1

Обычно Марина Кирилловна собиралась по утрам в школу как рыцарь, облекающийся в доспехи. А рыцарский костюм, известное дело, непрост. Как раз повторяли недавно с шестым классом: поверх стеганой ватной рубахи надевается металлическая кольчуга из тонких пружинок, потом тяжеленный панцирь и латы. На голову шлем с забралом. А обуться надо в сапоги мягкой кожи, которыми потом встают внутрь железных.
Вот в такую броню заковывала себя Марина Кирилловна, потому что учитель не может быть в школе самим собой. Точнее, самой собой, особенно если ты по натуре мечтательна и ранима. Для того, чтобы держать в руках нынешних подростков, нужна твердая воля, твердые нервы, твердые установки. И минимум эмоций – только тогда учитель становится для своих учеников гарантом стабильности в этом неустойчивом мире. Попробуй с ними сюсюкать – Сашенька, Машенька – и от тебя вмиг останутся рожки да ножки, причем безо всякой пользы для Сашеньки и для Машеньки. Невозмутимость, даже легкое внешнее пренебрежение к тем, кого учишь – вот девиз на рыцарском щите, которым прикрывается современный учитель.
Но подобный имидж должен базироваться на собственном превосходстве. И Марина Кирилловна держалась в школе так, словно у нее самой все в жизни прекрасно. Особенно тяжело это было в периоды, когда подкатывала волна женского разочарования. Вот ей уже сорок лет, а мечты так и остаются мечтами. И если смотреть правде в глаза, никогда уже не сбудутся. Но отринуть для себя мечты она все равно не могла, потому что тогда жизнь автоматически становилась серой пустыней. Можно входить в класс, заковав себя в рыцарскую броню, можно болтать с коллегами, притворяясь, что тебя беспокоят исключительно школьные проблемы, но нельзя лишить себя последнего утешения – мечты. Вот прошлым летом она привезла из Поморья костяное, покрытое узором кольцо, украшение и сувенир одновременно. И придумала, будто обручилась этим кольцом с русским севером. Так что потом началось… Весь прошлый год ее крутило, как белье в стиральной машине, среди абсолютно невероятных событиях, в которые никто из нормальных людей просто не поверит. И она сначала не верила, но увы…
Постепенно во всем этом сумбуре на первый план выдвинулась фигура врача-психиатра, к которому пришлось-таки обратиться. Говоря о других проблемах, она имела неосторожность (или счастье?) попутно признаться в своей безобидной выдумке с кольцом:
– Знаете, я ношу его как обручальное.
– С кем же вы обручились? – удивился психиатр.
Она пожала плечами: трудно сказать. Может быть, с русским севером, или с древним викингом, управляющим ладьей с головой змеи… такая картинка была в учебнике для шестого класса. Но уж точно не с мастером-дурачком, выточившим из кости это кольцо. Мастер был талантливый, несмотря на некоторую умственную отсталость, а может быть, как раз вследствие таковой. Мозг дело тонкое: в одном месте убыло, в другом прибыло – психиатры понимают это лучше чем кто-либо другой. Но испытывать к поморскому мастеру какие-нибудь особые чувства Марина не помышляла.
– Так кто же ваш жених? – продолжал допрашивать психиатр.
– Никто конкретно. Это просто выдумка такая, игра…
И вот эта-то самая игра и заставила психиатра потерять профессиональную невозмутимость. Не то чтобы он счел Марину абсолютно неадекватной, но именно в этот момент вспыхнула искра, из которой впоследствии возгорелось пламя. Уже через месяц, правда, насыщенный столь необычными событиями, что его можно было счесть столетием, психиатр снял с пальца Марины поморское кольцо из кости и надел вместо него гладенькое золотое. И сказал:
– Это обручальное.
– Вы хорошо подумали, Сергей Григорьевич? – задала тогда Марина трафаретный вопрос, выдающий в ней классическую учительницу.
– Плохо, Марина Кирилловна, – с нарочитым смирением склонил седую голову невысокий худощавый человек в белом халате. Однако прежде чем он потупил взгляд, из его глаз успели брызнуть светящиеся искры – такие, что в каждой, несомненно, потенциально заключалось пламя. – Я плохо подумал, точнее, я вообще не думал. Просто завалялось в кармане колечко…
– Я серьезно, Сергей Григорьевич!
– Ну, раз серьезно… Я не дурак, чтобы пройти мимо столь уникального феномена, каким являетесь вы. Скажите, у вас есть мобильный телефон?
– При чем тут?..
– И компьютером умеете пользоваться, не правда ли? В школе, конечно, без этого не обойтись…
– Я все-таки не пойму, куда вы клоните, – призналась Марина.
– Чтобы в наш век, когда люди идентифицируют свой мозг с техническими средствами, когда человек уже сам путается, где он, а где электроника… Когда игра, мечта, всякая тайная выдумка априори являются золотой крупицей, доступной лишь детям – да и то уже не всегда…
– Понятно! Вас удивляет, что дама бальзаковского возраста решила втиснуться в область розовых снов…
– Вот тут-то и есть самое оно! – воскликнул Сергей Григорьевич, не в силах больше сдерживать свое упоенье. – Ваша придумка – это такой гимн женственности, такая победа здравых сил в человеке! Сколько б лет ни прошло, как бы ни менялось человечество, Ева не может без Адама – и в первую очередь психологически, поскольку эта мечта об обрученье, а не о свадьбе… Так сказать, целомудренная мечта…
Марина застенчиво потупилась, и он быстро встряхнулся, поняв, что ее смутил:
– Простите меня. Я сейчас говорил как психолог, но и как человек тоже. Потому что моя профессия это и есть мое, самое глубинное… Ничего, если я об этом поговорю?
Марина кивнула, сама не понимая, интересно ли ей послушать, или просто нравится наблюдать, как он говорит. Но в том и в другом случае она ждала, что в конечном счете все сказанное будет иметь прямое отношение к ней, к ее особе. И это наполняло до сих пор неизведанным приятным чувством.
– Есть прогноз, что королевой двадцать первого века станет депрессия. Она будет передаваться как инфекция, потому что больные действуют на здоровых угнетающе. Число заболевших станет неуклонно расти, и в конце концов депрессия завоюет весь мир!
– Но ведь вы, психиатры, на страже наших границ, – слабо пошутила Марина.
– А разве мы не люди? Нам этот недуг угрожает не меньше, чем остальным. Даже больше, если вспомнить чеховскую «Палату номер шесть» – врач со временем становится похож на своих больных. Так вот я долго думал, что можно противопоставить этой депрессии… И нашел благодаря тебе!
Марина улыбнулась сквозь прищуренные ресницы: он впервые назвал ее на ты! Теперь было не столь важно, какое средство этот человек нашел против депрессии. Главное значение обретала взволнованность, с которой он обращался к Марине:
– Так что же спасет мир, Сергей Григорьевич?
– То, что есть в тебе. Частица детскости, которую должен сохранить в себе каждый взрослый человек. Если, конечно, сумеет. Но это единственное, что может стать профилактикой, лекарством, панацеей, чем там еще…
– Открытие на уровне человечества!
– Я и имел в виду человечество, – согласился он, заговорив вдруг другим, чуть охрипшим голосом. – А что касается меня лично… – Он опустил глаза, так что брызжущих светом искр стало не видно, и шагнул к ней, слегка выпятив губы. – Для меня лично – ты…

Все это произошло недавно, хотя Марине казалось, что между ею сегодняшней и тою, какой она была еще несколько месяцев назад, пролегла пропасть. С тех пор она взмыла в счастье и еще не успела к нему привыкнуть. Это так здорово – постоянно чувствовать счастье как только что обретенное.
Теперь ей не приходилось ни к чему себя принуждать: все было легко и просто, жизненная дорога сама стелилась под ноги. Рыцарских доспехов она больше не надевала – вместо них ее солнечным щитом окружала мысль, что дома остался Григорьич, как она звала человека, жившего с ней теперь под одной крышей. Он уходил в свой диспансер позднее и возвращался тоже немного позже Марины. Но и этот временной зазор оказался кстати: как раз можно было принять до его прихода душ, переодеться в халатик и начать хлопоты с ужином.
Удивительным оказалось то, что ученики, несмотря на отсутствие рыцарского щита, продолжали ее слушаться. Иногда она подмечала в их глазах задумчивое удивление: неужели и в глубокой старости, наследницей которой представлялась им Марина Кирилловна, можно обрести счастье? А что это именно счастье и именно женское, им подсказывала интуиция. Особенно девочкам, потому что в данном вопросе никакая Евина дочь не обманется, будь она на старте или на финише своего жизненного пути.
Сегодня одна восьмиклассница, вполне развившаяся дева с голым пупком и двумя полосками свисающих, не очень чистых волос, с утра отиралась возле учительского стола:
– Марина Кирилловна, а мы с Таней, Ритой и Машей пойдем сегодня к Александру Львовичу. А еще Инна и Зейнаб. И еще Ленка.
– Куда вы пойдете? – сразу не сориентировалась улыбавшаяся своим мыслям Марина. В данный момент ей вспоминалось, как утром с Григорьича сползло одеяло, и она подошла положить как следует, а спящий вдруг проснулся и схватил ее в объятия. В общем, только каким-то чудом она успела в школу вовремя…
– К Александру Львовичу, он наш новый учитель, – взволнованно пояснила лохматая Катерина. – То есть он будет вести у нас кружок. Вот мы и пойдем к нему сегодня на первое занятие…
– Конечно, идите, – машинально одобрила Марина Кирилловна, не особо вдумываясь в ситуацию – чего ради Катерина стала бы ей докладывать о своих намерениях посещать кружки.
– Значит, я, Таня, Маша и Рита! Еще Ленка, наверное! И Зейнаб, и Инна. Только вы не отмечайте нас, ладно?
– Подожди, Катя! – окликнула она уже метнувшуюся прочь девицу. – Что значит «не отмечайте?» Вы что же – во время урока собрались идти к новому учителю? Как его… Александру Львовичу?
– Ну да, он сказал, чтобы мы у вас отпросились… что он очень просит нас отпустить… Ну пожалуйста, Марина Кирилловна!
Все это было довольно странно. Возможно, Катерина хотела отпроситься с урока не для того, чтобы посещать занятия кружка. Их полагалось проводить во второй половине дня, после основной учебы. Но самым удивительным представлялось то, что патлатой, меньше всего интересующейся знаниями Катерине вдруг загорелось посещать этот самый кружок. И еще шести восьмиклассницам, из которых далеко не все отличались прилежанием.
– А какой кружок ведет Александр Львович?
– Исторический! – подпрыгнула от нетерпения Катерина. – Мы потому и думали, что вы нас отпустите! Тут история и там история…
– А ты уверена, Катя, что пойдешь именно на занятия кружка? Может быть, на улицу потянуло? Сегодня хорошая погода…
Словно в подтверждение этих слов ветерок распахнул фрамугу, и, как сказано у классика, «в окно повеяло весною». Скоро апрельские каникулы, а там последняя, самая короткая четверть и вслед за ней – лето. Первое из всех, от которых Марина Кирилловна ждала не только возможности отсидеться в четырех стенах, наслаждаясь, что можно не надевать рыцарской брони. Интересно, куда они с Григорьичем поедут? Только не в тот пансионат, откуда она привезла кольцо, потянувшее за собой столько странных событий…
– Что вы, Марина Кирилловна! Мы не пойдем на улицу! Мы обязательно пойдем на кружок, – взялась горячо убеждать Катерина. К своему удивлению, Марина не услышала в ее голосе фальши.
– Значит, вы собираетесь расширять свои знания по истории, – со спокойной вредностью в голосе констатировала она. – Но чтобы расширять, надо сперва заложить основу этих самых знаний. А вот с основой у вас не вполне благополучно, во всяком случае, у тебя, у Зейнаб и у Инны. А Тане вообще учеба дается трудно. Так что оставайтесь-ка на урок, а потом, в свободное время…
– Ну Мари-ина Кири-илловна! – заканючила Катерина.
В это время дверь в класс приоткрылась, и к учительскому столу неслышно скользнула полная черноглазая Зейнаб, слегка переваливающаяся на ходу от избытка расцветшей плоти. В свои тринадцать лет девочка смотрелась созревшей восточной гурией.
– Так интересно!.. Быки, нагруженные золотом!.. Пожалуйста, отпустите нас на кружок, мы вас очень просим!
– У тебя так блестят глаза, Зейнаб, словно эти быки везут золото тебе лично… Кстати, что за быки?
– А это клад. Нам Александр Львович рассказывал в коридоре! Когда эти, как их… ну, греки поселились на море, они привезли быков…
Учительский слух Марины Кирилловны не мог не споткнуться на этом не вполне правильном объяснении. Но пока она вкратце объясняла, точнее, напоминала этим двум умницам материал пятого класса о древнегреческих переселенцах, девчонки слушали ее с потускневшими глазами. Катерина смотрела на носок своей кроссовки, который от скуки вкручивала в пол, то в одну сторону, то в другую. Зейнаб временами поднимала на учительницу свои широко прорезанные восточные глаза, но делала это явно из вежливости. Не было никаких сомнений, что колонии древних греков никого здесь не трогают. Действительно, что тут интересного для баламутных девчонок? Быки, нагруженные золотом, – вот единственный образ, способный привлечь нашу неравнодушную к богатству молодежь! Похоже, этот Александр Львович знает, как обеспечить посещаемость своего кружка…
– А больше никто не хочет заниматься историей дополнительно? Только те семеро, которых мне назвала Катерина?
– Так он только нас выбрал, учитель, – быстро сказала Зейнаб, взмахнув своими загнутыми ресницами. – Нас семерых, и все. У нас столбики подходящие!
– Что, что?
Зейнаб собралась пояснить, но вдруг стрельнула глазами в сторону подруги и вслед за тем прикусила язычок. Проследив ее взгляд, Марина Кирилловна успела заметить, что стоящая рядом Катя отчаянно гримасничает. Ее искривленное лицо красноречиво дергалось в такт подпрыгивающим нечесаным патлам, явно передавая подруге два сигнала. Во-первых, «дура», во-вторых, «молчи».
Тут зазвенел звонок, двери открылись, и помещение с шумом-гамом заполнили восьмиклассники. Все знакомые лица: хороших учеников и тех, кто выпил невесть сколько учительской крови. Но даже кровопийцы были уже свои, известные и даже как будто прикипевшие к сердцу – в свете общего настроения Марины за последние месяцы.
Те, кого пыталась отпрашивать Катерина, стайкой столпились у доски, не зная, отпустят их или нет. Надо отметить, это были совсем разные девочки. Упрямая скуластая Ленка, грубоватого вида Таня из неблагополучной семьи, робкая кудрявая Рита, самая интеллектуальная из всех собравшихся… А еще веселая красавица Маша, на взгляд которой трудно не ответить улыбкой, и смуглая Инна со сдвинутыми бровями, с серьезным, резко очерченным лицом: вместе с Машей они могли бы представлять в театре день и ночь, солнце и луну. К ним присоединились вперевалочку несущая свои чересчур зрелые формы Зейнаб и доморощенная хиппи Катерина. Юные девушки, семь еще не раскрученных женских судеб… Марина призналась себе, что смотрит сейчас к ним не просто, а словно прикидывает их женское будущее. Раньше, до Григорьича, она чувствовала тоску посреди бурно расцветающей вокруг юности. Теперь, когда старость, одиночество и болезни оказались химерами, когда сама Марина вошла в солнечный круг счастья, ей стало интересно приглядываться к своим ученицам и по-женски прикидывать, что таится внутри каждого раскрывающегося на глазах бутона. Вот и сейчас она засмотрелась на семерых девчонках, в нерешительности остановившихся у доски.
В Катерине бурлит готовое хлынуть через край женское начало. Потому она и хиппует, что еще не нашла ему достойного применения: эта личность угомонится лишь после того, как создаст семью и родит двух или трех детей. Тогда ее бунтующая сила обратится в полезную энергию, если, конечно, все будет благополучно. Не исключено, что Катя выберет какой-нибудь иной путь и сильно от него пострадает. Например, как раз такие отчаянные могут завербоваться за границу в бордель. Или щекотать себе нервы, подвизаясь в каких-нибудь рискованных авантюрах: продажах несуществующих квартир, финансовых пирамидах и прочее − мало ли вариантов в современном мире! Семья Катерины вряд ли сможет ее оградить, хотя это любящая семья. Но уже сейчас девчонка не слушает ни отца, ни мать, ни бабку – никто не в состоянии заставить ее ходить в школу в приличном виде, чтобы пупок не торчал наружу. А она еще и проволочку в него вдела, вон серебрится!

Дальше Марина перевела взгляд на стоящую чуть в стороне длинноносую, словно вырубленную из полена Таню по кличке Буратино. Эта будущая женщина тоже создана для семейной жизни, но совсем иначе, чем Катерина. В отличие от последней, она из самой что ни на есть неблагополучной семьи: ее мать запойная пьяница, родившая после Тани еще трех мальчишек, мал мала меньше. Получается, Таня у них за старшую. Бедной Буратинке еще предстоит вытянуть себя до уровня всех этих девчонок, подняться над материнскими пьянками, пригоревшими кастрюлями, братишками в замаранных штанах, необходимостью носить в школу одну и ту же одежду: когда-то лиловый, теперь заметно выцветший свитерок и брюки с бахромой на концах. Учеба дается ей очень трудно, что, вероятно, связано с генетикой: даже по лицу Тани видно, какая она тугодумка. Но это же самое лицо носит печать великого и тоже весьма тупого терпения, которое не позволяет сомневаться в достижении поставленной цели. Что и подтверждается в жизни. Пусть Таня почти ничего не может сообразить, пусть ей труднее всех следить за мыслью учителя – зато у нее едва ли не самые аккуратные тетрадки в классе, она зубрит наизусть исторические даты, и ей никогда не приходится делать на уроке замечания… Само собой, учителя натягивают Тане отметки, и в конце концов она сносно закончит школу. Дай Бог, чтобы и дальше все у нее сложилось хорошо: профессия, заработок, собственная комнатка в коммуналке, купленная вследствие экономии нескольких лет, а там, глядишь, какой-нибудь мужичок, которому нужна жена-опора, жена-воспитательница. И детишки, уже не грязные, как Танины братья, а чистенькие, в недорогих, но свежих, тщательно отутюженных костюмчиках.

За будущее Зейнаб Марина не беспокоилась. Девочка существует внутри определенного клана семей, связанных родством и тесно сплоченных, к тому же отнюдь не бедных. Они о своих детях заботятся; когда Зейнаб придет время выходить замуж, ей и жениха подыщут, и приданое соберут, и похлопочут о том, где и на что молодой паре жить. Похоже, Зейнаб сама это знает, и не беспокоится о своей судьбе, которую будут решать и устраивать за нее другие. Она заранее на это согласна: стоит только послушать тоненький сладкий голосок Зейнаб, когда она разговаривает с любым старшим собеседником: почтительна, но считает естественным, что каждый должен расшибаться для нее в лепешку. Медсестра сама ходила для нее в аптеку за болеутоляющим средством в определенные дни месяца, библиотекарша перерывает целые полки книг, чтобы найти для иноязычной девочки чтиво полегче и поинтересней. Только буфетчица Варвара Петровна не стала служить Зейнаб, отказавшись варить харчо на замену горохового супа со свининой: «Нельзя тебе, ну и не ешь. Попостись денек без супа, тебе на пользу пойдет».
С девчонками из класса Зейнаб дружит на равных, хотя не стремится затушевать свою принадлежность к родственному клану. Наоборот, любит рассказывать, как «у нас». Спасибо, что ее слушают доброжелательно и сама она не прочь послушать о русской культуре – ни в самой Зейнаб, ни по отношению к ней враждебности в классе нет.

Что касается Инны, то она уже четвертый год оставалась для учительницы книгой за семью печатями. Серьезная девочка – что в этом, спрашивается, плохого, но Инна была уж чересчур серьезной. Ее сдвинутые у переносья брови отпугивали ровесниц, во всяком случае, подруг у нее все эти годы не наблюдалось. Она держится особняком, но на рожон не лезет: идет вслед за всеми, когда надо идти, что-нибудь отвечает, когда спрашивают. Девчонки опасаются ее тормошить, не дружат с ней, но и не вредят. В общем, Инна занимает в классе свою совершенно особую экологическую нишу.
Обычно такие молчаливые девочки имеют внутри какую-то свою цель, которой и объясняется их замкнутость: ведь другие не в состоянии понять ее, тем более разделить. Наверное, так было и с Инной, но Марина Кирилловна понятия не имела, в чем ее заветная цель заключается. Во всяком случае, к учебе она отношения не имела: девочка вяло перебивалась с тройки на четыре с минусом. В отношении того, какою она станет женой, открывалось множество различных вариантов и перспектив, обусловленных таинственностью Инниной личности. Одно вырисовывалось несомненно: ее лидерство над мужчиной. Но если, к примеру, Таня будет тянуть своего мужа с социального дна к нормальной жизни, то будущий вектор поведения Инны оставался во мраке неизвестности. Тут было возможно все: от фанатично преданного служения избраннику до ярко выраженного садизма… Впрочем, у Марины, скорее всего, просто разыгралась фантазия.

Рядом с таинственной личностью стояла тоненькая кудрявая Рита, вызывающая у учительницы сочувствие. Почему сердце болит за нее больше, чем за других? Рита была самой хорошенькой – высокая и стройная, с волнами пышных кудрявых волос, с распахнутыми голубыми глазами. Училась она лучше других и была, после Тани, самой старательной. Однако не зря пословица говорит: «Не родись богат, не родись умен, не родись красив, а родись счастлив»… В Рите чувствовалась душевная хрупкость, незащищенность перед лицом жизни, какова она в действительности. К тому же три года назад был эпизод…
Тогда Марине пришлось замещать у этих девочек, тогдашних пятиклашек, заболевшего классного руководителя. Приближалась Пасха, и школа готовилась к необычному посещению: на встречу с детьми должен был прийти батюшка из соседней церкви. До времени, когда от поморского кольца потянулись удивительные, неимоверные события, Марина относилась к религии со сдержанным интересом: уважала ее нравственную составляющую, но отрицала все, связанное с мистикой. То есть, говоря языком символов, готова была пить прозрачную воду и отворачивалась от красного вина. Нет, конечно, обряды Марина не отрицала, но относилась к ним с позиций историка, культуролога: красиво, интересно, осуществляет связь с предыдущими поколениями… и больше ничего. В чудесную силу священнодействий Марина совсем не верила, как и вообще в чудеса. До истории с кольцом она не верила ничему, выходящему за рамки обычных жизненных явлений.
Но то она, а то дети – батюшка в школу пришел красноречивый, сам горячо убежденный в том, о чем говорил со школьниками. После его визита несколько человек в пятом классе захотели креститься: батюшка сам приглашал желающих к себе в церковь, обещая крестить централизованно и бесплатно. Единственное, что ему требовалось – согласие родителей, без которого и школьная администрация должна была наложить вето на это начинание. Вынужденная замещать классного руководителя, Марина объявила, что каждый желающий должен принести записку от мамы: «Я, такая-то… изъявляю свое согласие…»
Форму заявления написали на доске. Но записку на следующий день принесла только Рита – другие пятиклассники, более пылко выражавшие свои чувства, попросту об этом забыли.
Развернув листок, Марина прочла послание Ритиной мамы:
«Уважаемая Марина Кирилловна!
В нашей семье очень хорошо относятся к христианству; мы сами христиане. Ритин папа, теперь он уже умер, был очень верующий. Но я считаю, что Рите рано креститься: пока она противный, эгоистичный ребенок. Так вот пусть исправляется». И подпись.
Это было уникальное в своем роде письмо. С одной стороны, сами христиане и папа «был очень верующий». Как же у таких людей девочка до сих пор некрещеная? И уж совсем резало ухо «противный эгоистичный ребенок». С глазу на глаз дочку можно ругать и похлеще, но чтобы в письме к учительнице…
Уязвленная за Риту, Марина тогда подарила ей красивую косынку с цветами. Перед классом она объяснила свой подарок так: «Поскольку Рита единственная не забыла про записку, значит, только она хочет креститься всерьез. И значит, когда-нибудь это произойдет, а чтобы ходить в церковь, девочке нужна косынка».
С тех пор прошло три года, батюшка больше не приходил, и о религии в школе больше не говорили. Но Марина продолжала чувствовать к Рите какую-то особенную жалостливую теплоту. Правда, выказывать это чувство было нельзя: стабильность в классе держалась исключительно на основах сурового спартанского равенства, а в случае обнаружения пристрастий праведный гнев класса постигал того, кто являлся их объектом. Косынка с цветами была исключением, разовым следствием сильного душевного порыва. После этого Марина не разрешала себе прямо отличать Риту, хвалить ее больше заслуженного либо вызывать к доске чаще других. Но что мешало порой остановить девочку в коридоре, задать для виду какой-нибудь вопрос – и при этом взглянуть на нее теплым, подбадривающим взглядом. Чуткая Рита, несомненно, ощущала, что учительница посылает ей свое одобрение, свою поддержку, которая так нужна девочке в тринадцать лет. Особенно если дома ты «противный эгоистичный ребенок».

У Маши была счастливая внешность – настоящая русская красавица со светлой косой, с большими смеющимися глазами. И счастливый характер: она почти всегда улыбалась, не признавая сложных жизненных ситуаций. Правда, от нее не приходилось ждать чего-то исключительного – остроумных решений, глубоких выводов, проявлений зрелого интеллекта. Но, как говорится, на яблоне яблоки, а на елке шишки. Окружающим хватало Машиной неизменной доброжелательности, ее заразительного оптимизма, а отсутствие сложности в характере чаще воспринималось не как недостаток, а как достоинство. Это был яркий тип будущей домашней женщины, доброй и верной жены, не претендующей на первенство в семейной жизни. Многим мужчинам нужна именно такая жена, к тому же красавица.