Никитин Юрий Александрович Мегамир

Часть I

ПЕРВЫЙ ШАГ

ГЛАВА 1

Дверь скрипнула, Енисеев нервно оглянулся, тут же поперхнулся, сбился с мысли. Он не любил, когда в аудиторию заглядывают даже студенты, а сейчас в щели виднелось холеное лицо ректора. Он подавал какие-то знаки, похожий на новорожденного муравья, еще молочно-белого, не освоившего язык жестов во всей красоте и многообразии.

– На сегодня все, – объявил Енисеев дрогнувшим голосом. – В следующий раз рассмотрим состав феромонов тревоги кампонотуса…

Студенты с шумом вскакивали, собирали свое имущество, а он заторопился к выходу. Он ненавидел себя за торопливость, за суетливость, за предельную вежливость, которую в нормальном мире нормальные люди принимают за слабость, но ничего поделать не мог и сейчас, в коридоре, торопливо и чересчур искательно поклонился ректору. Рядом с ректором высился огромный, как башенный кран, мужчина, широкий и длиннорукий. От ректора на Енисеева пахнули дорогие духи, которыми раньше пользовались исключительно женщины горизонтального промысла, зато от его спутника мощно повеяло запахом пороха, крови, а перед глазами Енисеева почему-то замелькали зеленые джунгли, раскаленные от выстрелов стволы пулеметов, обнаженные женщины…

– Евлампий Владимирович, – сказал ректор, голос его звучал приподнято, – я прошу вас немедленно отправиться с этим вот товарищем… э-э… господином. Дело очень срочное. Прошу вас оказать содействие в самом полном объеме ваших знаний! В полнейшем. Понимаете? Полнейшем!

Мужчина посмотрел как-то странно, Енисеев съежился, но мужчина тут же прогудел нетерпеливо:

– Да понял он, понял. Я его забираю?

– Да-да, – ответил ректор стелющимся голосом. – Да-да, конечно-конечно.

Енисееву показалось, что ректор готов встать по стойке «смирно». Похоже, явился человек из числа тех, кто финансирует работу их института. А перед такими сам ректор готов собственноручно расстилать ковры и сдувать пылинки с их плечиков.

Мужчина в самом деле забрал Енисеева: взял под локоть железными пальцами, и тот не успел пикнуть, как его почти по воздуху вынесло из здания. К подъезду тут же на скорости подкатила машина с мигалкой на крыше. Шофер сразу же врубил и свет, и звук, возможно – даже локатор, круто вывернул руль, машина выскочила на разделительную полосу. Они понеслись на страшной скорости, пугая встречных, поперечных и даже тех, кто спешил по тротуару.

Сердце Енисеева колотилось как горошина в детской погремушке. Сразу прошиб пот, он долго не решался заговорить, голос задрожит, а он себя за такие штуки ненавидел и долго топтал, как за всякое немужское проявление слабости.

– А в чем, собственно, дело? – спросил он наконец. Голос вибрировал, но не срывался, и Енисеев, собравшись с духом, повторил: – В чем дело? У меня распорядок дня…

Мужчина сказал коротко:

– Авария.

Енисеев пролепетал:

– Если авария, то… понятно. Конечно… Нет, вообще-то, извините, не совсем! Я же не эмчээс-эмэнэс какой-нибудь.

– Нужна консультация специалиста, – коротко ответил мужчина.

Он стиснул челюсти, Енисеев умолк. Вид у мужчины был раздраженный, а Енисеев со всеми старался жить в ладу. Машина неслась, как глиссер, Енисеев вжался в сиденье, стараясь понять, чем может оказаться полезным он, доктор биологических наук, крупнейший… так говорят!.. специалист в области мирмекологии, еще молодой, но уже лысеющий мужчина непризывного возраста и неспортивного сложения.

– Быстрее, – сказал мужчина шоферу. – Гони на красный. Проскочишь!

– А что, мы не джигиты? – ответил шофер бодро.

Машина рванулась, как снаряд из орудия. Енисеев сжался в комок. Хоть на заднем сиденье, но при такой скорости это же в лепешку… Страшная, неумолимая сила гравитации сплющит и машину, и тела… А потом взрыв, грохот, окровавленные и обгорелые куски мяса разлетаются в стороны…

Мужчина спросил внезапно:

– Вас в самом деле так зовут?

– А что? – спросил Енисеев затравленно.

– Да так… Больно на кликуху похоже. Или на ник, как теперь говорят. Да вы не обижайтесь, это я так… дергает меня, понимаете? Волнуюсь, если говорить доступно.

– Да-да, я не обращаю внимания.

Подумал, что его слова могут расценить как глубость, но поправиться не успел: машина сделала крутой поворот, его прижало к дверце с такой силой, что из груди вырвался полузадушенный стон. Похоже, дверь здесь бронированная, так просто не выпадешь. Если честно, то он в самом деле уже почти не обращал внимания на реакцию от своего имени. Это в детстве настрадался, а много позже внезапно в некоем озарении понял, что доктором наук и светилом в мирмекологии стал практически только из-за этого нелепого имени. Даже подумывал впоследствии, что прозорливый отец все рассчитал заранее. Еще в детском саду при звуках его имени фыркали воспитательницы, постоянно коверкали, никто не мог запомнить, а дети злобно хохотали. В школе был ад, ему приходилось драться, и тогда он начал посещать спортивные секции: плохо, когда бьют только тебя.

Он даже получил разряд по боксу. Простому примитивному боксу, зато зло побивал мальчиков из модных секций по восточным единоборствам, которые кичились купленными поясами всех цветов. Потом поступил в универ, там тоже двоим-троим вышиб зубы, но дальше наука захватила с головой, и когда он вместо диплома защитил кандидатскую, уже никто не смел хихикнуть… по крайней мере, в лицо. Правда, все постоянно коверкали, никому не удавалось запомнить с первого раза, а потом он уже не пытался разобраться: кто коверкает сознательно, а кто в самом деле путается с непривычным именем.

Женщины почему-то глупо начинали хохотать, а достойных, нехохочущих, он как-то не встретил. Да и черт с ними! Тех связей, которые у него время от времени завязывались, хватало на то, чтобы надолго отбивать охоту заходить в этих интимах слишком далеко.

Из-за этого имени он с детства был не таким, как все, что истончило шкуру и обострило все чувства. Он никогда не расслаблялся, всегда начеку, каждого подозревал в каверзе, мозг работает без отдыха, придумывая, как кому ответить, как увернуться, избежать, доказать… Благодаря такой накачанной мускулатуре нервов в школе с легкостью учился только на «отлично», в универе тоже стал самым перспективным, писал и публиковал научные работы, и никого не удивило, что в двадцать семь лет он уже защитил докторскую.

Понятно, что о коротком занятии боксом вспоминал со стыдом, сила – уму могила, спортсменов презирал, а все свободное время проводил в обществе жучков-паучков, как снисходительно отзывались соседи, а на самом деле – в обществе благородных муравьев.

Сейчас машину бросало из стороны в сторону, шофер на большой скорости лавировал между автомобилями: просто автомобилями и огромными монстрами на колесах, похожими больше на передвижные заводы по производству танков. Тормоза визжали всю дорогу, инерция то бросала вперед, то дергала назад с такой силой, что шейные позвонки хрустели. Енисеев закрыл глаза, тихо вздрагивал. Из горла рвалась икота, задавить не сумел, молча подпрыгивал, как поплавок в бурной воде.

Внезапно инерция бросила его лицом вперед. Он в смертельном ужасе ожидал жуткий удар, ломающий кости, но сбоку пахнуло свежим воздухом, сильная рука снова ухватила за локоть.

Ошеломленный, он дал выволочь себя из машины. Под ногами мелькнули ступеньки, затем перед самым носом распахнулись сперва двери массивного здания, потом – лифта, а через минуту мужчина протащил Енисеева по широкому коридору к дальней двери.

Это был огромный кабинет, от двери широкий ковер к массивному столу, а во главе стола такой же массивный гигант, широкий и с непомерно красным лицом. Под стеной в рабочем кресле на колесиках застыл третий, мускулистый, как статуя фараона, и такой же неподвижный. Когда Енисеев переступил порог, прозвенел звонок, резкий и требовательный. Гигант за столом с неудовольствием покосился на прибывших, поморщился, но пальцы уже сдернули трубку с рычага.

– Морозов слушает.

Сквозь решетку мембраны рвался наружу строгий начальственный голос. Он перекрывал далекий гул и странные шорохи. Трубка, сообразив, кто на каком конце провода старше, попыталась вывернуться из ладони гиганта, назвавшегося Морозовым.

Мужчина усадил Енисеева на стул возле самой двери, неслышно вышел. Енисеев вздрагивал, пугливо поглядывал то на Морозова, явно здесь главного, то на третьего, не представляя, что у него может быть с ними общего.

Этот третий не пошевелил и бровью, но Енисеев ощутил его цепкий взгляд, словно тот примеривался, куда его садануть боевым приемом. Весь из мышц, широченный в плечах, грудь вздувается от мускулов, широкие ладони мирно лежат на коленях, но, когда Енисеев представил, какого размера будут кулаки, когда этот атлет сожмет пальцы, по спине пробежали мурашки.

Наконец Морозов сказал что-то вроде «слушаюсь», опустил трубку с таким усилием, словно разрубленную вдоль оси непомерно тяжелую гантель. Его лицо разом пожелтело, глаза втянулись под укрытие по-неандертальски толстых надбровных дуг. Под пещерами глаз повисли многоярусные карнизы. Голос его прозвучал искаженно, с помехами, словно шел с другого конца Галактики:

– Контрольные сроки прошли… Испытатель не вернулся.

Старый могучий дуб, он привык выстаивать под бурями, грозами, выдерживал удары молний, под защитой ветвей вырастил молодняк, но, как ясно видел Енисеев, силы уже не те, а молнии бьют и бьют! Как всегда, по самому высокому дереву.

Атлет, изображавший фараона на троне, шевельнулся с таким видимым усилием, что Енисеев почти услышал скрип тугой мускулатуры. Прозвучал хрипловато-мужественный голос, сильный, как зов боевой трубы перед рыцарским турниром:

– Аверьян Аверьянович… Если этот… ну, коллега… готов, нам бы поспешить! Вдруг Сашка где-нибудь лежит, истекая кровью?

Енисеев стиснул ладони, нервно переплетя длинные тонкие пальцы. Это он-то коллега этому кинг-конгу! Со стороны казалось, что он зажал в руках выловленную в подземных пещерах большую сороконожку. Летом как-то не до модного загара, работы невпроворот, остался болезненно-белым, с той синевой, какую отыщешь разве что у забитых скороспелых кур в отсталых хозяйствах. Рядом с выкованными из темной меди Морозовым и этим незнакомцем, который «коллега», вообще не по себе. По ним стукни молотком – пойдет медный звон, как в Новгороде перед вечем. По какому месту ни стукни. Особенно, наверное, хороший чистый звон, если грохнуть кувалдой в лоб.

– Я… – сказал Енисеев торопливо, – я готов. Если надо для спасения… человека… Словом, располагайте… да-да, я к вашим услугам.

Чуть было не сказал «услугам-с», сам себя возненавидел за такую почтительность, лакейство, но ничего не мог поделать: хоть и презирает этих существ из одних мускулов, но почему-то трусит.

Морозов с сомнением побарабанил толстыми твердыми пальцами каратеки по бумагам. Сбоку последняя модель «Эльбруса-4», накрученная и навороченная, с расширениями и прибамбасами, однако Морозов, как уже понял Енисеев, больше доверял простой белой бумаге из целлюлозы.

Енисеев скосил глаза и увидел собственную фамилию. Судя по распечатанному вороху справок, о нем собрали данные, начиная с внутриутробного поведения, проверили и перепроверили здоровье, допуски, ай-кью, научные работы, пребывание за границей, награждения и поощрения, переписку с иностранными гражданами, уживаемость в коллективах и всякие там связи и связики…

– Рискнем, – решил наконец Морозов, словно убеждая самого себя. – Вы знаток в нужной области, чего не скажешь о наших дуболомах. С вами пойдет один из наших. Опыта ему не занимать, бывал на коне, бывал и под конем…

Атлет привстал, коротко наклонил стриженую голову. Это были одни каменные мышцы, развитые греблей, теннисом, плаванием, боксом, штангой, карате, джиу-джитсу и бог знает чем еще, нелепым в мире компьютеров и автоматов Калашникова.

– Дмитрий Анатольевич Алексеевский, – отрекомендовался он сильным, звучным голосом, и Енисеев тут же почему-то представил, как этот Алексеевский прыгает с военного самолета, стреляет прямо в полете, кого-то давит, душит, разбрасывает гранаты… – В нашем случае – Дмитрий. А вы – Енисеев? Хорошо.

Морозов вырос над столом, не меняя выражения лица, словно его подняло домкратом. Он выглядел потяжелее Алексеевского, но под наросшим за годы администрирования слоем жирка и дурного мяса Енисеев видел все те же каменные мышцы, развитые боксом, штангой…

Его передернуло, противно, чем больше мышц – тем ума меньше. И вообще придется оправдываться, если кто-то из знакомых увидит его с таким рядом.

– Товарищ Морозов, – сказал он, – только одно условие.

Морозов поморщился, тяжелые брови сдвинулись с такой грозной мощью, что Енисеев ожидал удар грома, словно при столкновении двух скал. Запавшие глаза свернули, как боевые лазеры.

– Что еще?

– Если дело касается моей области… – сказал Енисеев торопливо, – то я действую самостоятельно. Или я никуда не пойду.

– Ваш ректор обещал помощь, – напомнил Морозов.

Глаза его были непроницаемы, но Енисеев сразу понял, что эти люди содержат весь их институт, финансируют разработки и что ректор сделает то, что они скажут.

– Я лучше уволюсь, – огрызнулся он и в самом деле ощутил, что может уволиться, хотя не представляет, куда пойдет со своей редчайшей профессией. – Я уже… уже натерпелся с вашим администрированием науки!..

Он сам чувствовал, что голос звучит жалко, не голос, а комариный писк. А Морозов сразу посерьезнел:

– Это не ваша лаборатория с подопытными червячками! Дело очень серьезное… и даже опасное.

– Я знаю все опасности в области мирмекологии, – огрызнулся он.

– Полностью ли?

– Для меня достаточно.

– Вы не представляете всей картины…

– Я специалист, – напомнил Енисеев нервно, – профессионал. Я совершенно не разбираюсь в ваших погонах, зато свою работу знаю. Или хотя бы представляю. Условимся: здесь я подчиняюсь вашим сержантам, а там они мне.

– Вы плохо представляете нашу работу, – ответил Морозов мрачно. – Уверяю вас, сержантами и за версту не пахнет. Даже у шофера звание повыше майора. Впрочем, у меня просто нет выбора.

– Это не давление, – пробормотал Енисеев. – Простите, но… Когда надо будет спрашивать, с какой стороны стреляет пистолет, я обращусь к вашим людям.

– Я принимаю ваши условия… – ответил Морозов невесело. – Этого вы хотите?

– Да.

– Добро. Вы не служили? Небось отмазались от службы? Так что не знаете, что это такое – ответственность за других. Ладно, как я уже сказал: там командование берете на себя!

Алексеевский четко повернулся к Енисееву, выпятил грудь, щелкнул каблуками. Видимо, тем самым давал понять, что в армии он привык к любой дурости, на то и армия, так что готов подчиняться даже штатскому. Енисеева передернуло.

Голос Морозова был серым от усталости, даже подернутым пеплом:

– С меня голову сорвут за своеволие, но согласовывать некогда. Действуйте! И поторопитесь.

Енисеев на миг задержался у выхода.

– Вопрос моего… моей… командировки… уладите сами?

Морозов брезгливо поморщился, Енисеев понял, что ничего согласовывать не будут, а просто позвонят… это называется звонок сверху, и ему предоставят зеленый свет.

– Да-да, конечно, – отрывисто бросил Морозов.

Алексеевский уже сорвался с места. В два прыжка миновал коридор и, не обращая внимания на тихоходный лифт, промчался по винтовой лестнице, похожей на стальной смерч, ввинчивающийся штопором в вестибюль.

Енисеев все еще топтался на пороге. Показалось, что Морозов несколько недооценивает их директора института, который тоже недавно снял мундир полковника.

– Пожалуйста, а то у нас в последнее время строгости…

– Уладим! – раздраженно бросил Морозов.

ГЛАВА 2

У подъезда замерла, как хищный зверь перед прыжком, черная легковая автомашина, длинная, как подводная лодка. Дмитрий распахнул дверцу перед Енисеевым, и пока тот пугливо усаживался, не понимая – то ли он в рубке звездолета, то ли за пультом «Су-37М», Дмитрий уже оказался за рулем. Машина бесшумно рванулась вперед, почти полетела, низко стелясь над грунтом, став еще более похожей на подлодку.

Енисеев вжался в глубь сиденья, уперся ногами. Дмитрий гнал автомобиль-торпеду, словно камикадзе, по разделительной полосе, превышал скорость, срезал повороты… По слухам, в Москве семьдесят семь правил дорожного движения, но Дмитрий наверняка ухитрился нарушить их все.

– Держись ближе ко мне, – сказал он, не поворачивая головы, – я там был дважды… Конечно, вы специалист…

Обращался то на «ты», видя бледного ученого, похожего на улитку без раковины, то на «вы», вспоминая, что эта улитка – доктор наук, то есть примерно в ранге полковника, если не генерал-майора, и что эта улитка написала толстые научные книги, от одного взгляда на которые у любого нормального человека челюсти сводит.

Для кого-то проблема защитить диплом, а он уже в свои двадцать семь лет – доктор наук, респектабельный и авторитетный в кругу мирмекологов. И вот он, этот самый респектабельный, будет участвовать – уже участвует! – в спасательной экспедиции. Супермены с железными мускулами сели в лужу, как признал Морозов, им понадобился специалист.

Это он специалист! Который шнурки себе не завяжет, у которого кофе всегда выкипает, носки теряются, а галстук завязывается таким узлом, что и три докторские степени не помогли бы распутать…

При входе у них дважды проверили отпечатки сетчатки глаза. Когда Енисеев увидел на большом экране цветное изображение своего глазного дна, лишь съежился в непонятном страхе. Некое заведение знает о нем все. Или очень много. Как и о других гражданах. Кому-то такое внимание по фигу, а ему неприятно, словно застали в момент, когда он ковыряется в носу. И хотя криминала в ковырянии нет, все же гадко…

Когда добрались до третьего пояса охраны, дежурный лишь назвал их вслух незримому слушателю, сказал «слушаюсь», где-то что-то тронул, в стене медленно выявилась толстая стальная дверь овальной формы, ведущая то ли в подземелье швейцарского банка, то ли в противоатомный бункер.

Они с Дмитрием почти бежали по коридору, похожему на внутренности гигантского металлического червя. Мигали цветные огоньки, словно передавая их по эстафете. Снова проверка документов, звонок, металлический голос в трубке: «Проход разрешен», пальцы дежурного в ящике стола, набирающие только ему известную комбинацию цифр.

Последняя дверь, Енисеев надеялся, что последняя, отъехала в сторону. Енисеев сглотнул слюну. Во рту было сухо, язык царапнул нёбо.

– Все, – сказал Дмитрий хрипло. – Здесь наш трамплин.

Енисеев видел огромный зал, нечто вроде помеси вокзала с пролетом ультрасовременного цеха. Он показался ему операционным залом для динозавров. Дмитрий быстро раздевался, и Енисеев, нерешительно поглядывая на здоровяка, начал расстегивать пиджак. Из боковой двери выглянула девушка, сказала «ага», скрылась.

– Снимай, снимай штаны, – поторопил Дмитрий. – Не тяни!

Воздух пронизывали мощнейшие силовые поля. Вроде бы учуять их нельзя, но Енисеев все равно воспринимал и боялся. Боялся не Енисеев, доктор наук, трусила совокупность инстинктов, избегающих близости просыпающегося вулкана, бегущих перед землетрясением, а при грозе забивающихся в нору.

В трех шагах перед изогнутым длинным пультом стояла квадратная ванна с толстыми стенками. Поблескивала матовая, словно политая жиром, вода, если, разумеется, это была вода. От ванны к пульту тянулись даже не провода – толстые кабели.

В зал быстро вошел крупный седой мужчина. Дмитрий выпятил грудь, попытался пристукнуть голыми пятками. Енисеев невольно подобрал живот, но досадливо поморщился. В каждом из нас сидит раб, а в его стране его еще и культивируют. Понятно, что военных не любит и боится, но все-таки тянуться перед ними не должен.

– Готовы? – спросил седовласый командирским голосом.

Енисеев кивнул, а Дмитрий отчеканил:

– Просим ускорить!

Седовласый нащупал кнопку на столе, чуть помедлил, глядя Енисееву в глаза. Взгляд у него был твердым, подбородок квадратным, словно их всех лепили по одной мерке. Енисеев нехотя отвел взгляд.

Вспыхнул яркий свет. В зал вбежали люди, быстро и накатанно расселись перед пультами, застыли.

Седовласый сказал раздельно:

– Переход в Малый Мир отнимает неделю. Возвращение – месяц. Но при ЧП придется рискнуть на экспресс– метод. Организм перестроится не полностью. Ну, даже лишь частично. Вам нельзя ни пить, ни есть. Впрочем, пить вроде бы не опасно, но проверить не успели. Вы сможете пробыть там столько, сколько продержитесь без еды.

– Понятно, – ответил Енисеев чужим голосом. – Эта ванна на двоих?

Дмитрий оскорбился:

– Ты не гомосек?

– Да вроде нет…

– Так что спрашиваешь? Я удавлюсь, но с голым мужиком в одну ванну не лягу.

Енисеев пробормотал:

– Я давиться не стану, но все же спасибо…

– Вон вторая, – сказал Дмитрий. – Заодно опробую. Ванну опробовать – это не танки. А ты полезай! Увидимся… может быть.

Он неприятно хохотнул, сделал зверское лицо. Енисеев перенес ногу через бортик. Подрагивающий студень начал обжимать тело, побежали мурашки. Краем глаза заметил двух женщин, и мурашки побежали гуще: он стеснялся раздеваться даже перед врачами.

Увы, к нему направилась именно женщина. Молодая, белокожая, с холеным высокомерным лицом. Он почти лежал в ванне, а она двигалась по направлению к нему на длинных ногах, еще и на высоких каблуках. При ее микроюбке он рассмотрел ее трусики с выступающей, как противотанковый надолб, лобной костью, золотистым пушком на внутренней стороне бедер, словно у какой-то мутантки.

– Руку, – сказала она негромко.

– Что? – не понял Енисеев.

– Руку, – повторила она. – Только руку, сердце пока не требуется.

Он поспешно протянул руку, странный у них тут юмор, а женщина, бесстрастная, как машиносборочный агрегат, механически точно вонзила жало шприца в вену. Он поморщился, когда она нажала на поршень. Перед глазами все поплыло, она даже не успела прижать ватку со спиртом, как он погрузился в ванну, уже не чувствуя поддерживающих его рук.

Седовласый нетерпеливо посматривал на экран. Оператор крикнул:

– Первый блок готов!

– Второй блок готов, – ответил другой голос.

– Третий блок…

– Четвертый…

Когда отрапортовал двадцатый, седовласый скомандовал:

– Готовность – один! Даю отсчет.

Зазвучал металлический голос:

– Десять секунд… девять… восемь…

При счете «ноль» седовласый тронул красную кнопку. Воздух на миг загустел, потерял структуру, стал видимым, но силовые поля вошли в резонанс с клетками человеческого организма, равновесие восстановилось.

Все смотрели на центральный экран. Погруженные с головами в жидкость, в невесомости плавали два обнаженных человеческих тела, которые начали долгое путешествие в Малый Мир.

Слабый зеленоватый свет. Чуть позже в сознание проникли странные звуки, непривычные запахи. Енисеев не двигался, но воздух все равно казался плотным, осязаемым, словно он лежал в теплой воде на мелководье, а легкие волны накатывали на лицо. Затем почудилось, что за кисейным занавесом, прошитым странно знакомой сетью красноватых жилок, видит движущийся силуэт.

С огромным трудом поднял веки. В двух шагах стояло странное существо. Человек, это явно человек, но полупрозрачный! Сквозь тонкую, как промасленная бумага, кожу Енисеев смутно видел все, что внутри: за белой решеткой ребер угадывается пульсация… ага, вот судорожно сокращается яйцеобразный багровый комок, от него идут толстые шланги, по которым прокатываются утолщения… Странно застыла бело-серая пена легких, смутно виднеются сизые комочки почек… Бедра Дмитрия, это он собственной персоной, прикрыты шортами желто-серого цвета, сделанными словно из жести: не прилегают вовсе, оттопыриваются и жестко похрустывают.

Дмитрий настороженно посматривал по сторонам, косился вверх. Там тяжело громыхало, двигались темные бесформенные массы. Енисеев ощутил, как оттуда опускаются тяжелые запахи. Знакомые, но все же неприятные.

Енисеев чувствовал, как трепещет от страха и напряжения. Покосился на руки, едва не вскрикнул. Сквозь тончайшую пленку кожи и розовую плоть проступают плотные кости, вздутые суставы, темные сухожилия, синеватые вены, видна даже крохотная сеть капилляров…

– Слаб я, да? – спросил он с неловкостью.

Собственный голос показался писклявым, нечеловеческим.

– С чего ты? – ответил Дмитрий таким же негероическим голосом.

– Лежу, как старуха…

Хотел подняться, непонятная сила тут же бросила вперед. Дмитрий посторонился, его движения были резкими, дергающимися. Енисеев пролетел, словно в замедленной съемке. Он видел, что его несет прямо на светло-зеленую стену, но ничего уже не мог сделать, только сгруппировался, словно за миг до автокатастрофы, обхватил руками колени и пригнул голову.

Его ударило… он едва не расхохотался истерическим смешком, сразу приходя в себя, и так же мягко отпустило к подножию. Это был необъятный баобаб, но непривычно рыхлый, словно слеплен из мягкого сыра, даже не сыра – истекающего сывороткой творога. По всей стене торчат редкие белесые волоски толщиной с мышиные хвосты. Внутри ствола нечто шевелится, двигается, переползает из одной плохо видимой камеры в другую.

– Замри! – велел Дмитрий испуганно. – Замри, не двигайся! Даже не шевелись!