Екатерина Гринева Хранитель тайн, или Сброшенная маска

Пролог

На меня смотрели ГЛАЗА. В темноте я не видела их цвет, да и маска не позволяла рассмотреть их как следует. Я даже не знала, сколько лет этому мужчине, пристально рассматривавшему меня в упор. Я только сжалась, заглушив в себе крик «мама», и зажмурилась. Я ожидала звука выстрела. Но его пока не было. Впрочем, это был вопрос нескольких секунд, и я ожидала своей смерти, как предопределенности, которой не миновать.
В двух метрах от меня лежала мама, рядом – отец. Чуть поодаль – Артемка, мой младший брат, который учился в университете и приехал на семейный праздник. До Нового года оставалось несколько часов. Мы ехали праздновать его за город, в наш коттедж, предварительно загрузив багажник продуктами и предупредив Нонну Степановну, домработницу, о своем приезде, чтобы она все приготовила.
Я явилась к родителям за полчаса до выезда – я жила отдельно, считала себя взрослой самостоятельной девицей и навещала родителей только по праздникам и еще иногда по выходным. Всего полгода я наслаждалась своей свободой и поэтому предложение отпраздновать Новый год с семьей восприняла с легким разочарованием.
Мама встретила меня с укоризненным восклицанием:
– Ксана! Мы уже думали, ты не приедешь!
– Что ты, мам! Я как штык и вовремя. Это у вас, кажется, еще ничего не готово.
– Все готово. Скоро выезжаем.
– А папа где?
– В кабинете – говорит по телефону. Ох, тревожусь я за него, – прибавила мать с беспокойством. – Все дела, дела… Да еще этот поджог в торговом центре – он пока не отошел от этого. Судебные повестки все нервы вымотали.
Я кивнула: мой отец был бизнесменом, одним из самых крупных в этом городе, и постоянно имел лобовые столкновения то с администрацией, то с конкурентами. Характер отца за последние годы сильно испортился. Он стал более жестким, бескомпромиссным и чаще говорил «нет», чем «да». Одно время ему предлагали пост в администрации города, но он отказался, справедливо считая, что взваливать еще одну проблему к своему бизнесу не стоит. Если бы Артемка был постарше, отец передал бы дела ему, а сам ушел в политику. А так… замордуют окончательно. Мать была рада, что отец остался на своем месте, но радовалась она рано, потому что в последнее время отца словно преследовал злой рок.
Сначала умер его старый друг и партнер по целому ряду бизнес-проектов Сергей Иванников, потом несколько компаний отца понесли серьезные убытки из-за недобросовестных подрядчиков. А тут еще пожар в торговом центре, который принадлежал моему отцу. Официальная версия – неправильное хранение рабочих материалов в подсобных помещениях, на самом деле – был поджог, но виновных не нашли. Охрана среагировала несвоевременно, и пожар успел охватить большую территорию. Усилиями прибывших пожарников очаг возгорания все-таки ликвидировали, однако ущерб был значительным. Отец ходил мрачнее тучи, и к нему лучше было не подступаться. Кое-как дело удалось замять, причем благодаря связям отца в администрации – как городской, так и областной, но на его лице я никакой радости не видела и поэтому боялась, что он многое недоговаривает. Так впоследствии и оказалось…
Это случилось в ноябре, а сейчас на дворе был Новый год, и мы решили поехать в коттедж и там его отпраздновать.
Выехали мы в восемь. Ехать было полчаса, но отец ехал медленно – шофера Василия он отпустил и сам сел за руль. Дорогой мы почему-то молчали. Я внимательно смотрела в окно машины, потому что первый раз за длительное время я увидела на небе звезды. Золотые точки, усыпавшие все небо, были очень яркие. Городскому жителю, каковым я являлась, очень редко удается насладиться прелестями природы. Дорога шла в лесу – темные лапы густого и высокого ельника тянулись к машине; было как-то не по себе, и я громко запела шутливую детскую песенку. Пропев куплет, я замолчала и снова уставилась на дорогу. Фонари горели тусклые, снега выпало много. До середины декабря стояла теплая погода, изредка шел мокрый мелкий снег – какая-то крупа – и тут же таял, зима была какая-то невсамделишная, с серым асфальтом и серым низким небом, а в двадцатых числах повалил снег – чистый, блестящий. Он искрился и звонко, аппетитно хрустел под ногами. Я была будто в сказке.
Участок, прилегающий к коттеджу, чистил дворник Петр Петрович, и все там ждало нашего приезда. Я уже представляла, как Нонна Степановна – высокая худая женщина с вечно поджатыми губами – встретит нас на крыльце и скажет, что все готово. Представляла, как дом сияет мелкими огоньками и во дворе стоит большая елка, украшенная красными или золотыми шарами. Раньше мама готовила непременно индейку в фольге, но вот уже два года, как она особо не обременяла себя, поэтому стол был довольно скромным.
– Может, надо было приготовить индейку, – озабоченно сказала мама.
Я пожала плечами, а Артем фыркнул:
– Обойдемся!
Я перевела взгляд на дорогу и здесь увидела ИХ. Темные фигуры выскользнули из самого леса и преградили нам путь. Отец резко затормозил и опустил стекло:
– Что вы хотите?
Черное дуло автомата уперлось ему в висок. Мать в ужасе закричала:
– Саша!
Артем дернул ручку дверцы на себя и чуть не вывалился на дорогу.
– Выходите! – скомандовал один из них.
Теперь я видела, что их пятеро, все в камуфляжной форме в масках…
– В чем дело? – Отец старался не терять присутствия духа, но я видела, что дается это ему с трудом.
– Выходите! – снова повторил мужчина.
Рука отца потянулась в бардачок, но его выволокли из машины и, ударив прикладом по шее, бросили на дорогу. Мать, закричав, бросилась к нему, но ее грубо отпихнули, и она упала навзничь.
Бледный Артемка накинулся на одного из них, но крайний вскинул автомат, и короткая очередь вспорола морозный воздух.
– Тема!!! – зашлась в крике мать.
– Сволочи! – прохрипел отец. Потом были эти глаза из-под маски и мой собственный ужас, сковавший тело… И здесь раздался выстрел рядом, совсем близко, и мне показалось, что меня ранило, я вскрикнула и провалилась в беспамятство.
Когда я очнулась и увидела тела, меня охватил страх, что ОНИ где-то рядом и сейчас вернутся, придут за мной… Я поднялась и здесь увидела брелок со странным старинным вензелем. Очевидно, его уронил тот, кто стоял рядом и целился в меня! Я зажала в руке брелок и, спотыкаясь, чуть не падая, добежала до деревьев. Я забилась-забралась под разлапистую ель и сидела какое-то время там в полном оцепенении и слышала бешеный стук собственного сердца. Потом тряхнула головой и поняла, что мне надо БЕЖАТЬ.
Выбравшись из-под ели, я отправилась на вокзал и доехала на электричке до ближайшего городка. Сойдя на перрон, нырнула в людской поток и вышла на площадь. Там, сидя в первом попавшемся кафе, я обдумала свое положение. Обнаруживать себя я не могла. Думать о своих самых близких и родных как о мертвых я не хотела. Как только я вспоминала короткие сухие выстрелы в морозном воздухе и заполошный крик матери – всегда сдержанной и воспитанной женщины, и Темку, нелепо упавшего в снег, раскинув руки… мои губы начинали дрожать, а перед глазами – прыгать черные точки. «Они пришли за всеми нами…» – стучало в мозгу. И по счастливой случайности я осталась жива… Почему? Почему меня не пристрелили вместе с ними – может, лучше было бы так. Как мне жить с сознанием, что мои родные погибли. А я жива… Я была не в состоянии переварить и осознать случившееся. Мозг упорно блокировал эту информацию… Мне было все равно, куда ехать и где жить.
Внезапно я сунула руку во внутренний карман полушубка и нащупала там пластиковую карточку. Я снимала деньги в банкомате торгового центра, чтобы сделать подарки родным. Подарки так и остались лежать в багажнике папиной машины… Я сунула карточку в полушубок второпях, и теперь она была со мной. Сейчас она была моим спасением… Денег там было не так много. Но на месяц-другой хватило бы… А за это время я бы устроилась на работу.
Я сглотнула.
– Зачем жить? – прошептала я. – Зачем?
Я сняла номер в единственной городской гостинице. Эту морозную, гулко-студеную ночь я запомню надолго… Свое собственное отчаяние-оцепенение, и бутылку водки, и распахнутый балкон… Стужа проникала под мою кожу: я сидела на полу и пила из горлышка бутылки. Мерзкая жидкость, стекавшая по моему горлу, вызывала отвращение, но мне хотелось забыться. Тяжелое оцепенение сковывало меня и вызывало спасительное отупение. Мороз пробегал по кончикам пальцев и поднимался выше.
– Зачем жить? – шептала я, встряхивая головой. – Зачем? Для чего?
Ответа не было, была только тоска – вселенская мертвенная тоска, которая росла, пухла и грозилась поглотить меня всю целиком. Внутри этой тоски было тревожно и неуютно; она больно грызла меня, все горело внутри, и протяжный звериный вой вырвался из меня, и я зажала себе рот рукой. А в следующую минуту я уже рыдала злыми отчаянными слезами, вцепившись в волосы; и с этими слезами из меня источалась, извергалась вся прошлая счастливая жизнь нашей семьи: с новогодними праздниками и старинной скатертью, ароматом теста и блестящими гирляндами фонариков, с первыми детскими рисунками и первой Темкиной сигаретой; моя мать тогда плакала, а отец сказал, что если еще раз поймает, то надерет брату, которому было тогда двенадцать лет, задницу; с запахом отца и маминой улыбкой – и нашими семейными вечерами, все это безвозвратно уходило туда, откуда уже не могло вернуться. Никогда.
Уснула я уже под утро, провалившись в беспамятство.
Проснувшись, я долго не могла сообразить, куда попала: бутылка валялась на полу, простыни были сбиты – я завалилась на кровать в одежде, даже не раздевшись. Потом все вспомнила, и у меня перехватило дыхание.
Проплакав час или два – время стало для меня совершенно абстрактным понятием, – я задумалась, что мне теперь делать. Возвращаться в родной город было опасно. Лучше всего забиться в какой-нибудь маленький городок, где меня никто не будет искать, и осесть там. В этом городке я могу начать совершенно новую жизнь. Под другим именем и фамилией. Словно никогда и не было Ксении Соколовской. Я вдруг нахмурилась. Все мои родные были как живые… я не могла смириться с тем, что они мертвы.
Я подошла к двери и, прежде чем повернуть ручку и выйти в коридор, поклялась, что когда-нибудь я найду убийцу и он мне заплатит за все.

* * *

Город N подошел мне по многим причинам – это была такая дыра, что вряд ли кому в голову придет искать меня там. Здесь почти не было промышленности, он производил впечатление типичного провинциального захолустья, все половозрелое население которого так и мечтает уехать в Москву или в другой мало-мальски крупный город.
Я сняла комнату на неделю у глуховатой бабки, которая потребовала с меня деньги за три месяца вперед. Поторговавшись, я заплатила за два. Теперь мне приходилось считать каждый рубль – пока я не устроюсь на работу. Ворча, Ольга Сергеевна согласилась и ушла на свою половину, придерживаясь рукой за поясницу.
В первой же парикмахерской я перекрасила волосы и стала из блондинки жгучей брюнеткой.
– Надо же так волосы портить, – охала полная парикмахерша в засаленном синем халате.
– Ничего. Сейчас брюнетки в моде.
– На блондинок мужики больше клюют, – заметила она. – Ты что, замуж выйти не хочешь?
– Ближайшим пунктом в моих планах замужество не значится.
Она замолчала и только иногда бросала на меня быстрые взгляды.
Когда я посмотрела на себя в зеркало, то невольно зажмурилась. На меня смотрела совершенно чужая девушка: с голубыми глазами и скорбными складками у губ. Взгляд был жестким и колючим.
– Тысяча.
Я дала деньги и, сняв с вешалки полушубок, вышла на улицу.
Я обошла город в тот же вечер пешком и поняла, что заплатила я вперед бабке несколько опрометчиво: найти работу в городе казалось весьма проблематичным. Офисов здесь было мало, и предложить свои услуги дипломированного специалиста я не могла – думаю, о моей профессии здесь и не слышали. Я не могла наняться даже секретаршей… Короче – полная безнадега.
Незаметно я вышла на трассу и пошла вдоль нее. Холодный январский ветер хлестал по щекам. Полушубок я забыла застегнуть; так и шла – грудь нараспашку, но холода совершенно не чувствовала. Наверное, я просто полностью потеряла чувствительность…
Вскоре на моем пути возник местный кабак с названием «Улыбка», и я решила зайти туда.
Атмосфера в кафе мне сразу не понравилась. Это было типично придорожное заведение, где ошивались сомнительные личности. За столиками сидело несколько лиц кавказской национальности, их взгляды похотливо скользнули по мне, но я лишь вздернула выше голову. Кто-то из них гоготнул – не обращая внимания, я прошла за соседний столик и опустилась на стул. Я сняла полушубок и повесила рядом. Хотелось есть и пить.
Я позвала проходившую мимо официантку – девушку с длинными кудрявыми волосами, и она, даже не повернувшись, сунула мне меню.
Полистав, я сделала заказ, и вскоре передо мной стояли горшочек с мясом и салат с курицей. И вдруг я поняла, что не смогу съесть ни кусочка – меня сейчас просто вырвет на скатерть. Я сглотнула и, надев полушубок, выскользнула на улицу.
Официантка стояла и торопливо курила на морозе. Она глубоко затягивалась и выпускала дым.
– Уходите? А счет?
– Нет. – Я прислонилась к стенке. – Я еще не ухожу, просто мне стало плохо, и я решила выйти подышать свежим воздухом.
– А… Ну воздуха здесь в избытке, в этом сраном городишке. Бери и хлебай.
– Давно тут?
Она метнула на меня быстрый взгляд.
– Полгода. А ты?
– Два дня.
– Проездом?
Я неопределенно мотнула головой.
– Еще не знаю.
– Собираешься здесь остаться? – в голосе слышалось явное удивление. Как-то не вязался мой облик в этом дорогом полушубке с дешевой харчевней и маленьким городишком.
И вдруг я поняла, что мне просто необходимо выговориться.
– У меня родные погибли. Все – отец, мать и брат. И я хочу какое-то время пожить в другом городе. Не могу там оставаться – все о них напоминает.
– А откуда ты?
– Из Томска, – соврала я.
Она присвистнула.
– Эка занесло! Из самой Сибири. Как звать?
– Ксения. Самойлова. А тебя?
– Маруся Зыкина. Можно просто Муся. Ты жить здесь хочешь? А работать?
– Работу мне обязательно нужно найти. Сбережений у нас никаких не было, – сочиняла я на ходу. Старенькая «девятка» да «трешка» в городе на окраине. Может быть, когда-нибудь я продам ее, а сейчас там мой дальний родственник живет.
Маруся смотрела на меня внимательно, не сводя пристального взгляда. У нее были карие глаза, кудрявые волосы и смуглая загорелая кожа.
– Загорела-то где так? – решила сменить я тему. – На курортах летом отдыхала? Или в Египет недавно ездила?
Маруся невесело усмехнулась и потушила сигарету о стенку.
– Да я сама с курорта. Из Геленджика. Пришлая здесь, как и ты. Мой парень бросил меня, когда я уже была на пятом месяце беременности. Подлец закрутил шашни с другой, а ведь мы пожениться собирались. Все планировали – где жить будем, что и как. Ну и выкидыш на нервной почве. Я тоже, как ты, сбежала от всех. И прежде всего от него. Он свадьбу собирался закатить…
– И как, закатил?
Она пожала плечами.
– Меня уже к тому времени в городе не было. Рванула сюда, а здесь старалась поскорее о нем забыть. Слушай… – Она прищурилась. – Работа, говоришь, тебе нужна?
– Да. Нужна.
– Галка скоро уходит. Замуж вышла за парня из областного центра и переезжает к нему. Это вторая официантка. Пойдешь? Веселее нам будет.
– Официанткой? – Мозги мои лихорадочно заработали… А что? Почему бы и нет? Какая разница, где работать? Если мне нужны деньги. Да и работу по своей специальности я здесь вряд ли найду.
С Мусей мне будет веселее… Я сейчас отчаянно нуждалась хотя бы в одной душе, которая меня выслушает и поймет.
– Неплохой вариант, – покачала я головой.
– Ну, я пошла, слушай, подожди меня. Через пятнадцать минут моя смена заканчивается. Вместе пойдем ко мне: посидим, поговорим…
Так я познакомилась с Мусей и пришла на работу в «Улыбку». Хозяин – толстый обрусевший армянин Вазген Хачатурович частенько понукал нас и называл «лодырными девками». Говорил он с легким акцентом; у него была русская жена Люба, работавшая бухгалтером в нашем же кафе, и трое пацанчиков, как две капли воды похожие на Вазгена – плотные, черноглазые, шустрые.
Вазген пробовал подкатить ко мне; Муська сказала, что он и к ней подкатывал, она сразу поставила его на место, пригрозив, что может уйти в любой момент – вряд ли он найдет кого за такие копейки горбатиться в этой забегаловке. Рассудив, Вазген тоже пришел к такому выводу и Муську в покое оставил. Я же сказала Вазгену, что недавно похоронила любимого; он посопел и отстал от нас обеих.
Рассудив, мы с Муськой решили снять домик на двоих и жить в нем. Дом мы нашли на окраине города, давно не ремонтированный, с двумя комнатками и хлипкой верандой. Хозяйка Олимпиада Григорьевна переехала жить к сестре, а нам сдала дом, причитая и жалуясь на свою вдовью долю.
Участок был заросшим: за ним никто не ухаживал: ветки деревьев клонились к земле, кусты буйно кучерявились вдоль забора и около дома. Трава росла по пояс, пока мы с Муськой не купили газонокосилку и дружно не привели все в порядок. Это было летом… О прошлом я старалась изо всех сил не вспоминать, но первый год кошмары снились мне почти каждую ночь, и я часто просыпалась с гулко колотящимся сердцем и в холодном поту. Во рту был странный привкус, и я с плачем зарывалась глубже в подушку. Тоска могла накатить на меня в любой момент. Я не могла даже заставить себя поехать в областной центр и посмотреть газеты в архиве: я просто не знала, как все это выдержу. Тактичная Муська ни о чем не расспрашивала, и мы делали вид, что у нас нет прошлого, а есть только настоящее.
Иногда я вынимала из маленькой шкатулки, куда складывала всякие безделушки, брелок со старинным вензелем, который обронил тот, кто пощадил меня и не убил вместе со всей семьей, и рассматривала его. Однажды Муська застала меня за этим занятием. Я поспешно спрятала брелок обратно в шкатулку, ничего не объяснив подруге.
И все-таки я не выдержала: поехала в областной центр, подняла все газеты за тот период и узнала, что мои похоронены на Вышнегорском кладбище. Все трое. Я поехала к ним тайком, ближе к вечеру, и когда увидела эти могилы, то чуть не потеряла сознание. Все плыло, качалось у меня перед глазами, и я стояла сцепив руки.
– Простите меня! – сказала я вслух. – Пожалуйста, простите за все!
Я положила на могилу цветы и ушла, ни разу не оглядываясь.
Так прошло полтора года. Я жила в каком-то отупении, стараясь ни о чем не думать, а жить одним днем. Когда выпадали свободные вечера, мы с Муськой смотрели телевизор: развлекательные передачи или ток-шоу или читали дамские романы, купленные в местном ларьке. Муська любила журналы с судоку и, наморщив лоб, старательно расписывала цифры в столбики. Я же занимала мозги очередным немудреным чтивом или щелкала пультом телевизора. Изредка, когда нам хотелось хоть какого-то разнообразия, мы выбирались в районный центр в кино или играли в игорном клубе в боулинг. Кроме того, каждый выходной, раз в неделю, я уезжала в развлекательный комплекс, находившийся в пятидесяти километрах от нас, и училась стрелять в тире. Я просаживала там почти все свои деньги – я стреляла с остервенением, до помутнения в глазах до тех пор, пока рука не начинала неметь. Муся называла это «пострелять зайцев».
Парни к нам отчаянно клеились, но мы всех отшивали, не чувствуя никакой потребности в мужском обществе. Муська клялась, что она больше вообще никогда ни на кого не посмотрит. Я понимала, что для нее это лишь вопрос времени, нужно залечить душевные раны. Я же… чувствовала себя настолько неживой, насколько человек может притворяться живым. Я все делала и жила на автомате, словно внутри меня образовался колючий ледок, который постепенно все больше и больше обретал толщину и превращался в арктическую глыбу льда, которую вряд ли кто сможет проломить.
Я очень любила мать и отца, но сейчас я почему-то все чаще вспоминала Темку – своего брата, с которым у нас была разница в два года. В детстве мы были очень дружны и часто ссорились-мирились: ссорились до слез и мирились так же. Но когда Темка подрос, он взял на себя роль моего защитника и однажды даже подрался с мальчишкой, который был на целую голову выше его. Подрался из-за того, что тот отнял у меня мяч и дразнил, отбежав на расстояние. Темка налетел на него с кулаками – от неожиданности обидчик пустился наутек, а потом остановился и набросился на Темку. Темке было больно, но он терпел: из рассеченной губы сочилась кровь, под глазом красовался синяк, но он снова и снова нападал на своего противника. И наконец Темка с громким криком ринулся вперед и стал отчаянно колотить руками моего обидчика с каким-то боевым криком. И тот сдался… сбежал, спотыкаясь и нелепо взмахивая руками.
А мы с Темкой остались одни. И я помнила: как он улыбнулся окровавленными губами, а я подошла к нему, обхватила за шею и заплакала. Я очень любила Темку, а он – меня… А сейчас Темки нет. И он даже не успел нас познакомить со своей девушкой, с которой у него все было серьезно. При этой мысли все расплывалось перед глазами, и я делала усилие, чтобы взять себя в руки…
Муська, видя, что я «смурная», старалась изо всех сил отвлечь меня, за что я была ей благодарна. Муська была незлобива и добра. Правда, она была жуткой аккуратисткой, а я частенько разбрасывала свои вещи, так что подруга иногда ворчала на меня и поругивала, но все это было как-то по-доброму, по-семейному.
Я не задумывалась ни о том, что будет дальше, ни о том, как долго я пробуду в этом городе и проработаю в кафе «Улыбка». И тот день, который полностью перевернул мою жизнь, тоже начался, как обычно.
Муська ушла на работу первой. Я должна была ее сменить к вечеру. Я поздно встала, выпила горячий кофе и весь день до смены Муськи читала какой-то современный детектив и смотрела телевизор.
Когда я пришла на трудовую вахту, Муська беседовала с Жориком – нашим барменом, пронырливым молодым человеком с бегающими по сторонам глазами. Он был высок, худ и напоминал клерка, сидевшего день и ночь в офисе. Жора был, наверное, единственным парнем в городе, который не пытался к нам клеиться: может, из-за того, что просто хотел быть другом, а может, из-за того, что считал это бесполезным.
Я кивнула ей и, переодевшись, вышла в зал. Спустя минут пять хлопнула входная дверь, и в кафе вошел молодой парень. Непонятно почему я подняла на него глаза и застыла. Парень был высоким, золотоволосым, со светло-зелеными глазами. Он был гибок и двигался с почти кошачьей грацией: быстро и бесшумно. Он сел за столик у окна и, обернувшись в мою сторону, нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. Ноги прилипли к полу, я не могла сдвинуться с места – боковым зрением я видела, что Муська бросила на меня удивленный взгляд и медленно подошла к столику, протянув меню. Он взял его – пальцы парня были длинными, красивыми – и стал лениво листать его. А меня вдруг затрясло, и я чуть ли не бегом направилась на улицу. Следом за мной вышла Муська.
– Ты чего? – спросила она.
– Плохо что-то стало. Я покурю.
– Ты и вправду чудная какая-то. Побледнела. Знакомый твой, что ль?
– Ты о ком?
– Сама знаешь о ком, – усмехнулась Муська. – Как этот хмырь к нам зашел – так ты сама не своя стала.
– Я его первый раз вижу, – сказала я, глубоко затягиваясь. – Ей-богу.
– Правда?
– Ага. А зачем мне тебе врать?
– Ну не знаю…
Я бросила окурок в урну и потянула дверь на себя.
– Если тебе совсем плохо – я могу подменить.
– Справлюсь, – процедила я.
– Смотри, – туманно сказала она. – Как бы чего… – но фразу Муська не закончила и замолчала.
А я вошла в помещение и направилась к столику, где сидел парень. Он листал меню, когда я подошла.
– Выбрали? – Голос мой неожиданно сел и стал хриплым. Он поднял на меня взгляд, и светлая зелень полоснула меня.
– Выбрал, – сказал он лениво. Таким тоном говорят, когда никуда не торопятся и впереди уйма времени, а все важные дела остались позади, и наступил час отдыха.
Я приняла заказ.
– Что-нибудь еще?
Он сидел и смотрел на меня. Его взгляд был спокоен и безмятежен; он смотрел на неодушевленный предмет – с легким интересом и любопытством. Неужели он меня узнал? – Жар прошил позвоночник, и я наклонила голову вниз.
– Все? – Я старалась, чтобы мой голос звучал как можно грубее.
– Все, – припечатал он.
Руки мои дрожали, и я подумала: может быть, правда – передать все Муське, сославшись на нездоровье, тем более что она смотрела на меня из-за барной стойки с тревогой и недоумением. «Черт-те что! – Рассердилась я сама на себя. – Какой-то сопляк нервирует меня».
Я принесла заказ и быстро ушла. Меня позвала вошедшая парочка шоферов-дальнобойщиков, и я стала хлопотать около них. Они требовали сначала одно, потом – другое. Когда я закончила их обслуживать, повернула голову к столику зеленоглазого блондина и увидела, что его нет. Я взглянула в окна и заметила, как он торопливо идет к светлой «Тойоте». Я метнулась к столику и увидела две тысячные купюры, прижатые солонкой. Счет был примерно в тысячу рублей, и я метнулась к двери.
Выбежав на улицу, я крикнула:
– Эй! – но он меня не слышал и уже садился в машину. Я подбежала к ней, почему-то мне хотелось встретиться с ним еще раз глазами. – Эй!