Мотоцикл мчался ей навстречу – черное, ревущее, крылатое чудовище, жуткий кентавр двадцать первого века, лишенный грации и достоинства соплеменников Хирона и более напоминающий киберурода, мутанта или не ведающего человеческих чувств пришельца с далекой планеты, где не осталось уже ни зелени деревьев, ни диких животных, ни голубого, с лениво плывущими облаками неба, ни журчащих по камешкам рек. Она видела бешено вертящееся, словно зубчатый диск бензопилы, переднее колесо. Слышала срывающийся от злости визг двигателя – так, в ее представлении, могли бы кричать предвестники смерти, банши.
И не могла сдвинуться с места.
Она помнила, что убегала от монстра по длинной-длинной асфальтовой дороге, прямой как стрела и исчезающей за далеким горизонтом, но ноги вязли в расплавленном полотне, и это как-то не вязалось с бьющим в лицо колючим, сырым ветром.
Понимая, что шансов нет, она остановилась, выпрямилась и повернулась.
Мотоциклист сидел, наклонившись вперед и расставив локти, – вот почему монстр казался крылатым! – и лицо его почти полностью закрывали огромные черные очки и черный, с гребнем, шлем. Почти, но не совсем – оставались еще нос, подбородок, губы.
Губы… Других таких не было на свете. Они могли вытягиваться в узкую, тонкую, слегка изломанную ниточку, могли сжиматься, становясь едва заметными на бледном лице, могли набухать и выворачиваться, делаясь похожими на мясистые лепестки экзотического цветка. Они могли согревать, как одеяло из шерсти ламы, стегать, как плети, превращаться в створки наглухо закрытых холодных ворот и притягивать, манить, как манит бездумное насекомое душистый и яркий, но выделяющий ядовитый сок бутон. Они могли сводить с ума…
С ужасом и отчаянием поняла она то, о чем догадывалась с самого начала, но в чем не желала себе признаться: это был он.
Она повернулась к нему, выпрямилась, словно героиня из какого-нибудь дурацкого фильма ужасов, как будто обладала некой магической силой, способной остановить черную нечисть. Жуткое колесо накатывало беспощадным катком, и она, сознавая, что в следующее мгновение черный вихрь сметет ее, бросит на асфальт и раздавит, выкрикнула одно-единственное слово заклинания:
– Марти!

– Марти… – прошептала Шеннон и открыла глаза.
Утро уже наступило, и сквозь неплотно сдвинутые шторы в крохотную комнатку струился яркий июньский свет. Полоска его пересекала подоконник, сбившуюся лиловую простыню, соскакивала с кровати на дешевый зеленый коврик, пробегала по потертому линолеуму и упиралась в дверь, украшенную рекламным плакатом с фотографией площади Святого Марка и броской надписью «Посетите Венецию – вдохните воздух романтики!».
Взгляд Шеннон прополз вслед за солнечной полосой, задержался на соборе, ушел влево, пересек пустое пространство стены, оклеенной велюровыми обоями, и добрался до письменного стола с допотопным монитором, занимавшим большую его часть. Рядом с монитором стояла серебряная рамка с фотографией счастливой, судя по улыбающимся лицам, парочки.
Боль иглой уколола сердце.
– Вот что, девочка, – негромко, но твердо сказала Шеннон. – Тебе нужно обратиться к психиатру. Иначе плохо кончишь. Этот чертов сон…
В дверь постучали, и не успела Шеннон сказать «да» или «нет», как в комнату влетела Сью.
– Привет, проснулась?
– Как видишь.
– Тогда поторапливайся. Уже без четверти девять, а нам надо быть на месте к одиннадцати. И, кстати, сегодня твоя очередь готовить завтрак.
– Но я же вчера готовила! – возмутилась Шеннон. – И потом… мне что-то не хочется…
– Можешь не есть, но я от завтрака отказываться не собираюсь. Что касается очередности, то хочу напомнить…
– Ладно-ладно, не надо. Так уж и быть. – Шеннон потянулась. – Дай мне еще двадцать минут.
– Даю двадцать пять. Я пока приму душ. – Сью прошла к окну, раздвинула шторы и выглянула с высоты четвертого этажа на протянувшуюся внизу улицу. – Знаешь, иногда мне кажется, что жить в таких городах, как Лондон, совершенно невозможно. Здесь не чувствуешь себя человеком. Все куда-то летят, бегут, торопятся – и ты вместе с ними. Иногда мне даже становится страшно: кажется, стоит только остановиться или, не дай бог, упасть – и тебя просто раздавят, перемелют и выплюнут. И вечно не хватает денег. Не успел получить – смотришь, их уже нет. Если б ты знала, как мне хочется порой вернуться в наш тихий уютный Ланкастер! – Она вздохнула и тут же рассмеялась. – Но не дождутся! Сью Кокс так легко не сдастся!
Подруга исчезла в ванной, а Шеннон, еще раз потянувшись, сползла с кровати, просунула ноги в новые тапочки, украшенные изображением мышиной головы – подарок Сью к последнему Рождеству, – накинула коротенький и непропорционально широкий халат и потянулась в кухню.
Кулинарными способностями природа Шеннон не наделила, и приготовленные ею блюда неизменно напоминали ухудшенные версии того, что можно найти в скромном ассортименте уличных ларьков. Впрочем, даже обладай она талантом шеф-повара, содержимое холодильника подрезало бы крылья любой фантазии. В результате дело ограничилось четырьмя горячими бутербродами с сыром и ветчиной (два кусочка хлеба оказались пережаренными, и Шеннон, дабы не слушать упреков Сью, положила их на свою тарелку), двумя чашками чаю с пакетиками «Эрл Грей» и творожными шариками. Последние выглядели не совсем аппетитно, и их пришлось помазать клубничным джемом для придания товарного вида. Завтрак получился – по крайней мере на взгляд Шеннон – вполне даже полноценный. Довольная собой, она прибралась в комнате и, глянув на часы, постучала в дверь ванной.
– Ты скоро?
Шум льющейся воды стих, и из-за двери высунулась мокрая голова, повязанная зеленым полотенцем.
– А?
– Завтрак готов, так что поторапливайся – я тоже хочу принять душ.
– Минутку. – Голова исчезла, а из ванной донеслось беспечное мурлыканье.
Шеннон покачала головой – вот уж у кого оптимизма хоть отбавляй. Какие бы гадости ни подбрасывала жизнь подруге, а подбрасывала она их ей с завидной регулярностью, поскольку Сью отличалась авантюризмом и постоянно оказывалась в потенциально рискованных ситуациях, душевные раны заживали у нее с чудодейственной быстротой, а хорошее настроение возвращалась максимум через двое-трое суток. «Я – бродячая кошка, – говорила о себе Сью. – Сбрось меня с седьмого этажа, я только отлежусь, оближусь, хвостиком помашу – и пошла дальше». Она и внешне напоминала кошку – гибкая, ловкая, пластичная, изящная, с зеленоватыми глазами. Погладишь – заурчит довольно, пнешь – зашипит, оскалится, а то и коготком цапнет.
– Вот и я. – Сью выскользнула из ванной. – Ты уже перекусила? Нет? Поторапливайся. Не забывай, что такси мы себе позволить не можем.
– Я мигом, – пообещала Шеннон.
Вышло, однако, еще быстрее, поскольку горячий кран вдруг закашлял, захрипел и, выплюнув слабую струйку, отказался исполнять свои прямые обязанности. Смыв кое-как шампунь, Шеннон поспешно разделалась с успевшим остыть бутербродом, поклевала творожные шарики, вкусом напоминавшие рассохшийся пластилин, проглотила чай и, сопровождаемая неодобрительными взглядами Сью, убежала одеваться.
Общественный транспорт не самая большая гордость британской столицы. Автобус тянулся по улицам с раздражающей неторопливостью пенсионера, и каждый раз, когда он останавливался, у Шеннон появлялось нехорошее предчувствие, что вот сейчас этот старичок устало вздохнет, опустится на лавочку и закроет глаза.
Выскочив на нужной остановке, подруги отыскали указанную в объявлении улицу и еще через пять минут остановились у трехэтажного особняка из темно-красного кирпича, величавое достоинство которого основывалось на немалом возрасте и очевидном осознании собственного превосходства над современными постройками.
– Ты уверена, что мы не ошиблись? – нерешительно спросила Сью. – Что-то не похоже, чтобы в таком домище ютилась бедная старушка.
– Адрес тот, – ответила Шеннон, заглянув в записную книжку. – А что касается бедной старушки…
Закончить она не успела, потому что из-под арки ворот выскочила вдруг элегантная «королла». Короткий пронзительный гудок заставил девушек отступить, точнее отскочить в сторону.
– Чтоб тебя! – бросила вслед машине Сью и, переведя дыхание, добавила: – Ладно, не будем гадать. Идем. Не зря же мы сюда притащились – по крайней мере посмотрим, как люди живут.
– Если только нас впустят, – усмехнулась Шеннон. – Хотя бы в прихожую.

Элси запирала дверь, когда услышала металлическое постукивание поднимавшегося лифта. Если вернулся Келли, мне конец, подумала она, поворачивая ключ. Тебе конец в любом случае, прошептал внутренний голос. Ключ, как назло, застрял в замочной скважине. Кабина лязгнула и остановилась. Элси еще раз рванула проклятую железяку – та не поддавалась.
– Ну и черт с тобой! – Она схватила сумку и метнулась через площадку к лестнице. Из лифта кто-то вышел. Уверенные быстрые шаги направились… Куда? На всякий случай Элси спустилась на несколько ступенек вниз. Шаги остановились. Что-то звякнуло. Мужчина у двери негромко выругался. Звонить он не стал, а это могло означать только одно…
– Элси! – Голос прозвучал негромко, но властно. – Ты ведь где-то здесь, да? Я видел твою машину на стоянке.
Она замерла, сопротивляясь рабскому позыву откликнуться.
– Элси, вернись. Ты же не хочешь меня огорчать? Не хочешь, чтобы я разозлился? – Он шагнул к лестнице, и Элси с отчаянием поняла, что если промедлит хотя бы секунду, если не разорвет сейчас выкованную им цепь, то навсегда останется послушной, жалкой, безвольной игрушкой.
– Пошел к черту, Келли! – крикнула она и, забросив на плечо сумку, метнулась вниз – мимо опостылевших зеленых стен с полинявшими розовыми цветочками, мимо дешевых картин в пластиковых рамочках, мимо наглухо закрытых дверей с врезанными в них глазками, мимо поднимавшейся вверх и как всегда нагруженной пакетами миссис Хорнелл… Один пролет… второй… третий… Она врезалась плечом в переднюю дверь – та, по счастью, была открыта, – выскочила во двор, свернула налево. Сердце билось о ребра, в ушах шумело. Машина, старенький, девяносто седьмого года, «плимут», стояла не на обычном месте, в углу площадки, а у самого выезда – об этом Элси позаботилась заранее. На бегу, не останавливаясь, она выхватила из кармана брелок с ключом и нажала кнопку. Замок щелкнул. Элси рванула на себя дверцу, прыгнула на сиденье и включила зажигание. Мотор отозвался глухим ворчанием, и машина, получив порцию газу, скакнула вперед. И только тогда Элси позволила себе бросить взгляд в зеркало заднего вида.
Никого. Ее никто не преследовал. Двор выглядел тихим и даже сонным. Безмятежность мира, никак не отреагировавшего на ее бегство, могла бы задеть кого-то, послужив еще одним доказательством равнодушия общества, утраты социальных связей и прогрессирующего морального кризиса, но Элси было не до обобщений и философских наблюдений. Напряжение вдруг схлынуло, и на смену ему пришло ощущение полнейшей усталости. Проехав два квартала, она остановилась у тротуара, дрожащими руками достала из сумочки сигареты, щелкнула зажигалкой, жадно затянулась и выдохнула струю сизого дыма.
Часы на панели показывали без четверти одиннадцать, так что в запасе оставалось еще сорок пять минут. Элси открыла сумку, удостоверилась, что пакет с деньгами лежит там, куда она его и положила, в боковом кармашке, сделала еще затяжку и тихо, но с чувством пробормотала:
– Прощай, Келли.

Поднявшись по ступенькам, Грейс выждала еще несколько секунд и, взглянув на изящные миниатюрные часики – такие же, но в разном исполнении получили перед Рождеством все ее коллеги, – поднесла руку к кнопке звонка. Ответа пришлось ждать. Дверь открыла пожилая женщина в черном вязаном жакете и черной же шерстяной юбке. Она была довольно высокого роста, с зачесанными назад совершенно седыми волосами и удивительно ясными голубыми глазами, казавшимися чистыми горными озерами на изрезанном лощинами и оврагами сухом плоскогорье лица.
– Меня зовут Грейс Мейсон. Я по объявлению. Мне назначено на половину одиннадцатого.
Женщина кивнула, приоткрыла дверь пошире и сделала приглашающий жест.
– Проходите, мисс Мейсон.
В холле было полутемно, и Грейс, переступив порог, остановилась.
– Мы поговорим в гостиной, это немного дальше. Следуйте за мной.
Гостиная оказалась просторной светлой комнатой, обставленной мебелью примерно одного с особняком возраста. Оглядываться Грейс себе не позволила, но и того, что успела заметить, вполне хватило для первоначального вывода: двадцать первый век остался за дверью. Старуха опустилась в мягкое кресло, обитое изрядно потертой толстой кожей. Грейс села напротив, на краешек дивана. Двух женщин разделял круглый столик красного дерева, в самом центре которого на расшитой серебром салфетке возвышалась стройная ваза с одной-единственной распустившейся кремовой розой.
– Итак, мисс Мейсон, вы хотели бы снять жилье, не так ли? – спросила старуха. – Я – Вирджиния Кэвендиш. Этот дом мой. Кроме меня, здесь никто не живет. Через неделю уезжаю в Америку, к дочери. Думаю, пробуду там около года. В Англии у меня родственников нет, так что я собираюсь отдать особняк в хорошие руки.
– Извините, мэм, но, боюсь, такой дом не для меня. Мне нужна всего лишь комната, и…
Миссис Кэвендиш подняла руку.
– Плата минимальная. К тому же постояльцев будет трое. Пусть этот вопрос вас не смущает, хорошо?
Грейс неуверенно кивнула.
– Вы давно в Лондоне, мисс Мейсон?
– С августа прошлого года.
– Расскажите, пожалуйста, о себе. – Старуха положила руки на широкие подлокотники и прикрыла глаза. Украшений на пальцах не было, если не считать узкого обручального кольца.
– Мои родители жили в Йорке, но три года назад уехали на работу по контракту в Нигерию, а в прошлом году погибли. Есть брат, военный. Он сейчас в Ираке. В Лондоне я живу у тети, но к ней приезжает дочь с детьми…
– Понятно. – Миссис Кэвендиш открыла глаза. – Сколько вам лет?
– Двадцать пять, мэм. Я закончила колледж и три гола отработала секретарем в юридической фирме «Кромби и Доджсон». Потом мне предложили такое же место в центральном офисе, и я согласилась.
– «Кромби и Доджсон»? Если не ошибаюсь, на Парк-лейн? – проявила неожиданную осведомленность хозяйка.
– Да, мэм.
– У вас есть жених, мисс Мейсон? – Глаза старухи превратились вдруг в два буравчика.
На мгновение взгляд Грейс ушел в сторону. Но только на мгновение.
– Нет, мэм, – твердо ответила она.
– Я бы не хотела, чтобы здесь появлялись мужчины, – объяснила миссис Кэвендиш.
– Понимаю.
– В таком случае у меня есть еще несколько вопросов.
Грейс кивнула.

Позвонить Шеннон не успела – дверь открылась сама, и из полумрака выступила, щурясь от яркого света, изящная блондинка в элегантном сером костюме с черной сумочкой через плечо. Пропустив незнакомку, Сью заглянула в холл.
– Извините, мы…
Одетая в черное высокая старуха качнула головой.
– Вы по объявлению?
– Да, – робко сказала Сью. Уверенная в себе и бойкая, она вдруг почувствовала себя не приготовившей урок школьницей перед строгой преподавательницей.
– Спасибо, мэм. – Видя состояние подруги, Шеннон взяла ее за руку и решительно увлекла за собой.

К назначенному времени Элси не только окончательно успокоилась, но и успела привести себя в порядок: подвела брови, припудрила щечки, подкрасила губки, причесалась, отхлебнула глоток бренди из припрятанной под задним сиденьем фляжки, пожевала мятную конфетку и даже потренировала перед зеркалом то, что называла «улыбкой девушки из Голливуда». Улыбка получилась настолько оптимистичной, что Элси тут же скривилась.
Господи, да тебя с такой в сумасшедший дом отправят! – мелькнуло в ее голове.
Подумав, она приложилась к фляжке еще раз, а поскольку еще одной конфетки не нашлось, то закусить пришлось сигаретой.
Что ж, какая есть, такая и есть, а другой становиться уже поздно, мудро заключила Элси и, оставив машину на платной стоянке, отправилась по записанному на клочке бумаги адресу.

Многие из тех, кто никогда не бывал в Лондоне, и даже значительная часть тех, кто в нем побывал, придерживаются мнения, что город это мрачный, сугубо практичный, скучный, а жизнь в нем – неустанная гонка и борьба за выживание. То ли дело Париж или Рим, говорят романтики. Там приключений искать не надо – там они находят тебя сами. Убежденные в том, что британская столица интересна только туристам да миллионерам, такие скептики устремляются в Амстердам или Афины, Севилью или Марракеш, откуда возвращаются полные незабываемых впечатлений, с чемоданами сувениров, которые с гордостью расставляют по полочкам или дарят друзьям вместе с обязательной пикантной историей.
Что касается Грегори Мэдисона, то он, слыша сетования пессимистов, обычно пожимал плечами, вскользь замечая, что по части приключений Лондону тоже есть что предъявить. Достаточно вспомнить Джека-потрошителя.
Тот факт, что наиболее популярными героями этого огромного, зачастую скрытого туманом города становятся убийцы и частные сыщики, бездомные дети и лишенные жалости эксплуататоры, невинные дамочки и юные волшебники, говорит о многом. Да и самые знаменитые места Лондона – например, Тауэр и Ньюгейт – исполнены совсем иным духом, чем парижские Булонский лес и Монмартр, нью-йорские Уолл-стрит и Бродвей, римские площадь Испании и виа Корсо.
Грегори Мэдисон не был любителем приключений, солдатом удачи или записным авантюристом, всегда готовым сняться с места, чтобы лететь в далекую страну ради встречи с первобытным племенем или поисков затонувшего галеона с золотом.
Впрочем, в наше время, как и в прежние века, приключения встречаются не только с теми, кто предпочитает походную кровать уютному домашнему дивану, а ночь под звездами и в схватке с комарами – вечеру перед телевизором с бутылочкой пива.
Иногда ход судьбы сбивается вследствие человеческой нелогичности, и тогда самые мирные и спокойные люди оказываются вдруг участниками событий странных, загадочных, а порой и трагических.

Миссис Кэвендиш закрыла дверь за последней соискательницей, устало доплелась до кресла и тяжело опустилась на тихонько пискнувшую кожу. Восемьдесят два года не шутка. Особенно если судьба, распределяя скупо счастье, отмерила его однажды чайной ложечкой, да и махнула рукой – бери, сколько дали, а больше не проси. Миссис Кэвендиш и не просила и на судьбу не обижалась – гордость не позволяла. Гордость у Кэвендишей была в крови.
Взгляд хозяйки переместился на старую, пожелтевшую фотографию в серебряной рамке. Вот он, последний день счастья. Фотограф запечатлел молодую пару: женщину в светлом летнем платье со смешной шляпкой на голове и мужчину в ловко подогнанной форме лейтенанта королевских ВВС. Далекое лето сорок четвертого. Восемнадцатое июля. А ровно через месяц Генри Кэвендиш погиб в воздушном бою где-то над Францией, оставив Вирджинию вдовой. А в апреле сорок пятого у них – у нее! – родилась дочь. Во второй раз замуж она выходить не стала. Как говаривал отец Генри, «у Кэвендишей второй попытки не бывает».
Дочери Вирджиния отдала все. И надеялась на многое. Но в двадцать шесть лет Джоанна влюбилась, и жизнь пошла кувырком. Говорят, что единственная благодарность детей, на которую можешь рассчитывать, это внуки. Через три года муж Джоанны, начинающий финансист, отправился за состоянием в Америку. Еще через год за супругом последовала жена. С тех пор Вирджиния не видела дочь ни разу и знала только одно: Джоанна жива. Почти двадцать пять лет…
Наверное, она сломалась бы раньше, но как ломаться, если у тебя на руках внук?
Грегори…
Телефонный звонок оборвал воспоминания. Миссис Кэвендиш опустила руку в карман жакета, вытащила трубку – она носила ее с собой постоянно – и нажала кнопку.
– Да?
– Джини, привет! У тебя все в порядке?
Ну разве можно обижаться на судьбу, если у тебя есть внук, называющий восьмидесятилетнюю старуху Джини?
– Конечно, – улыбнулась она.
– С делами закончила?
– Только что.
– И как? Кандидаты, надеюсь, были достойные?
– Вполне.
– Ты кого-то отобрала?
– Пятерых. – Миссис Кэвендиш надела очки и пододвинула поближе раскрытый блокнот. – Жаль, но двоим придется отказать.
– Рассчитываешь на мою помощь? – рассмеялся Грегори.
– Не откажусь выслушать твое мнение. Приедешь?
– Уже еду. Буду минут через двадцать. Кстати, купил бутылку твоего любимого каберне.
– Прекрасно. Я сейчас что-нибудь приготовлю. – Она поднялась и двинулась в сторону кухни, но внезапно остановилась. – Надеюсь, ты не на ходу разговариваешь?
– Нет, застрял в пробке.
– Ладно, жду.

Грегори Мэдисон положил телефон на колени спутнице.
– Может, все-таки поедешь со мной?
Сидевшая рядом с ним блондинка покачала головой.
– Нет, Грег, ты уж без меня. Дел по горло да и… – Она не договорила.
– Понимаю. Со стариками не повеселишься, но моя бабушка женщина особенная. Другой бы на ее месте с кровати не вставал, а она еще в Штаты собирается.
– Ты говорил, что у нее рак?
– Да, лейкемия. У бабушки сестра в Балтиморе, а у них там отличный медицинский центр Джонса Хопкинса. Один из лучших в мире.
Блондинка потянулась, закинув руки за голову, и взгляд Грегори, словно притянутый магнитом, замер на соблазнительно колыхнувшихся под тонким шерстяным джемпером тяжелых, упругих грудях.
– Эй, следи за дорогой! – с нарочитой строгостью напомнила она.
Он нехотя отвел глаза. Они познакомились всего две недели назад, но роман развивался бурно, в ритме века, и у Грега впервые за последние пару лет появилось желание представить подружку бабушке. Вообще-то девиц хватало, но каждый раз, когда дело начинало двигаться к установлению отношений с расписанными и закрепленными, пусть даже не в юридической форме, обязательствами, Грег совершал неожиданный маневр с уходом в сторону. После нескольких таких случаев за ним укрепилась определенная репутация, а репутация в старой доброй консервативной Англии значит намного больше, чем в овеянной ветрами вольнодумства и радикализма Европе. Юные особы были вовсе не прочь повеселиться с ним, но леди, более опытные и ставящие перед собой вполне конкретные жизненные цели, старались обходить его стороной.
– Увидимся вечером? – спросил он, останавливая машину у супермаркета.
– А ты разве не останешься пообедать с бабушкой? – невинным тоном осведомилась Тара.
– Нет, конечно. С чего ты взяла? – искренне удивился Грег. – Думаю, я задержусь у нее на пару часов, не больше. Надо кое-что обсудить, а потом…
– Ладно, позвони, когда освободишься. – Она наклонилась, чмокнула его в щеку и тут же отстранилась. – Может быть, сходим в кино.
– У меня другое предложение. – Его взгляд скользнул по роскошной фигуре Тары. В отличие от многих своих ровесниц она вовсе не стремилась походить на модель и отдавала предпочтение более округлым формам. – Завалимся ко мне, послушаем музыку…
Тара снисходительно улыбнулась.
– Извини, дорогой, но в твоей квартире никудышная звукоизоляция.
Не найдясь что-то ответить на столь откровенный выпад, Грег ограничился тем, что пожал плечами. Его квартирка в Сохо и впрямь не соответствовала стандартам любовного гнездышка: в ней не было бассейна с подогревом, террасы в средиземноморском стиле, тренажерного зала, спальни с зеркальными стенами и потолком. Да что там – у него даже не было кровати размером пусть не с футбольное, но хотя бы с хоккейное поле. Жил Грег довольно скромно, что отвечало его заработку менеджера по продажам.
Несколькими днями ранее Тара, узнав о намерении Вирджинии сдать особняк на время своего отсутствия посторонним людям, посмотрела на него довольно странно.
– А ты разве не можешь в нем пожить? Сдал бы свою квартиру…
Грег попытался объяснить, что фамильный дом слишком велик для одного человека, а кроме того… Но Тара лишь посмотрела на него сочувственно и перевела разговор. Истинная же причина заключалась, разумеется, в другом.
Однажды, лет пять или шесть назад, Грег в шутку заметил, что в их доме выветрился мужской запах
– У Кэвендишей второй попытки не бывает, – ответила Вирджиния, прекрасно поняв намек внука. – И чужих сюда не приглашают.
Получилось резковато, но фраза запомнилась ему навсегда. Он напомнил об этом бабушке, когда она объявила о желании сдать особняк на время своей поездки.
– Это другое. Я ведь их не приглашаю – здесь чистый бизнес, – возразила Вирджиния. – Девушки присмотрят за домом, а ты присмотришь за ними.
– Я? – Удивлению Грега не было предела. – Что ты имеешь в виду? Чтобы я приходил к девушкам по вечерам и проверял, не прячут ли они кого в шкафу или под кроватью? И как, по-твоему, это будет выглядеть?
– Как это будет выглядеть, зависит только от тебя, – невозмутимо ответила Вирджиния. – Рассуди сам. Мы сдаем дом…
– Ты сдаешь дом, – поправил ее Грег.
– Хорошо, я сдаю дом, – благородно согласилась она. – Меня не будет здесь целый год. Разумеется, за особняком нужно присматривать. Я, конечно, постараюсь отобрать самых достойных, но молодые особы, как тебе хорошо известно, подвержены внешним влияниям. В их возрасте обойтись без кавалеров невозможно, а потому…