В последние дни Нарнии далеко к западу, за Фонарной Пустошью, у самого Великого Водопада, жил Обезьян.
Лет ему было столько, что никто уже не помнил, когда поселился он в этих местах, и был он умнейшим, безобразнейшим, самым морщинистым обезьяном, какого только можно себе вообразить. Звали его Хитр, и жил он в развилке большого дуба в деревянном, крытом листьями домике. В этой части леса редко встречались говорящие звери, люди, гномы или какой-нибудь иной народ. Однако у Хитра был сосед и друг, осёл по имени Лопух. По крайней мере они называли себя друзьями, но со стороны вам показалось бы, что Лопух скорее слуга Хитра, чем друг, – ведь любая работа доставалась ему. Когда они вместе ходили на реку, Хитр наполнял водой большие кожаные бурдюки, но обратно их тащил Лопух. Когда им нужно было что-нибудь в городе, ниже по течению, именно Лопух спускался вниз с пустыми корзинами на спине и возвращался с полными. А все те лакомства, которые он привозил, съедал Хитр, ещё и приговаривая: «Ты ведь знаешь, я не могу есть траву и колючки, значит, справедливо вознаградить себя чем-нибудь другим». Лопух всегда отвечал: «Конечно, Хитр, конечно, я знаю». Лопух никогда не жаловался: он считал, что должен быть благодарен уже за то, что такой умный обезьян дружит с таким глупым ослом. Если Лопух и пытался иногда возразить, Хитр говорил: «Я, Лопух, лучше тебя знаю, что надо делать. Ты ведь неумён». И Лопух всегда отвечал: «Да, Хитр, это совершенно верно, я неумён», – вздыхал и делал, что ему велели.
Как-то утром в начале года оба они гуляли по берегу Каменного Котла – так называется глубокая котловина сразу под обрывами на западном краю Нарнии. Огромный водопад низвергается в озеро с непрерывным грохотом; с другой стороны вытекает Великая река, вода под водопадом беспрестанно бурлит и пенится, словно её кипятят; отсюда и пошло название Каменный Котёл. Ранней весной, когда в горах к западу от Нарнии тает снег, водопад вздувается и становится особенно бурным. Когда друзья смотрели на Каменный Котёл, Хитр вдруг указал на что-то чёрным лоснящимся пальцем.
– Смотри! Что это?
– О чём вы? – спросил Лопух.
– Что-то жёлтое только что проплыло по водопаду и упало в Котёл. Смотри, вот оно опять плывёт. Мы должны узнать, что это.
– Должны? – переспросил Лопух.
– Конечно, должны, – сказал Хитр. – Может, это что-нибудь полезное. Будь другом, слазай-ка в Котёл и вытащи эту штуку. Тогда мы сможем её как следует рассмотреть.
– Лезть в Котёл? – спросил Лопух, прядая длинными ушами.
– А как же иначе мы её достанем? – сказал Обезьян.
– Но… но… – начал Лопух, – может, вам лучше вытащить её самому? Видите ли, ведь это вам интересно, что это, а совсем не мне. И потом, у вас есть руки, вы можете что-нибудь ухватить не хуже человека или гнома. А у меня только копыта…
– Да, Лопух, – сказал Хитр. – Не ждал от тебя… Я о тебе думал лучше.
– Что я такого сказал? – робко спросил осёл, ибо Обезьян казался глубоко оскорбленным. – Я хотел только…
– …чтобы я полез в воду, – сказал Хитр, – как будто ты не знаешь, какие у обезьян слабые лёгкие и как легко они простужаются! Прекрасно. Я полезу. Я уже продрог на этом ужасном ветру. Но я полезу. Возможно, я умру. Тогда ты пожалеешь. – Голос Хитра задрожал, словно он сейчас расплачется.
– Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, – не то проговорил, не то прокричал по-ослиному Лопух. – Я не хотел сказать ничего такого, Хитр, правда. Вы ведь знаете, я ужасно бестолковый и не могу думать о двух вещах сразу. Я забыл про ваши слабые лёгкие. Конечно, я всё сделаю. Вы не должны сами лезть в воду. Обещайте, что не полезете, Хитр!
Хитр обещал, и Лопух зацокал копытами по каменистому берегу, ища спуск. Не говоря уже о холоде, совсем не шутка лезть в бурлящую и пенящуюся воду. Лопух целую минуту стоял, поёживаясь и набираясь решимости. Но тут Хитр окликнул его: «Может, всё-таки лучше мне?» – и Лопух поскорее сказал: «Нет, нет. Вы обещали. Я сейчас». – И вошёл в воду.
Волна с силой ударила его в морду, забила рот и ослепила. Потом он на несколько минут ушёл под воду, а вынырнув, оказался совсем в другой части Котла. Тут водоворот подхватил его, закружил всё быстрей и быстрей, отнёс под самый водопад и потянул вниз. Оказавшись почти на дне, Лопух подумал, что больше не вынырнет; а когда всё же вынырнул, увидел, что загадочный предмет тоже понесло к водопаду и тоже утянуло на дно, а всплыл он ещё дальше, чем прежде. В конце концов, смертельно уставший, продрогший, весь в синяках, Лопух схватил-таки его зубами. Он вылез, таща эту штуку перед собой и путаясь в ней передними ногами, так как была она размером с хороший ковёр, очень тяжёлая, холодная и склизкая.
Он уронил её перед Хитром и остановился, дрожа, отряхиваясь и пытаясь отдышаться. Но Обезьян даже не спросил, как он себя чувствует, даже не посмотрел на него: он был слишком занят – ходил вокруг вытащенного предмета, расправляя, поглаживая и обнюхивая его. Наконец нечистый блеск появился в его глазах, и он сказал:
– Это львиная шкура.
– Э-о-о-о-х, неужели? – с трудом выговорил Лопух.
– Интересно… интересно… интересно… – бормотал Хитр в глубокой задумчивости.
– Интересно, кто убил бедного льва? – подхватил Лопух. – Надо его похоронить.
– О, это не был говорящий лев, – сказал Хитр, – об этом можешь не беспокоиться. Выше водопадов в Западных Дебрях нет говорящих зверей. Эту шкуру носил дикий, бессловесный лев.
Кстати, так оно и было. Человек-охотник убил и освежевал этого льва в Западных Дебрях несколькими месяцами раньше. Но это не имеет отношения к нашей истории.
– И всё же, Хитр, – сказал Лопух, – даже если эта шкура принадлежала дикому, бессловесному льву, приличней было бы устроить скромные похороны. Я хочу сказать, что львы – это вообще довольно… довольно серьёзно. Сами знаете, из-за кого. Понимаете?
– Кончай рассуждать, Лопух. Ты в этом не силён. Из этой шкуры мы сделаем тебе шубу.
– Я не хочу, – сказал осёл. – Это будет… я хотел сказать, другие звери могут подумать… ну, в общем, я не хотел бы…
– О чём это ты? – раздражённо перебил Хитр.
– Я думаю, будет неуважением к Великому Льву, если такой осёл, как я, начнет расхаживать в львиной шкуре.
– Перестань, пожалуйста, спорить, – сказал Хитр. – Что такой осёл, как ты, в этом понимает? Ты не умеешь думать, Лопух, так предоставь это мне. Почему ты не хочешь относиться ко мне так же, как я к тебе? Я знаю твои сильные стороны и ценю их. Я позволил тебе лезть в Котёл, потому что знал – ты сделаешь это лучше меня. Но почему я не могу делать то, что я умею, а ты – нет? Позволят мне хоть что-нибудь делать? Будь же справедлив.
– Ну конечно, раз так… – сказал Лопух.
– Вот и я говорю, – подхватил Хитр. – Чем рассуждать, лучше бы пробежался до Чипингфорда и посмотрел, нет ли там апельсинов и бананов.
– Я так устал, Хитр! – взмолился Лопух.
– Конечно, – сказал Обезьян, – и промок, и замёрз, а бег рысцой – лучший способ согреться. Кроме того, сегодня в Чипингфорде базарный день.
Лопух не стал спорить.
Оставшись один, Хитр тут же заковылял к своему дереву то на двух, то на четырёх лапах. Перемахивая с ветки на ветку, он забрался наверх, болтая и скаля зубы. В своём доме он нашел нитку, иголку и большие ножницы – он был умный Обезьян, и гномы научили его шить. Засунув в рот моток ниток (это была очень толстая нитка, скорее даже бечёвка), отчего щека у него оттопырилась, словно он сосал огромную ириску, Хитр взял иглу в зубы и ножницы в левую лапу. Затем спустился с дерева и заковылял к львиной шкуре. Присев около неё на корточки, он принялся за работу.
Сразу прикинув, что туловище шкуры великовато для Лопуха, а шея коротковата, он отрезал большой кусок от туловища и смастерил из него длинный воротник для длинной ослиной шеи. Затем он отрезал голову и пришил воротник между головой и плечами. С обеих сторон шкуры он продел бечёвку, так чтобы она завязывалась у осла на брюхе. То и дело над ним пролетали птицы, и Хитр останавливался, озабоченно поглядывая наверх. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел его работу. Но все эти птицы были неговорящие, так что он мог не волноваться.
Лопух вернулся поздно вечером. Он не бежал, а устало трусил.
– Апельсинов нет, – сказал он. – И бананов тоже. И я очень устал. – И он лёг.
– Иди сюда и примерь свою новую львиную шубу.
– Надоела мне эта шкура, – ответил Лопух. – Я примерю её утром. Сегодня я слишком устал.
– Какой же ты злой, Лопух, – сказал Хитр. – Если даже ты устал, что же говорить обо мне? Пока ты разгуливал по долине, я не покладая рук трудился над твоей новой шубой. Мои лапы так устали, что еле держали ножницы. А ты даже не сказал спасибо, даже не взглянул, тебя совсем не трогает, – и… и…
– Дорогой Хитр, – мгновенно поднялся Лопух, – простите меня, негодного! Конечно, я хочу её примерить. Она просто потрясающая. Примерьте её на меня сейчас же.
Пожалуйста.
– Ладно, стой здесь, – сказал Хитр. Шкура была слишком тяжела для него, но наконец, пыхтя и отдуваясь, он напялил её на осла, завязал бечёвку под его брюхом, привязал ноги к ногам, а хвост к хвосту. Тот, кто видел настоящего льва, не ошибся б и на секунду. Но тот, кто льва не видел, глядя на Лопуха в львиной шкуре, мог бы принять его за льва, если, конечно, не подходить слишком близко, или при слабом свете и если Лопух не стал бы кричать по-ослиному или стучать копытами.
– Ты выглядишь замечательно, просто замечательно, – сказал Обезьян. – Если кто-нибудь увидит тебя сейчас, он подумает, что перед ним сам Аслан, Великий Лев.
– Это было бы ужасно, – ответил Лопух.
– Нет, напротив, – возразил Хитр. – Все бы делали то, что ты прикажешь.
– Да я не хочу ничего приказывать.
– Подумай только, сколько добра мы могли бы сделать! – сказал Хитр. – Я бы тебе советовал, конечно. Я бы придумывал мудрые указы. И все подчинялись бы нам, даже король. Мы навели бы в Нарнии полный порядок.
– Мне казалось, что в Нарнии и так полный порядок, – сказал Лопух. – Разве нет?
– Как! – вскричал Хитр. – Полный порядок?! При том, что нет ни апельсинов, ни бананов?
– Ну, знаете, – сказал Лопух, – не так уж многим… я думаю, вряд ли они нужны кому-нибудь, кроме вас.
– И сахар тоже, – добавил Хитр.
– М-да, – промолвил осёл. – Его бы хорошо побольше.
– Итак, решено, – сказал Хитр. – Ты выдаёшь себя за Аслана, а я советую тебе, что говорить.
– Нет, нет, нет, – испугался Лопух. – Не говорите таких ужасных вещей. Так нельзя, Хитр. Я не умён, но это я знаю. Что с нами будет, если вернётся настоящий Аслан?
– Надеюсь, он будет очень рад, – сказал Хитр. – Возможно, он послал нам львиную шкуру специально, чтоб мы навели порядок. Как бы то ни было, пока он не возвращается.
В этот самый момент прямо над ними раздался страшный удар грома, и земля задрожала под ногами. Оба зверя потеряли равновесие и повалились на землю.
– Вот, – с трудом выговорил Лопух, когда к нему вернулся дар речи. – Это знамение. Мы сделали что-то чудовищное. Сейчас же снимите с меня эту ужасную шкуру.
– Нет, нет, – возразил Обезьян (голова у него работала очень быстро). – Это совсем другое знамение. Я только что хотел сказать, что настоящий Аслан, раз уж ты его помянул, пошлёт нам землетрясение и гром, чтобы выказать своё одобрение. Я почти уже начал, но знамение произошло раньше, чем я успел произнести хоть слово. Теперь ты просто должен. И пожалуйста, не будем больше спорить. Ты прекрасно знаешь, что не разбираешься в таких вещах. Что может осёл понимать в знамениях?

Тремя неделями позже последний король Нарнии сидел под могучим дубом. Дуб рос перед дверью охотничьего домика, где король нередко проводил неделю-другую славной весенней порой. Домик был невысокий, крытый соломой и стоял недалеко от восточного края Фонарной Пустоши, несколько выше слияния рек. Король любил пожить здесь простой жизнью, подальше от суеты и пышности Кэр-Параваля, королевского города. Звали его Тириан, лет ему было двадцать – двадцать пять, он был широкоплеч, крепок и мускулист, но борода только начинала пробиваться. У него были голубые глаза и бесстрашное, честное лицо.
Никого не было с ним этим весенним утром, кроме лучшего друга, единорога по имени Алмаз. Они любили друг друга, как братья, и каждый был обязан другому жизнью. Благородный зверь стоял возле королевского кресла и, изогнув шею, потирал голубым рогом белый, как сметана, бок.
– Знаешь, Алмаз, сегодня я просто не нахожу себе места, – сказал король. – Я не могу ни о чём думать, кроме этих удивительных новостей. Как ты думаешь, услышим мы сегодня что-нибудь ещё?
– Поистине удивительные вести, государь. Ни в наши дни, ни в дни наших отцов, ни в дни наших дедов не случалось подобного, – сказал Алмаз. – Если, конечно, это правда.
– Как это может быть неправдой? – сказал король. – Больше недели назад первая птица пролетела над нами, крича, что Аслан здесь, Аслан снова вернулся в Нарнию. Потом были белки. Сами они его не видели, но сказали, что он, несомненно, в наших лесах. Потом прискакал олень. Он сообщил, что видел его собственными глазами, издалека, при лунном свете, на Фонарной Пустоши. Потом пришёл темнолицый бородатый человек, торговец из Тархистана. Тархистанцев не интересует Аслан, но этот человек рассказывал о его появлении как о чём-то несомненном. И, наконец, прошлой ночью приходил барсук – он тоже видел Аслана.
– В самом деле, государь, – сказал Алмаз. – Я верю в это. Если по мне этого не видно, то лишь оттого, что великая радость не даёт мне увериться окончательно. Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой.
– Да, – промолвил король. Глаза его сияли, и он почти дрожал от восторга. – Я не смел и мечтать об этом.
– Слушайте! – сказал Алмаз, склоняя голову набок и настораживая уши.
– Что там? – спросил король.
– Стук копыт, государь, – отвечал Алмаз. – Скачет лошадь. Очень тяжёлая лошадь. Должно быть, кентавр. А вот и он.
Огромный златобородый кентавр стремительно приближался к королю. Человеческий пот выступил у него на лбу, конский пот – на боках. Остановившись, он склонился в глубоком поклоне.
– Приветствую вас, – произнёс он низким, как у быка, голосом.
– Эй, мальчик! – крикнул король, оборачиваясь через плечо к двери охотничьего домика. – Чашу вина доблестному кентавру! Добро пожаловать, Руномудр. Когда ты отдышишься, ты сообщишь нам свои вести.
Из домика вышел паж с большой, причудливо вырезанной деревянной чашей и поднёс её кентавру. Тот поднял чашу и сказал:
– Я пью сперва за Аслана и за истину, государь, потом за ваше величество. – Он одним глотком выпил вино (которого хватило бы на шестерых крепких мужчин) и вернул пажу пустую чашу.
– Теперь скажи нам, Руномудр, – молвил король, – привёз ли ты новые вести об Аслане?
Кентавр нахмурил брови.
– Государь, – начал он, – вам известно, как долго живу и как долго изучаю я звёзды, ибо мы, кентавры, живём дольше людей и даже дольше твоего племени, единорог. Но ни разу за эти долгие годы не появлялись на небесах столь страшные знаки, как те, что я вижу каждую ночь с начала этого года. Звёзды ничего не говорят ни о приходе Аслана, ни о мире, ни о радости. Благодаря моему искусству я знаю, что такого ужасного сочетания планет не было много столетий. Я хотел уже отправиться к вашему величеству и предупредить, что великое зло приближается к Нарнии. Но прошлой ночью меня достиг слух, что в Нарнию прибыл Аслан. Государь, не верьте этому. Этого быть не может. Звёзды не лгут, но лгут люди и звери. Если бы Аслан и впрямь прибыл в Нарнию, небеса предсказали бы это. Если бы он действительно прибыл, благоприятнейшие из звёзд собрались бы в его честь. Все слухи – ложь.
– Ложь! – с горячностью воскликнул король. – Кто в Нарнии, да и во всём мире, осмелится на такую ложь? – И, сам того не замечая, положил руку на рукоять меча.
– Я не знаю этого, о король, – ответил кентавр, – но я знаю, что на земле есть лжецы и что их нет среди звёзд.
– Я думаю, – сказал Алмаз, – Аслан может прийти, хотя бы все звёзды на небе предсказывали обратное. Он не раб звёзд, но их создатель. Разве не говорится в древних сказаниях, что он не ручной лев?
– Прекрасно сказано, Алмаз! – воскликнул король. – Это те самые слова: не ручной лев. Так говорится во многих сказаниях.
Руномудр поднял руку, собираясь сказать королю что-то важное, но неожиданно из леса послышались жалостные вопли. Они раздавались всё ближе, но лес на западе был такой густой, что пришельца было не разглядеть.
– О горе, горе, горе, – кричал голос, – горе моим братьям и сестрам! Горе священным деревьям! Леса пустеют. На нас идут топоры. Нас рубят. О горе, горе, горе!..
С последним возгласом появилась женщина, такая высокая, что голова её приходилась вровень с головой кентавра; и ещё она походила на дерево. Если вы никогда не видели дриаду, её очень трудно описать, но, хоть раз увидев, вы будете безошибочно её узнавать – по каким-то особенностям цвета, голоса, волос. Король Тириан и его друзья сразу поняли, что перед ними дух соснового дерева.
– Правосудия, государь! – вскричала она. – Я призываю вас на помощь! Будьте опорой своему народу! Они вырубают нас на Фонарной Пустоши. Сорок огромных стволов моих братьев и сестёр уже лежат на земле.
– Как, леди? Вырубают Фонарную Пустошь? Убивают говорящие деревья?! – вскричал король, вскакивая и выхватывая меч. – Как они посмели? И кто это посмел? Во имя Аслана…
– А-а-а, – выговорила дриада, вздрагивая, словно от сильной боли. Она вздрагивала через небольшие промежутки времени, словно от повторяющихся ударов, а потом – будто ей неожиданно перерезали обе ноги – упала в траву; ещё мгновение – и она уже была мертва; потом она исчезла. Все понимали, что это значит: за много миль отсюда срубили её дерево.
От скорби и гнева король на минуту потерял дар речи. Наконец он проговорил:
– Вперёд, друзья. Мы должны, не теряя ни минуты, поспешить вверх по реке и найти негодяев, поднявших руку на деревья. Пощады им не будет.
– Со всей моей охотой, государь, – промолвил Алмаз. Но Руномудр сказал:
– Государь, даже в гневе не следует терять осторожности. Назревают странные события. Если бунтовщики в долине вооружены, нам троим с ними не справиться. Если бы вы согласились подождать, пока…
– Я не желаю ждать и доли секунды, – сказал король. – Но пока мы с Алмазом отправимся вперёд, скачи во весь опор в Кэр-Параваль. Вот тебе опознавательный знак – моё кольцо. Возьми два десятка конных латников, и два десятка говорящих псов, и десяток гномов, искусных в стрельбе из лука, и одного-двух леопардов, и великана Многопуда. Веди их вслед за нами, не теряя времени.
– Со всей моей охотой, государь, – сказал Руномудр. В следующую минуту он уже скакал галопом вниз по долине.
Король шёл большими шагами, то сжимая кулаки, то бормоча что-то про себя. Алмаз молча шёл рядом. Тишину нарушало лишь звяканье золотой цепи на шее единорога да мерная поступь чёрных копыт и двух ног.
Вскоре они достигли реки и свернули на заросшую травой дорогу; слева от них была река, справа – лес. Спустя некоторое время они вышли к месту, где земля становилась неровной, а густой лес спускался прямо к воде. Дальше дорога шла по южному берегу. Тут был брод. Вода доходила Тириану до подмышек, но Алмаз (на своих четырёх ногах ему было куда легче держаться) шёл справа от него, ослабляя силу течения. Тириан сильной рукой обхватил шею единорога, и оба благополучно переправились на другой берег. Король все ещё был в таком гневе, что не заметил холода. Но, выйдя на берег, он, конечно, тотчас же вытер свой меч воротником плаща (это было единственное место, оставшееся сухим).
Теперь они шли на запад; река была справа от них, Фонарная Пустошь расстилалась впереди.
Они прошли больше мили, когда оба вдруг остановились, одновременно воскликнув. Король сказал: «Что это?»; Алмаз – «Глядите!»
– Это плот, – сказал король Тириан. Так оно и было. Полдюжины великолепных стволов, свежесрубленных и очищенных от веток, были связаны в плот и быстро плыли по реке. На плоту стояла водяная крыса и споро правила шестом.
– Эй! Водяная крыса! Что это ты делаешь? – закричал король.
– Везу в Тархистан брёвна на продажу, государь, – сказала крыса и вежливо приподняла ухо, как могла бы приподнять шляпу, если б, конечно, шляпа на ней была.
– В Тархистан?! – загремел Тириан. – Что ты говоришь?! Кто приказал рубить эти деревья?
В это время года река течёт очень быстро, и плот уже миновал короля и Алмаза. Но крыса крикнула через плечо:
– Приказ Льва, государь. Самого Аслана. – И она прибавила что-то ещё, чего они уже не могли разобрать.
Король и единорог уставились друг на друга. Ни в одном самом опасном бою они бы так не испугались.
– Аслан, – очень тихо произнес наконец король. – Аслан. Может ли это быть? Может ли он рубить священные деревья и убивать дриад?
– Если только дриады не совершили чего-нибудь чудовищного, – прошептал Алмаз.
– Но продавать их в Тархистан… – сказал король. – Возможно ли это?
– Не знаю, – печально ответил Алмаз. – Он же не ручной лев.
– Ну что ж, – сказал наконец король. – Мы должны отправиться вперёд и принять ниспосланное нам приключение.
– Это единственное, что нам остаётся, государь, – сказал единорог. Он не подумал, как глупо им отправляться вдвоём; не подумал об этом и король – гнев затуманил их мысли. Однако опрометчивость эта имела самые гибельные последствия.
Внезапно король тяжело оперся о шею друга и склонил голову.
– Алмаз, – сказал он. – Что нас ждёт? Ужас переполняет моё сердце. Если бы мы умерли днём раньше, мы были бы счастливы.
– Да, – сказал Алмаз. – Мы слишком долго жили. Наступает самое худшее. – Они постояли с минуту и продолжили путь.
Спустя некоторое время они услышали «тук-тук-тук» – стук топоров по бревну, однако ничего ещё не видели, потому что склон круто уходил вверх. Когда они достигли вершины, вся Фонарная Пустошь открылась их глазам. И от зрелища этого король побледнел.
Прямо в сердцевине древнего леса – где росли золотые и серебряные деревья и где ребёнок из нашего мира посадил некогда Древо Защиты – шла широкая просека. Это была страшная просека, она тянулась как свежая рана, изборождённая колеями от деревьев, которые тащили к реке. Кругом толпился занятый работой народ, хлопали бичи, лошади с усилием тащили брёвна. Сначала королю бросилось в глаза, что больше половины толпы не говорящие звери, а люди. Ещё страшнее было то, что это не белокурые обитатели Нарнии, а темнолицые и бородатые жители Тархистана, великой и жестокой державы, лежащей к югу от Орландии, за великой пустыней. Не то чтобы в Нарнии нельзя было встретить одного-двух тархистанцев – торговцев или послов, тем более что между Нарнией и Тархистаном в то время был мир; но Тириан не мог понять, отчего их так много и почему они рубят нарнийский лес. Он крепче сжал меч и обернул плащом левую руку. Они быстро спустились.
Двое тархистанцев вели лошадь, тащившую бревно. В тот момент, когда король подошёл к ним, бревно попало на плохой участок колеи.
– Тащи, сын лени! Тащи, упрямая свинья! – кричали тархистанцы, щёлкая бичами. Конь и без того старался изо всех сил: глаза его налились кровью, он весь покрылся пеной.
– Работай, ленивая скотина! – закричал один из тархистанцев; при этом он жестоко стегнул лошадь. И тут произошла поистине ужасная вещь.
До сих пор Тириан не сомневался, что тархистанцы привели своих собственных лошадей, бессловесных и неразумных, подобно лошадям нашего мира. И хотя издевательство над бессловесной лошадью было ему отвратительно, он, естественно, больше думал об убийстве деревьев. Ему и в голову не приходило, что кто-нибудь посмеет запрячь свободную нарнийскую лошадь, тем более подгонять её бичом. Когда зверский удар обрушился на коня, тот поднялся на дыбы и произнёс, чуть не крича:
– Глупец и тиран! Не видишь – я делаю всё, что могу?!
Едва Тириан понял, что перед ним нарнийский конь, и его и Алмаза охватил такой гнев, что оба уже не понимали, что делают. Король поднял меч, единорог опустил голову, оба стремительно бросились вперёд. Через несколько минут тархистанцы лежали мёртвыми, один – обезглавленный мечом короля, другой – пронзённый в самое сердце рогом Алмаза.

– Почтенный Конь, почтенный Конь, – говорил король, поспешно перерезая постромки, – как удалось чужестранцам поработить вас? Разве Нарния завоёвана? Разве была битва?
– Нет, государь, – задыхаясь, выговорил конь. – Аслан здесь. Всё это по его приказу. Он велел…
– Берегитесь, государь, – сказал Алмаз. Тириан поднял глаза и увидел, что со всех сторон бегут тархистанцы, а с ними несколько говорящих зверей. Двое убитых упали без крика, и прошло несколько секунд, прежде чем остальные поняли, что происходит. Но теперь они поняли. Многие сжимали в руках ятаганы.
– Скорее! Садитесь на меня! – крикнул Алмаз.