быть не дозволяет. Все в ней есть знатно. златые веки собственно в ней показываются. Для представления первых времен мира и непорочного блаженства выводятся в ней счастливые пастухи и во удовольствии пребывающие пастушки".
О наивность старого мира! Поставим книгу на место.
Словно в густой первобытный лес, мы погружаемся в темный XVIII век, когда прозвучала в России первая опера.
А в музыкальных справочниках (между именами П. В. Аравина и Д. И. Аракишвили) уместилось иностранное имя - Франческо Арайя; имя это сейчас мало что говорит русскому сердцу. Между тем я был счастлив, когда мне удалось раздобыть изображение Франческо Арайи, который пышным метеором проскользил по горизонту русской жизни и тихо погас в отдалении.
Имя этого человека вошло в историю нашей культуры.
Но, скажите, слышал ли кто из вас его музыку?
Я никогда не слышал. ни единой его ноты.
Он бессмертен! Хотя это печальное бессмертие.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Было время Анны Иоанновны, время гадостное.
Корабль пришел в Петербург издалека, в шорохе поникли паруса, выбеленные солнцем. Конец пути. Устал корабль, но еще больше устали люди, на нем приплывшие. Искатели судьбы! Бродяги и артисты, наемные убийцы и продажные женщины - все пламенно взирали на русскую столицу, богатства и славы от нее вожделея. Пассажиры робко ступили на топкий берег, полого до воды сбегавший. Крутились крылья мельниц за крышами Двенадцати коллегий, а беленькие козы, тихо блея, паслись на травке.
Смеркалось над Невой, но день не угасал. Матросы, обняв один другого, уходили вдаль, горланя перед неизбежной пьянкой. Подумать только: еще вчера качало зверски, в потемках трюма стучались бочки со скверной солониной, а теперь паруса, свернутые в трубки, словно ковры, приникли к реям, и тишина. Какая тишина! Уверенно ступая, шкипер сошел на берег. В сиреневых сумерках белой ночи он разглядел фигуру одинокого пассажира, возле ног которого шуршала скользкая осока.
- Синьор, а вы почему не поспешили в город?
- Я не знаю, куда мне идти. Я никого не знаю здесь.
Старый моряк-далматинец с удивлением оглядел странного пассажира - он был молод и красив, как Аполлон.
- Я как раз собрался в остерию, чтобы напиться там хуже разбойника. Ступайте же и вы за мной. Вам, может, повезет, и вы средь местных пьяниц встретите своих земляков.
В остерии путешественник присел у двери. Закрыв глаза, он стал делить кабацкий шум на дольки, словно апельсин. Вот немцы говорят, вот англичане, вот французы, гортанно и крикливо спорят рокочущие голоса - русские. А вдруг его как будто обожгло родным наречием - итальянским! Вскочив, он подбежал к столу, за которым восседали два приличных господина в коротких париках, какие носят мастеровые и художники.
- Я прямо с корабля. Вы говорите языком моей родины.
Господа ремесленники привстали благородно:
- Я живописец и гравер Филиппе Маттарнови.
- Я театральный декоратор Бартоломео Тарсио.
Они пригласили его за стол.
- Меня зовут, - начал он свой рассказ, - Франческо Арайя, я родом из Неаполя, где песней начинают день и песней провожают. Родители мои незнатны, но природа рассудила за благо наградить меня даром музыкальных композиций. Синьоры! Я удивлен, - воскликнул Арайя, - почему ваши лица остались каменны? Неужели слава обо мне еще не дошла до этих пасмурных краев?
- Франческо Арайя. ты случайно не знаешь такого? - спросил живописец Маттарнови у декоратора Тарсио.