Век исторического беллетриста недолог! В то время как его собратья по перу с легкостью преодолевают время – их читают и сто, и двести лет спустя – исторические беллетристы навсегда остаются в своем времени. Были когда-то знамениты на этом поприще Михаил Загоскин, Фаддей Булгарин – и многим ли теперь знакомы их романы? Гремел исторический беллетрист граф Салиас де Турнемир – и где он теперь?
Вот и Григорий Петрович Данилевский разделил судьбу своих собратьев по жанру. Еще лет пятьдесят назад его книги переиздавались, а теперь назови молодому читателю его имя – и реакции не будет никакой. Похоже, исторические романы устаревают быстрее романов обычных!
Сегодня о Данилевском напоминает немногое – и в том числе мемориальная доска на доме № 1 по улице Марата (он же дом № 71 по Невскому проспекту). Здесь Данилевский прожил двадцать шесть лет, здесь умер и отсюда отправился в последний путь. Здесь написал свои самые известные книги – «Княжна Тараканова», «Мирович», «Сожженная Москва»...
Современникам Григорий Петрович запомнился не только как писатель, но и как человек чрезвычайно общительный – особенно со своими собратьями по перу. Он любил поразить собеседника какой-нибудь свежайшей литературной новостью, а когда новостей не случалось, мог без труда приврать. Не случайно Некрасов писал:

Я не охотник до Невского,
Бродит там всякий народ,
Встретишь как раз Данилевского,
Что-нибудь тотчас соврет;
После расскажешь за верное —
Скажут: и сам ты такой!
Дело такое прескверное
Было однажды со мной!..

Дом № 1

За те 26 лет, что Данилевский прожил в этом доме, здесь случилось много всего любопытного. Работали тут курсы женских рукоделий, типография, меблированные комнаты. А в 1864 году – практически одновременно с Данилевским – в доме появилась фруктовая лавка 24-летнего купца Василия Ионовича Соловьева. Торговали в его заведении не только фруктами: здесь имелся свой винный погреб, своя «распивочная продажа крепких напитков», а также особые комнаты «для закусок».

Г.П. Данилевский. Портрет работы И.Н. Крамского

Соловьев был молод и энергичен; дела у него спорились. Со временем в руки Василия Ионовича перешли рестораны Палкина и Лейнера, две гостиницы (одна из которых Северная, ныне «Октябрьская»). Но лавка на углу Николаевской оставалась купцу по-прежнему дорога. Он ведь и жил рядом, в соседнем доме по Невскому проспекту – Невский, 69.
А на исходе XIX столетия соловьевское заведение на Николаевской сменило профиль. Теперь здесь открылся ресторан В.И. Соловьева – и хотя кругом хватало конкурентов (в том же доме работал ресторан «Кавказский» некоего грузина Дгебуадзе с чисто русскими именем и отчеством Лука Иванович) – популярность ресторана была велика.
Да и жильцы в доме № 1 здесь всегда обитали нерядовые. Скажем, в 1870-е жил здесь судебный следователь Николай Федорович Русинов, вошедший в историю благодаря делу игуменьи Митрофании. Дело это нашумело в те годы на всю Россию. Фрейлина высочайшего двора баронесса Прасковья Розен, в монашестве Митрофания, была уличена в изготовлении подложных векселей. Процесс длился долго, а в конце концов суд признал Митрофанию виновной. Начало же всему этому положил следователь Русинов: именно он «постановил привлечь игуменью Митрофанию в качестве обвиняемой и выписать ее для допросов в Петербург» (свидетельство Анатолия Федоровича Кони).
Был в доме № 1 и еще один примечательный жилец, рассказ о котором вполне можно вынести в отдельную главу. Тем более, что он не просто жил в этом здании, но и долго был его полновластным владельцем.

Когда-то всем школьникам было известно стихотворение Самуила Маршака «Быль-небылица» с такими вот строчками:

Конфеты были Ландрина,
А спички были Лапшина,
А банею торговой
Владели Сандуновы.

Это рассказывает пионерам лирический герой стихотворения, старый дед с хорошей памятью: были-де такие времена, когда все принадлежало не народу, а хозяйчикам.
Две фамилии на слуху и сегодня – Ландрин и Сандуновы. А вот кто такой Лапшин скажут немногие. Между тем этот простой крестьянин-кустарь из Новгородской губернии был когда-то знаменит похлеще Сандуновых. Именно он стал первым в России делать безопасные спички.
Если кто не знает, в первой половине XIX столетия спички были опасные. В них использовался белый фосфор, который был очень горюч. К тому же наносили фосфор и на спичечную коробку и на головки спичек. Двойная опасность!
Да и даже не двойная – тройная, ведь белый фосфор был еще и ядовит. Спичками, бывало, травились, как это пытался сделать герой «Детства Темы» известного писателя Гарина-Михайловского:
«Он злорадно остановил глаза на коробке спичек и подумал, что такая смерть была бы очень хороша, потому что будет не сразу и он успеет еще насладиться чувством удовлетворенного торжества при виде горя отца и матери. Он занялся вопросом, сколько надо принять спичек, чтоб покончить с собой. Всю коробку? Это, пожалуй, будет слишком много, он быстро умрет, а ему хотелось бы подольше полюбоваться. Половину? Тоже, пожалуй, много. Тема остановился почему-то на двадцати головках... Он протянул руку к спичкам, отобрал горсть их и начал потихоньку, держа руки под столом, осторожно обламывать головки. Он делал это очень осторожно, зная, что спичка может вспыхнуть в руке...».
Тема остался жив: его необдуманный порыв заметили домашние. Но опасность осталась. Первым, кто справился с ней, был швед Лундстрем: в 1855 году он начал производство безопасных спичек. Там белый фосфор был заменен красным, не ядовитым, да и наносить его стали только на коробки. Такая спичка уже не могла отравить или зажечься случайно!
Долго, долго Россия ввозила безопасные «шведские» спички из-за границы. Но вот два десятилетия спустя в Скандинавию отправился предприимчивый торговец спичками Василий Андреевич Лапшин. Как и где он закидывал там удочки, но результат известен: из Швеции Лапшин вернулся с рецептом изготовления безопасных спичек. И открыл в своем родном селе Хотитово спичечную фабрику.
А дальше дело пошло семимильными шагами. Если вначале лапшинское производство выдавало на-гора 18 тысяч коробок в день, то в начале XX столетия эта цифра дошла уже до отметки в три миллиона коробок! Оно и неудивительно, ведь лапшинские безопасные спички были куда дешевле привозных. А за качеством Василий Андреевич следил не хуже шведов. Спички Лапшина поставлялись в Китай, были удостоены наград на выставках в Амстердаме, Антверпене, Чикаго, Париже, Стокгольме...
Росло производство, росли и доходы. Бывший крестьянин стал купцом 1-й гильдии, хозяином не только спичечного производства, но и многочисленных спичечных лавок в Петербурге и в провинции. И домовладельцем: как раз в пору своего успеха Лапшин приобрел дом на углу Николаевской улицы и Невского проспекта. Здесь он и прожил свои последние годы – вместе с горячо любимой дочерью Ираидой. В ее честь он даже назвал свою фабрику: «Ираида».
...Не только для Маршака спички Лапшина был одним из символов дореволюционной России. Вспоминал о них и поэт Николай Агнивцев – в 1920-е годы, находясь в эмиграции:

Как вздрогнул мозг, как сердце сжалось.
Весь день без слов, вся ночь без сна!
Сегодня в руки мне попалась
Коробка спичек Лапшина...

Ах, сердце – раб былых привычек!
И перед ним виденьем, вдруг,
Из маленькой коробки спичек
Встал весь гигантский Петербург...

И еще одна страница истории дома № 1.
В самом начале XX века в Петербурге обсуждались многочисленные проекты городского метро. В числе энтузиастов нового вида транспорта был инженер Генрих Гиршсон. Он подходил к делу весьма серьезно: изучал грунты, вычислял экономическую целесообразность проекта, тщательно обдумывал техническую сторону вопроса.
А осенью 1901 года Гиршсон предложил городским властям проложить подземную линию под Невским проспектом, от Адмиралтейства до Знаменской площади. Он был уверен, что «существующее по Невскому проспекту движение... медленно, неудобно и стесняет движение».
Какой виделась ему дорога? Конечные станции, несколько промежуточных – в том числе на углу Николаевской улицы. Над станциями – стеклянные павильоны с уходящими вниз винтовыми лестницами. Саму трассу Генрих Антонович собирался заключить в бетонную трубу квадратного сечения, а поезда предлагал сделать недлинными: «двигательный вагон» и два-три пассажирских...
Впрочем, метрополитен под Невским тогда не состоялся, как не состоялись и другие похожие проекты. Наверное, они были просто несвоевременны...
Станция метро здесь появилась только в 1960-е годы. Тогда вовсю шло строительство новой линии ленинградского метро – Невско-Василеостровской. Наземный вестибюль одной из ключевых станций было решено разместить на углу Невского и улицы Марата. Интересно, знали ли строители о проекте Гиршсона?
В советское время работы велись на широкую ногу. Дом № 1 расселили, работавшую тут столовую 1-го разряда закрыли, наземный вестибюль встроили в первый этаж. Открытие новой линии состоялось в ноябре 1967 года, а станцию в доме № 1 назвали «Маяковской» – по близлежащей улице Маяковского. Можно лишь догадываться, почему не «Маратовской». Наверное, из патриотических соображений...
Ну а после того, как станция открылась, власти стали думать о судьбе расселенного здания. Благо никаких серьезных осадок и трещин оно не дало: строители поработали на славу. В итоге решили вернуть сюда общепит, да не просто вернуть – вывести его на новый уровень. В самом начале 1974 года в доме № 1 открылся ресторан «Невский» – огромный, на четырех этажах, по тому времени необычайно ярко оформленный.
Ресторан властвовал в здании до начала XXI века, когда пришла новая эпоха: после капитальной реконструкции здания холдингом «Адамант» здесь разместился торговый центр «Невский атриум». Открытие его состоялось в конце 2006 года; впрочем, и ресторану тоже нашлось место в новом ТЦ – на пятом его этаже.

Это событие, случившееся в 1879 году, Анна Григорьевна Достоевская описывала так:
«Около двадцатых чисел марта с мужем произошел неприятный случай, который мог иметь печальные последствия. Когда Федор Михайлович, по обыкновению, совершал свою предобеденную прогулку, его на Николаевской улице нагнал какой-то пьяный человек, который ударил его по затылку с такою силой, что муж упал на мостовую и расшиб себе лицо в кровь. Мигом собралась толпа, явился городовой, и пьяного повели в участок, а мужа пригласили пойти туда же. В участке Федор Михайлович просил полицейского офицера отпустить его обидчика, так как он его "прощает". Тот пообещал, но так как назавтра о "нападении" появилось в газетах, то, ввиду литературного имени потерпевшего, составленный полицией протокол был передан на рассмотрение мирового судьи 13-го участка, г-на Трофимова. Недели через три Федор Михайлович был вызван на суд».
Камера мирового судьи Трофимова находилась тогда на углу Николаевской и Стремянной улиц. Сегодня на этом участке (№ 3/22) стоят разные по облику здания; разумеется, во времена Достоевского они выглядели иначе. Хотя бы потому, что эффектная угловая часть дома была возведена в 1881 – 1882 годах, уже после кончины писателя...

Дом № 3

К известной персоне был тогда вызван Федор Михайлович Достоевский! «Крупный старик воинственного вида, с седой курчавой головой и большими усами» – таким запечатлел мирового судью Трофимова другой известный юрист Анатолий Федорович Кони.
В столичном обществе об Александре Ивановиче Трофимове судачили немало. Как уверяет один мемуарист, говорили так: «он добрый старик, был всегда консерватор, а когда его избрали в мировые судьи, он вдруг помешался на том, что надо быть дерзким и грубым относительно всякого, похожего с виду на барина». О подобных толках вспоминает и Кони: «ходили слухи, что он держит себя чрезвычайно развязно в судебном заседании, шутит над свидетелями и подсудимыми, дает им наставления из области житейской философии и читает нотации и этим очень увеселяет собирающуюся в большом количестве в его камеру публику. Слухи эти проникали нередко и в печать, причем мелкая пресса, не стесняясь, называла разбирательство у Трофимова "балаганом"... За его камерой все более и более укреплялась репутация увеселительного места».

Ф.М. Достоевский

Однажды на петербургский мировой съезд поступила жалоба от некоего болгарина, в присутствии которого Трофимов прошелся насчет «братьев-славян». Сказал, что ради них не стоило вступать в войну с Турцией. После долгих споров съезд вынес Трофимову официальное предостережение, причем одним из главных сторонников наказания был молодой тогда А.Ф. Кони.
А через год Кони осуществлял ревизию делопроизводства Трофимова. И для начала несколько раз посетил камеру мирового судьи как частное лицо. «И что же? Вместо прославленного балагана я увидел настоящее мировое, жизненное, чуждое бездушной формальности и равнодушной торопливости разбирательство. За судейским столом сидел умный и трогательно добрый человек, по-отечески журивший участвующих в деле и по-отечески входивший в их нужды и их понимавший... И отношение всех находившихся в камере к Трофимову было особенное: между ним и ими чувствовалась живая связь и взаимное понимание...».
Кони тогда пришел в кабинет к Трофимову с печальным признанием: «Мне больно и стыдно вспомнить, что я настоял на дисциплинарном суде над вами: я не знал вас и понимал вас слишком формально». Дело закончилось дружескими объятиями...
Но что же дело Достоевского? Понятно, что в камере мирового судьи собралось тогда немало публики: всем была охота увидеть знаменитого писателя в «балагане». Сидели в зале многочисленные представители либеральной прессы, а также лихой поэт Дмитрий Минаев, который уже обдумывал свой новый экспромт. Его он и зачитал Трофимову после заседания:

О, из судей столицы Невской
Счастливей всех ты, без сомнения,
Коль от тебя сам Достоевский
Ждал справедливого решения!

Явившись к мировому судье, Федор Михайлович снова заявил, что прощает обидчика и просил не назначать ему наказания. Было предоставлено слово и ответчику, крестьянину Федору Андрееву – и тот прямодушно сообщил, что был «зело выпимши и только слегка дотронулся до "барина", который от этого и с ног свалился».
Каким оказалось справедливое решение? А вот каким: мировой судья приговорил Андреева к штрафу в шестнадцать рублей – «за произведение шума» и беспорядка на улице.
Достоевскому вердикт показался строгим. Как вспоминает Анна Григорьевна, «муж мой подождал своего обидчика у подъезда и дал ему шестнадцать рублей для уплаты наложенного штрафа».
На что потратил крестьянин Андреев эти 16 рублей, история умалчивает...

Пятиэтажный дом № 3/22, выходящий на Николаевскую улицу – типичный доходный дом дореволюционного Петербурга. Эффектные фасады подчеркивают богатство, пространство использовано с максимальной пользой – для вящего дохода. Владельцы сдавали такие дома под квартиры, конторы и магазины. Иногда с делами справлялись сами, а иногда нанимали управляющего.
Дом № 3 был построен для генеральши Софьи Мор (см. ее монограмму на фасаде), а в начале XX века перешел в руки баронессы Варвары Корф. В то переходное время домом несколько лет управлял Федор Иванович Грус. Нидерландец по рождению, он был вообще энергичным предпринимателем и играл важную роль в питерской голландской общине: был старшиной совета столичной Голландской церкви (что на Невском пр., 20), управлял церковным домом.
Несмотря на то что Федор Иванович не совсем уверенно владел русским языком, это не помешало ему стать художественным критиком и переводчиком. Свои способности Грус, впрочем, оценивал реалистично; вот что пишет о нем известный писатель Василий Ян:
«В Петербурге мне довелось познакомиться с художественным критиком "Петербургской Немецкой Газеты" – Федором Ивановичем Грус. Он переводил какой-то обширный труд немецкого профессора по истории искусства и, плохо зная русский язык, пригласил меня редактировать его перевод.