Лондон
1818 год

Прошлое настигло ее под дождем на Брэдди-сквер в шести сотнях ярдов от Микс-стрит. На протяжении всего пути она двигалась настороженно и пугливо, точно дикая птица. Не было слышно чужих шагов. Никто из редких прохожих не проявлял к ней интереса. И все же она знала, что кто-то ее преследует. Ведь она сама была шпионкой слишком долго.
От пистолета в такой ливень никакого проку, поэтому она сжимала в руке нож, пряча его под складками плаща.
В конце концов то, чего она так боялась, все же произошло. Мимо пробегали служанки, спешащие домой. Быстро шагали клерки, согнувшись под зонтами. Они возникали из пелены дождя, а потом снова терялись из виду, растворяясь в сером полумраке. Навстречу ей двигался мальчишка-посыльный, накрыв голову курткой. Насквозь пропитанные дождевой водой, поля его шляпы свисали, закрывая лицо. В нем не было ничего необычного. Совсем ничего.
Он уже прошел мимо, когда она что-то почувствовала и резко развернулась, взмахнув ножом. Она услышала, как он охнул, и в тот же миг в лицо ей полетела куртка, его нож резанул по груди, прорвав одежду. Руку обожгло болью.
Он оттолкнул ее и побежал прочь. Только гравий брызнул из-под каблуков его ботинок.
Выронив нож, она схватилась за руку. Дьявол! Рукав пропитался кровью. Смешиваясь с дождем, она становилась розовой и стекала с ладони.
«Я истекаю кровью». Она прижала руку к ребрам. Нож негодяя прорезал платье. Но еще больше ее тревожила глубокая рана на руке. Должно быть, нож задел кровеносную жилу, и кровь струей вытекала наружу.
Как, оказывается, просто лишиться жизни. Было почти не больно. Только смерть приближалась с каждой секундой.
Поэтому она побежала. Плащ соскользнул с плеч, но она этого не заметила, зажав рукой рану, стараясь выиграть еще несколько драгоценных минут. И все же время стремительно утекало вместе с кровью.
Микс-стрит располагалась к северу от Брэдди-сквер. Британская разведывательная служба выбрала самую тихую улицу в этом районе Лондона. Посторонние люди сюда не забредали. Дом номер семь располагался посередине улицы. Она брела вперед, спотыкаясь, не оглядываясь по сторонам в поисках врагов и не тратя время на то, чтобы укрыться от дождевых струй. Теперь самым важным было преодолеть последнюю сотню ярдов.
Она всегда считала, что ее смерть будет гораздо более зрелищной. Ждала, что та придет за ней в рискованной игре вместе с последним выбросом костей, в окружении затаивших дыхание зрителей. Она была готова к тому, что ее схватят и приговорят к расстрелу.
Она даже представляла себе, как ружейный залп положит конец ее существованию. Какая почетная и быстрая смерть! Но чтобы истечь кровью на одной из безвестных грязных улиц Лондона от ножевого удара… Нет, такого конца она никак не могла себе представить.
Но теперь ей уже не доведется узнать, за что и по какой причине ей суждено было умереть. Сил на размышления не оставалось. Все усилия были направлены на то, чтобы продолжать переставлять ноги.
Серая завеса дождя колыхалась от порывов ветра. Из мглы показались двое мужчин. Они едва не сбили ее с ног, не замечая ничего на своем пути. Придя домой, эти чопорные английские джентльмены обнаружат на своей одежде кровь и будут оплакивать испорченное платье, так и не узнав, какая трагедия разыгралась под самым их носом.
Окровавленные аристократы. Смешно. Ей вдруг стало ужасно смешно.
Никто не замечал, что она умирает. Двери домов заперты. Шторы на окнах задернуты.
Она миновала невысокую каменную изгородь и очутилась наконец перед домом номер семь. На выкрашенной в зеленый цвет двери висел молоток в виде бронзовой розы. Она взялась за нее окровавленной рукой, с силой ударила, а потом вновь зажала рану и уткнулась лбом в дверь.
«Как странно, что совсем нет боли. Я испытывала боль так часто. Но в этот последний раз совсем ничего не чувствую».
На самом деле она не готова была умереть. Слишком много еще нужно сделать.
Дверь отворилась, лишив ее опоры. Она рухнула лицом на землю. Половик, лежавший возле двери, оказался на удивление жестким и оцарапал щеку. Она почувствовала, что ее переворачивают, и увидела смотревшую на нее девушку. Кажется, лицо ее было незнакомым. Или все-таки…
Чьи-то сильные руки приподняли ее. Кто-то закричал. Слов она не различила. Звуки доходили до ее слуха словно сквозь туман.
Когда она вновь открыла глаза, он был здесь. Темные волосы, худощавое, смуглое, как у цыгана, лицо, серьезные глаза…
– Привет, Хоукер, – вымолвила она.
– Привет, Жюстина, – ответил он.

Она не умерла на пороге. Она выживала столько раз, что и не перечесть. И наверняка смерть отступит и теперь.
Жюстина открыла глаза и уже спустя мгновение поняла, где находится. Она лежала на обеденном столе в доме на Микс-стрит и смотрела в белый потолок, украшенный лепными узорами из переплетенных листьев.
Она услышала, как Хоукер спросил:
– Она будет жить?
И высокий худощавый доктор ответил нетерпеливо и раздраженно:
– Да откуда мне знать? Не загораживайте-ка мне свет!
Жюстина не могла сказать, ободрил ли этот ответ Хоукера, но она почувствовала некоторое облегчение. Она всегда считала настоящих хирургов грубыми, бездушными мясниками и никогда не доверяла вежливым докторам с нежными руками, пересыпающими речь малопонятными терминами.
Жестко было лежать на плоском столе. Жюстина ощутила собственную наготу, хотя совершенно не помнила, как с нее сняли одежду. Несколько человек держали ее за руки и ноги. Хоукер коснулся ее левого плеча и заглянул в лицо.
Внезапно на Жюстину обрушилась тьма, и она оказалась в самом сердце адского костра, когда тело пронизала боль. Ей просто необходимо было выбраться отсюда. И она боролась изо всех сил.
– Да держите же ее крепче, черт вас побери! – скомандовал хирург.
– Chиre. Ne me quitte pas. Посмотри на меня. Ici^[1], – произнес Хоукер.
Тьма отступила. Хоукер навис над Жюстиной, и на его красивом умном лице отразилось беспокойство. Непослушные волосы упали на глаза. Жестокие глаза.
– Посмотри на меня. Вот так. – Его пальцы впились в плечо Жюстины. – Лежи спокойно. Ты здесь со мной.
– Я не хотела приходить сюда, – ответила Жюстина.
– Знаю. А теперь молчи и смотри на меня.
– Я не ненавижу тебя. – Она действительно произнесла это вслух? Каждое слово давалось с таким трудом.
– Потеряла сознание, – сказал кто-то. – Оно и к лучшему.
Но Жюстина не теряла сознания. Она различала свет и тьму, слышала голоса, чувствовала – и очень отчетливо – боль. И все же ей казалось, что это происходит с кем-то другим в нескольких футах от этого стола.
Мужской голос что-то произнес, и Хоукер ответил:
– …прежде чем дождь смыл следы крови. Узнайте, где это произошло. Пакс, я хочу, чтобы ты…
А хирург тем временем продолжал терзать Жюстину.
– Да посмотрите, не нужна ли моя помощь кому-нибудь еще. Каждый раз, когда вы… – Доктор замолчал, а потом обратился к кому-то: – Подержите-ка.
– Я шла очень медленно, – с трудом произнесла Жюстина. – Я должна рассказать. Газеты…
– Потом, – прервал ее Хоукер. – Поговорим потом.
Теперь она точно знала, что не умрет. Хоукер растолкает ее и заставит говорить, если поймет, что ее жизнь висит на волоске. Он будет жестоко настойчив в своем стремлении вытянуть из нее информацию. Уж в этом на него можно положиться.
– Вокруг дома все спокойно, – раздался еще один мужской голос. Над Жюстиной склонилось угрюмое лицо, покрытое шрамами, а потом снова исчезло из виду. Уильям Дойл.
А потом Хоукер приказал кому-то порасспросить жителей с Микс-стрит. Возможно, кто-то что-то видел.
И посреди всего этого – бормотание хирурга:
– Ну нет, ты от меня просто так не уйдешь, сукин сын! Как кровит, черт возьми! Мне необходимо… Да держите же кто-нибудь эту проклятую женщину!
Боль то усиливалась, то немного стихала. Тихо разговаривая сам с собой, хирург накладывал швы на рану.
– Отличное тело. Здоровое. И ни грамма жира. Полагаю, она одна из вас, – вновь раздался голос хирурга.
– Да. Не дайте ей умереть, – ответил Хоукер.
– Дойл… – начал кто-то и невнятно забормотал дальше. – Льет как из ведра… Нашел его под…
– Взгляну позже, – произнес Хоукер.
Раздались и другие голоса, но Жюстина уже не различала слов. Кромешная тьма начала наваливаться на нее со всех сторон, точно сотня мягких черных подушек. Однажды ей довелось спать на постели с черными бархатными подушками. Это было в Вене. Ее тело пронзила резкая боль, когда чьи-то руки подняли ее со стола. Углы комнаты закружились в бешеном водовороте.
– Вы знаете, что делать, – произнес хирург. – Наблюдайте за ней. Следите за тем, чтобы рана не начала кровоточить снова. Положите ее в постель и не позволяйте двигаться.
– Уж не сомневайтесь, – ответил Хоукер.
– Варвары! – Жюстина не стала называть присутствующих кретинами и безмозглыми идиотами, хотя они того заслуживали. Ведь она – сама кротость и терпение. – На мне нет одежды. Сделайте же что-нибудь.
Ее отнесли на второй этаж мимо большого зеркала, висевшего на стене, мимо карт в рамках. После стольких лет руки Хоукера все еще были такими же желанными, как хлеб с молоком для изголодавшегося путника.
«Я так и не смогла забыть».
Его нельзя было назвать слишком высоким или мускулистым. Во всяком случае, по силе он вряд ли сравнился бы с ходячей горой – Уильямом Дойлом. Хоукер таил в себе угрозу тонкого и чрезвычайно острого лезвия. Его сила не бросалась в глаза. И все же кости его были крепки, как сталь, а мышцы напоминали туго скрученные канаты.
Жюстина услышала, как стоящий у подножия лестницы Уильям Дойл сказал кому-то:
– Она слишком стара для тебя, приятель. Даже в свои двенадцать лет она была стара для таких, как ты.
Очевидно, один из молодых людей, находящихся в холле, заинтересовался ее наготой, и ускользающее сознание Жюстины нашло это забавным.

Эйдриан Хоукхерст, рыцарь ордена Бани, бывший вор из трущоб, а ныне глава британской разведывательной службы стоял в изголовье кровати и наблюдал за дыханием Жюстины. Он ничего не мог сделать для того, чтобы спасти ее от смерти.
– Ты когда-нибудь заходил в ее магазин, чтобы поговорить с ней? – спросил Дойл.
– Нет. Теперь, когда Наполеона больше нет, она не представляла угрозы. Такие, как она, нашей службе больше неинтересны.
– Но ты все же не упускал ее из виду. И ее магазин тоже.
– Да.
Накрытая одеялом Жюстина выглядела бледной и беззащитной. Нагретые в камине и завернутые в полотенца кирпичи были заткнуты под матрас, чтобы согреть больную.
Выздоровев, она обнаружит на своем теле еще один шрам. Всего их будет пять. Хоукер знал историю каждого и не раз покрывал поцелуями каждый из них.
Кожей Жюстина всегда напоминала ему о луне. Она была слишком светлой, почти прозрачной. Он, бывало, лежал рядом с ней в неясном свете, отбрасываемом свечами, и водил пальцем по просвечивающим сквозь кожу жилкам. Вверх по руке к шее, а потом вниз к холмикам грудей. Или же по ноге к средоточию ее страсти, играть с которым он не уставал никогда. Но сейчас кожа Жюстины утратила свою прозрачность, как если бы исходящий от нее свет ушел куда-то в глубь тела, чтобы согревать его и тем самым поддерживать в нем жизнь.
Судьба имеет на своем хвосте жало. Эйдриан хотел, чтобы Жюстина вернулась к нему в постель. И вот она лежит здесь. Только за это пришлось заплатить высокую цену.
К постели подошел Дойл.
– Люк говорит, что вероятность благоприятного исхода велика.
– Обнадеживать людей – его работа.
– Он слишком занят, чтобы лгать.
– Друзья всегда выкроят минуту, чтобы солгать. В нашем циничном мире эта мысль согревает душу. – Эйдриан коснулся щеки Жюстины костяшками пальцев. На ощупь ее кожа казалась гладкой и в то же время неуловимой, точно воздух. Под ней ощущалась пульсация.
Даже спустя много лет после их расставания Эйдриан все еще просыпался среди ночи от возбуждения, желая обладать этой женщиной. Страсть к ней так и не утихла с течением времени.
– Я хотел, чтобы она вернулась, и вот она здесь. Судьба воистину капризная девица.
– Это точно. – Сунув руку под одеяло, Дойл коснулся плеча Жюстины. – Она справится. Ее трудно убить.
– Хотя пытались многие.
Волосы Жюстины разметались по подушке. Светло-каштановые локоны с медовым отливом выглядели столь соблазнительно, что казались съедобными. Эйдриан помнил это ощущение гладкого шелка между пальцев. Помнил, как ложились в его ладони ее груди. Он помнил их вес и форму, помнил силу стройных ног, обхватывающих его талию.
Много лет назад Жюстина стреляла в него. Сначала они были друзьями, потом любовниками, а затем врагами. Шпионами, воевавшими по разные стороны баррикад.
Три года назад война закончилась. Время от времени Эйдриан проходил мимо магазинчика Жюстины и заглядывал внутрь. А иногда останавливался рядом и наблюдал, чтобы увидеть, как она изменилась за прошедшие годы.
Когда они разговаривали в последний раз, Жюстина пообещала его убить. Поэтому Эйдриан никак не ожидал увидеть ее на пороге своего дома – опасно раненную, убегающую от какого-то неизвестного врага.
Внизу открылась и вновь захлопнулась входная дверь. Эйдриан не слышал, о чем говорили люди в кабинете. До его слуха донесся лишь скрип дверных петель да барабанная дробь дождя по крыльцу.
– Пакс шел по следам крови до Брэдди-сквер. Там на нее напали. – Дойл сунул руку во внутренний карман куртки, достал оттуда нож и передал его Эйдриану. – Он обнаружил вот это. Валялся в луже крови.
– Он принадлежит Жюстине. – Черный нож с плоской рукояткой и выемками для пальцев. Соотношение длины рукоятки и лезвия было идеальным для броска. – Я дал ей его. – Острый точно бритва. Жюстина ценила хорошее оружие.
Эйдриан посмотрел на лежащую в постели женщину.
– Ты ранила его, Сова. Отличная работа.
Он вспомнил тот день, когда вложил в ее руку этот нож со словами:
– Не стоит расхаживать по городу безоружной. – Господи. Тогда они были совсем детьми.
– Она носила его с собой, – заметил Дойл.
– И достаточно долго. – Эйдриан, казалось, ощущал исходящее от рукояти тепло кожи Жюстины. Зачем она носила этот нож с собой? – Теперь от нас требуется отыскать лондонца с ножевым ранением.
– Может оказаться, что он и не англичанин вовсе. Кое-кто в Австрии и Пруссии все еще точит на нее зуб. – Дойл поскреб покрытый щетиной подбородок. – И вполне возможно, что нападавший – француз.
– Принимая во внимание все, что мы знаем о Жюстине, нападавшим вполне может оказаться швед или каннибал с одного из островов Тихого океана.
Стало быть, все эти годы Жюстина хранила его подарок.
Эйдриан сунул нож с запекшейся на лезвии кровью под подушку Жюстины слева от ее головы. Именно так она поступала в те времена, когда они были вместе. Возможно, нащупав нож под подушкой, она почувствует себя спокойнее. Или, сжав его в пальцах, попытается отогнать смерть прочь.
У Жюстины на мгновение перехватило дыхание, и в груди что-то забулькало. Затем все стихло. Эйдриана окатило ледяной волной. Время, казалось, остановилось… Но потом Жюстина судорожно втянула ртом воздух и вновь мерно задышала.
Она не умерла. Не может умереть.
– Не нравится мне все это.
– Ей больно, – произнес Дойл. – Так всегда бывает, когда человеку больно. И это вовсе ни о чем не говорит.
Друзья всегда лгут.
Жюстина что-то забормотала – Эйдриан не разобрал слов, – а потом повернула голову. Она дрожала всем телом, как если бы заключенная в нем боль пыталась вырваться на волю.
– Это не сон, – озабоченно произнес Эйдриан.
– Нет.
– Мне приходилось наблюдать за ней спящей, когда мы были близки. – После занятий любовью Эйдриан вылезал из постели, чтобы подбросить поленьев в очаг. Он стоял обнаженный на холодном полу и думал о том, сколь совершенна Жюстина. Временами он даже не верил, что эта женщина принадлежит ему. – Она засыпала очень крепко. Мышцы расслаблялись. Лишь в такие моменты ее можно было застать врасплох. Но потом она быстро просыпалась и вновь становилась ловкой и изворотливой, точно кошка. Иногда мне даже казалось, что среди ее предков были представители семейства кошачьих. Ох уж эти благородные французские семьи…
– Да, с этими французами ничего не знаешь наверняка. Такой изобретательный народ. А она до сих пор ходит вооруженная до зубов, несмотря на то что вот уже несколько лет царит мир. Во внутреннем кармане ее плаща мы обнаружили заряженный пистолет. Правда, в последнее время из него не стреляли.
– Я постоянно говорил ей… – Голос Эйдриана зазвучал жестче. – Я не раз говорил ей, что порох во время дождя нужно держать сухим.
– Может быть, именно поэтому в ее руке оказался нож, а не пистолет, а сама она все еще жива. А еще у нее было вот это. – Дойл вынул из кармана носовой платок и осторожно развернул его, явив взору Эйдриана промокшие насквозь и окрашенные кровью клочки бумаги.
Мокрая газета. Она расползется под пальцами, поэтому Эйдриан не стал трогать.
– Наверное, о них она говорила. Должно быть, кто-то считает, что ради этих обрывков можно и убить.
– Это может быть «Таймс» или «Обсервер». Мы высушим листки, отделим один от другого и тогда посмотрим, что в них такого особенного. – Дойл свернул платок. – Но на это потребуется несколько часов.
– Она сама все расскажет, когда очнется. Думаю, это произойдет совсем скоро.
Дойл кивнул. Потом еще раз пристально посмотрел на Сову и отошел к окну. Сегодня он был одет как чернорабочий – уродливый гигант в грубой одежде. Волосы его намокли, и седые пряди прилипли ко лбу и вискам. Его щеку обезображивал фальшивый шрам. Вот только спокойная холодная сила была настоящей.
– Льет как из ведра. Надеюсь, не затопит подвал.
Отличная погода для убийства. В пелене дождя никто не обратил внимания ни на Жюстину, ни на преследующую ее тень. Когда Эйдриану самому приходилось идти за кем-то по пятам, он всегда предпочитал именно такую погоду.
– Я послал записку Севи. Она наверняка захочет побыть с сестрой. – Дойл начал задергивать шторы.
– Не надо. Она любит свет. – Эйдриан помолчал, а потом добавил: – Она дрожит.
– В комнате достаточно тепло. Холод исходит изнутри ее, – произнес Дойл, но все же подошел к камину и пнул по жаровне. Искры взметнулись вверх и рассыпались по коврику перед камином.
На лестнице послышались шаги. Спустя мгновение в комнату вошел Пакс с подносом в руках, которого сопровождал Кекс – пес размером с пони. С его спутанной серой шерсти стекали струйки воды.
– Бульон, – пояснил Пакс. – Люк сказал, что ее нужно кормить с ложечки, если, конечно, она в состоянии проглотить хоть каплю.
– Поставь на стол. – Сняв с себя мокрую куртку и повесив ее на спинку стула, Дойл остался в одной рубашке и жилете. После этого он закатал рукава, словно готовился расправиться с несколькими нападающими одновременно.
– Флетчер со своими людьми уже побывал на Брэдди-сквер, – сообщил Пакс. – Они расспрашивают жителей, пытаясь напасть на ее след. Остальные в кабинете. Сушатся и пьют чай.
– Спущусь через минуту.
Взволнованный Кекс подошел ближе. Он поддел носом локоть хозяина, а потом ткнулся своей большой квадратной головой в подушку, нюхая волосы Жюстины и запоминая ее аромат. Ему не понравился запах крови и лекарств, исходящий от повязки. Еще несколько раз ткнувшись носом в одеяло, он отвернулся и направился к Дойлу.
Присев на корточки, тот подкладывал в очаг куски угля, действуя при этом так, словно его руки совсем не ощущали жара. Когда он отошел в сторону, его место занял пес, тяжело развалившийся на полу. Уголь затрещал в очаге, раскаляясь. Кекс со вздохом уложил голову на передние лапы, укрыв задние пушистым хвостом.
– Я принес нож. – Пакс поставил миску с бульоном на стол рядом с кроватью. – Люк говорит, что рану нанесли им.
– Покажи ему. – Дойл кивнул головой в сторону Эйдриана.
Пакс передал Эйдриану нож рукояткой вперед.
– Флетчер нашел его в тридцати футах от лужи крови. Похоже, его специально там бросили. Не дотрагивайся до лезвия.
Матово-черный плоский нож напоминал своим изящным изгибом вороново крыло.
Конечно же, он был знаком Эйдриану.
– Еще один из моих детей отыскал дорогу домой. Как же хорошо я выдрессировал свои ножи. – Вес этого орудия и его форма были до боли знакомы. Эйдриан перевернул его. – Гляди-ка, кто-то сделал на ней гравировку. Буквы «Э» и «Х» – Эйдриан Хоукхерст. Благодаря этому нож стал совершенно особенным.
– Да, подарок от недоброжелателя, – сухо произнес Пакс.
– И человек этот так же недоброжелателен по отношению к Жюстине.
– Этот нож действительно твой? Ты уверен? – спросил Дойл.
– Мой. Вне всяких сомнений. Видишь? – Эйдриан провел подушечкой большого пальца по изгибу рукоятки. – Это было сделано, чтобы нож не вращался во время броска. Но ничего не вышло, поэтому я изготовил всего дюжину. Один подарил Жюстине. – Он посмотрел на Пакса. – По одному тебе и Флетчеру. Еще один – Анник, но она тут же его потеряла, беззаботная женщина. Двух я лишился во Франции: оставил их в телах своих врагов. Еще три оставил с вещами, когда в спешке убегал… – Эйдриан на мгновение задумался. – Из Соккьеве. Это в Италии.
– Стало быть, они рассеялись по всей Европе, – подвел итог Дойл.
– А точнее, девять штук, – добавил Пакс. Бухгалтер в душе, он обожал точные цифры.
– И еще три валяются в мастерской на первом этаже.
Дойл запустил согнутый палец в нагрудный карман и выудил оттуда лупу. Не говоря ни слова, он протянул ее Эйдриану.
Тот принялся внимательно изучать находку.
– Лезвие не сточено, несмотря на то что ему уже шестнадцать лет. Несколько зазубрин. Но они, возможно, появились во время сегодняшнего падения. Много засохшей крови, которая постепенно приобретает коричневый оттенок. Она оказалась на ноже примерно с час назад. А еще… – На краю лезвия виднелась белая полоса, как если бы кто-то провел ножом по молоку и дал ему высохнуть. Только вот такие ножи, как этот, не опускают в молоко. – Лезвие загрязнено. Это яд.
– Люк тоже так считает, – произнес Пакс. – Только он не знает, какой именно.
Дьявол. Яд. Эйдриан выронил нож из рук, подошел к кровати и стащил с Совы одеяло. Необходимо снять с раны швы. Еще не поздно…
– Ястреб! – Пакс схватил товарища за запястье, – Оставь все как есть. В ране чисто. Ты не видел, но оставленный ею кровавый след тянется до самой Брэдди-сквер. Даже если яд и попал в рану, он вымылся оттуда вместе с кровью. – Пакс медленно отпустил руку Эйдриана.
– Уже больше часа прошло. – Не глядя на Эйдриана, Дойл вновь укрыл Сову одеялом. – Зрачки нормальные. Нет испарины на лбу. Рука не опухла. Губы не сухие. Пульс немного учащенный, но это от боли.
В Лондоне можно было купить пять сотен различных ядов, если только знать место. Быстрые. Медленные.
«Ради всего святого, Сова, каким из них начинен поразивший тебя нож?»
– Я никогда не пользовался ядами. От этого появляется небрежность в работе.
– Даже в разгар войны не многие прибегали к помощи яда, – заметил Пакс. – Это сужает область поисков.
Война закончилась три года назад. И все же некто из страшного прошлого умудрился протянуть свою руку и схватить Жюстину.
– Они воспользовались моим оружием. – Эйдриан наклонился и поднял нож с пола. Он помнил мельчайшие подробности его изготовления. Помнил, как впервые поднес полоску стали к точилу. Ему потребовалось несколько часов, чтобы придать лезвию необходимую форму.
Некоторые ножи оживают. Да, есть в них что-то от живого существа. И никто не переубедил бы Эйдриана в обратном. Этот нож был злым, полным решимости. Настоящий убийца.
«Но ведь ты не убил ее, правда? Должна же в тебе остаться хоть капля преданности своему создателю».
Эйдриан взвесил нож в руке и метнул его в дверной косяк. Лезвие с глухим стуком погрузилось в деревянную поверхность. Кекс тотчас открыл глаза и потрусил прочь, чтобы спрятаться за спинку стула.
Эйдриан вытащил нож из косяка и положил его на каминную полку лезвием к стене, чтобы нож не ранил кого-нибудь невзначай.
– Они столпились внизу и ждут приказов, – произнес Дойл, – а сумерки сгущаются. – Ответа не последовало, и он добавил: – Я не позволю ей умереть в твое отсутствие. Не стоит терять времени.
Жюстина первая вытолкала бы его за дверь. Отправила бы выполнять свою работу. Эйдриан отчетливо представлял, как она сурово хмурит брови.
Наклонившись к ее уху, он прошептал:
– Дождись меня, Сова. Помнишь, ты обещала перерезать мне горло, когда я засну? Так сдержи свое обещание. У нас с тобой осталось незаконченное дело.
Жюстина лежала, беспокойно мотая головой. Ее лоб прорезали складки, а губы шевелились, точно она силилась что-то сказать. Все еще дышала. Все еще жила.
Эйдриан выпрямился.
– Я убью негодяя, сделавшего это.
– Знаю, – ответил Дойл.
Пакс поспешил за Эйдрианом.
– Останься, – сказал Дойл.
– Мне нужно…
– Это подождет. Ступай к кровати и приподними ее. Нужно попытаться покормить ее бульоном. – С этими словами Дойл взял со стола миску.