Тиходонск, 7 февраля 1997 года, 17 часов 40 минут, температура воздуха минус 12 градусов по Цельсию.
Жизнь все сильней брала за горло мозолистой рукой. Настолько холодной и жесткой, что иногда казалось, будто это костлявая хватка смерти. Старые, выношенные ботинки не защищали от холода, так же как вытертое пальтецо и облезшая до самой кроличьей шкуры некогда меховая шапка. Если бы выхлебать тарелку густого борща с хлебом да навернуть картохи под селедочку и стопарик водки – сразу бы потеплело. Впрочем, и без водки обошелся бы, и без селедочки, да и без борща – набить брюхо любой жратвой, чтобы не сосало под ложечкой, не тошнило, не подгибались ноги…
Сергей Лапин медленно брел по проспекту Маркса – главной улице Тиходонска. Ветхие домишки старого купеческого города из бесценных, но никому не нужных, а потому ничего не стоящих памятников истории и архитектуры превратились в престижные и дорогие вместилища всевозможных офисов, магазинчиков, баров, представительств и фирм, мгновенно восстановив былой, казалось, навсегда утраченный, лоск. Лапин шел вдоль отделанных мрамором фасадов, лежащих у полированных дверей на очищенной от снега фигурной тротуарной плитке цветных ворсистых ковриков, ярких, манящих изысканной снедью либо ультрамодной одеждой витрин, мимо небрежно приткнутых у тротуарной кромки огромных всепогодных джипов, мимо нарядных веселых женщин, сытых и уверенных мужчин – хозяев нынешней жизни.
Его облик настолько контрастировал с окружающим великолепием, что мог служить наглядной иллюстрацией к рубрике «Два мира, две судьбы», которой в былые времена советские газеты приколачивали к позорному столбу истории гнойные язвы капитализма. Сам Сергей об этом не думал – у него было предельно конкретное мышление, касающееся лишь того, что заботило в данную секунду. Сейчас он беспокоился, вернулась ли Тонька – в противном случае в дом не войти: ключ у него изъяли неделю назад. Да теплилась надежда, что удастся чего-то подкалымить в чебуречной у Рубена.
Доковыляв до Богатого спуска, Лапин свернул вниз и уже через квартал оказался в купеческом Тиходонске начала века. Тогда спуск упирался в грузовые причалы, тут разгружали сухогрузы с лесом, зерном, табаком и мануфактурой и загружали баржи мукой с Парамоновской крупорушки, сигаретами с Асмоловской табачной фабрики, овощами, вяленой рыбой. Здесь всегда можно было подработать или, на худой конец, украсть, потому переулок и прозвали Богатым. О разновидностях промысла тех времен красноречиво говорили названия коротеньких улочек и проулков: Соляная, Табачная, Мануфактурный… Прилегающий к причалам район окрестили Богатяновкой, и, хотя порт давно перенесли в другое место, название сохранилось. Сохранилось в первозданном виде и все остальное: обветшавшие вконец одно-, двух-, редко трехэтажные домишки с приспособленными «удобствами», соответствующее жилому фонду население, лихие обычаи и нравы. Одно слово – Богатяновка!
У Рубена посетителей почти не было: за угловым столиком трое местных мужиков пили вино, да два залетных парня с хищными лицами и приклеенными к углам ртов «беломоринами» шушукались над тарелкой остывших чебуреков. Лапин несколько минут подождал хозяина, потом боком прошел в подсобку. Здесь пахло раскаленными чебуреками и жареным мясом. За замызганной занавеской слышался веселый разговор: Рубен принимал друзей. Лапин кашлянул.
– Кэто там? – Занавеска откинулась. Круглолицый армянин с усиками-стрелочками выглянул из прокуренного закутка. Его добродушному виду не соответствовали внимательные холодные глаза. Глаза человека, с которым лучше не ссориться. Да и говорили о нем всякое… Неизвестно, насколько слухи соответствовали действительности, но рэкетиры к чебуречной не приближались на дальность пистолетного выстрела.
– Работы нет? – Голос звучал хрипло, наверное, от волнения – слишком важным был для него ответ на этот вопрос. Лапин откашлялся.
– Нэт, дарагой, – Рубен развел руками. – Воду принэсли, дрова есть. Давай завтра заходи…
Он с симпатией относился к Сергею. Парень порядочный, не пьет, не дерется, не ворует. И вид приличный – всегда чисто выбрит, голос тихий, взгляд ясный – не похож на богатяновскую шпану…
– Завтра, харашо? – Хозяин доброжелательно улыбнулся.
Лапин печально кивнул и сглотнул.
– Э-э-э, – насторожился Рубен. – Ты что, кушать хочэшь?
Сергей молча отвел взгляд.
– Сэйчас мы тэбя накормим… Так нэ годится… Нэ война вэдь…
Рубен скрылся за занавеской.
– Шашлык еще будэте? А это? Давай сюда… И водки налэй…
Через минуту одуревший Сергей рвал зубами сочное, пахнущее углями мясо, вместо хлеба запихивал в рот щедро набитые острым фаршем чебуреки. Водки ему налили почти полный граненый стакан, Сергей выпил в два приема, показалось – вода, но тут же ударило по всему телу блаженное тепло и приятно растаяло владевшее им весь день напряжение.
Сейчас он был почти счастлив и испытывал искреннюю благодарность к Рубену. Тот даже посадил его одного в кухне, словно своего личного гостя. Чем можно отблагодарить доброго человека? Наносить завтра воды бесплатно? Но как бесплатно – ведь завтра тоже захочется есть…
За занавеской звякнули стаканы, раздался смех.
– Спасибо, хозяин! – от всего сердца сказал Сергей.
– Нэ только мнэ, всэм спасибо скажы, – впервые замызганный полог отдернулся, открывая стол, за которым, кроме Рубена, сидели три его земляка. Двое смеялись и смотрели на третьего, который откинулся к стене с закрытыми глазами и тихо стонал.
«Плохо ему, что ли? Но почему они смеются?» – недоумевающе подумал Лапин.
Третий застонал громче, вытянулся и, будто придя в себя, открыл глаза.
– Молодец, – без акцента сказал он. – Хорошо сделала.
Под столом обозначилось какое-то шевеление, скатерть приподнялась, показались несвежие пятки и белые ягодицы. Раздался новый взрыв хохота, только теперь все четверо смотрели на изумленного Сергея. Совсем молодая и голая до пояса снизу рыжая девчонка вылезла, встала и тоже, не проявляя ни малейших признаков смущения, уставилась на Лапина.
– Пусть он ее отдерет через жопу, а мы посмотрим, – лениво произнес третий, наливая себе водку.
Рыжая молча повернулась спиной, нагнулась и чуть присела.
– Хочэшь ей задуть, Вася? – склонив голову набок, спросил Рубен.
– Я Сергей, – поправил Лапин и отступил к выходу.
– Давай, Вася, давай! – с пьяной настойчивостью повторял третий.
– Да нет, не буду… – Сергей сделал еще шаг.
Рубен звонко шлепнул девку по заднице, она выпрямилась и как ни в чем не бывало потянулась к стакану.
– Мне одеваться? – буднично поинтересовалась она.
– Подожды пока, – буркнул Рубен. – А спорим на столнык, что Сэрежа два мэшка с мукой подымет?
– Такой задохлый? Не сможет! – категорично сказал третий и достал деньги. Двое его друзей тоже отрицательно покачали головами.
Радуясь, что может сделать приятное хозяину, Лапин прошел в кладовку, положил на каждое плечо по мешку, вернулся обратно.
– Хоп! – Рубен сгреб купюры. – Молодэц, отработал еду!
Довольный Лапин отнес мешки. Когда он вернулся, третий что-то настойчиво говорил Рубену, тот не соглашался.
– Нэт, Сурэн, это нэ получится. Он смырный. Шум нэ лубит, драка нэ лубит…
Третий настаивал на своем. Рубен встал, приобнял Лапина за плечи, отвел в сторону.
– Дэньги хочэш? – жарко дыша водочным и мясным духом, прошептал он. – На дэло пойдош – мильон получиш. Можэт, болшэ…
Сурен настороженно следил за переговорами.
– Там нычего страшнэго… Посыдишь в машыне, можэт, и выходыть нэ прыдется…
Лапин достаточно долго жил на Богатяновке, чтобы оценить предложение.
– Не-ет, на такое я не подписываюсь… Пусть он не обижается… Деньги нужны, но на зону неохота… – Миллион в его положении казался баснословной суммой, бесповоротно отказаться от такого богатства он просто не мог и попытался найти компромисс. – Если там телевизор починить, посторожить чего, погрузить… Ну, любую работу – я с удовольствием!
Сурен, хотя и не разбирал слов, все понял и, потеряв интерес, отвернулся.
– Как хочэш, – Рубен пожал плечами и вернулся к приятелям.
– Чэво заснули? Наливай, далше вэселиться будэм!
Рыжая натянула на иссиня-бледные ноги стоптанные, давно не чищенные сапоги и терпеливо ожидала дальнейших распоряжений. Лицо ее ничего не выражало. Лапин вышел на улицу.
Сумерки сгустились. Крутой тротуар напоминал каток, чтобы не упасть, приходилось двигаться боком на напряженных полусогнутых ногах, предварительно проверяя надежность каждого шага. В нескольких метрах впереди прогрохотал трамвай, Сергей замер в неустойчивом равновесии, рассматривая сквозь заиндевевшие стекла тряпичных человечков, плотно набившихся в плохо освещенный вагон. В этот миг стертая подошва скользнула по зеркальной кромке, Лапин сорвался вниз, откинулся назад, стараясь затормозить, но лишь опрокинулся на спину и поехал ногами вперед прямо под лязгающие, брызгающие крошевом льда колеса.
Животный ужас взметнулся в глубине его существа и, как огненный столб кумулятивного фугаса, пробил брешь в толстой корке, гасящей любые всплески эмоций лапинского сознания. Он вдруг увидел себя со стороны: жалкого, никому не нужного доходягу, кровавые куски которого отволокут с рельсов, словно останки бесхозной дворняги, и ужаснулся этому зрелищу не меньше, чем неминуемой смерти. Пальцы тщетно цеплялись за гладкий холод, он пытался выпустить ногти, приклеиться к беспощадному склону, любым путем растянуть время гибельного скольжения, но сила инерции неумолимо несла скрюченное тело в дешевом сношенном пальто под бешено крутящиеся стальные ножи.
Ему повезло: онемевшие ноги оказались на рельсах уже за последней колесной парой, плохо освещенный трамвай исчез за поворотом, нигде ничего не болело, одежда не порвалась и даже не сильно испачкалась. Лапин встал, отряхнулся и двинулся дальше. Брешь затянулась, и эмоции немедленно угасли. В конце концов, ровно ничего не произошло, упал – и упал, всего-то делов… Приятная сытость согрела и прибавила сил, день заканчивался хорошо, если еще и Тонька дома… Увидев освещенное окно, Сергей почувствовал себя счастливым.

* * *

Тиходонск, 8 февраля 1997 года, 7 часов 15 минут, минус 5 градусов по Цельсию, ветер, мокрый снег.
– Подъем по камере! На оправку по одному! Обиженные последними!
Лапин приподнял голову от подушки, сложил ладонь козырьком, прикрываясь от света вспыхнувшей под потолком лампочки. На пороге криво скалился Димка. Постель была разложена прямо на полу и занимала практически все свободное пространство тесной кухоньки. На прошлой неделе Антонина сделала ему предварительный расчет. В тот субботний день она вернулась из «Супермаркета» раньше обычного, лицом темная, как грозовая туча. Кто знает, может, с рэкетом чего не поделила, или дневную выручку стащили, или директор опять приставал, – эту бабу не разберешь: сама ничего не рассказывает, а спросишь – посылает.
Лапин приготовился выслушать обычную в таких случаях порцию оскорблений, но на этот раз сожительница резко изменила тактику. Словам она предпочла дела. Первым делом отселила его из спальни. Привела на кухню и ткнула пальцем на рассохшиеся половицы – не хер постель продавливать и на шармака в дырку лазить, будешь, паразит, здесь спать. А не возьмешься за ум – вообще выкину к едрене фене!
Так он и прокрутился всю ночь на полупустом матраце, слушая возню мышей под полом и натягивая постоянно сползающее пальто. Дело, конечно, обычное – что заслужил, то и получил, но хоть бы белье дала… На следующие сутки он получил что хотел: старую простыню с сомнительными пятнами и расплывшимся фиолетовым оттиском «МО СССР» и старое порыжелое солдатское одеяло. Хватит тебе, паразиту, скажи спасибо, что вообще на улицу не выкинула, хотя и за этим скоро дело не станет.
Затем бывшая супружница, а ныне посторонняя гражданка Крылова заставила его переволочь холодильник из кухни в комнату. Нечего, мол, обжираться на чужие деньги. Так что теперь ему запрещено заглядывать не только в горячую Тонькину лохматку, но и в стылое полупустое нутро допотопного «Саратова». А вдобавок ко всему у него еще были отобраны ключи от входной двери.
– Не возьмешься за ум – вообще выгоню к чертовой матери! – мрачно повторила Тонька, и можно было с уверенностью сказать, что свое обещание она выполнит.
Вот такой на сегодняшний день имелся у Лапина расклад.
– Убери копыта, дай к плите пройти! – в раздраженном голосе Димки отчетливо слышались Тонькины интонации.
Лапин послушно подобрал ноги. Димка перешагнул через матрас, чиркнул спичкой, зажег конфорку под чайником. Одет он был в длинную, доходящую до колен спортивную майку. Если хорошо присмотреться, в размытых цветных пятнах на груди можно угадать эмблему баскетбольного клуба «Чикаго буллс». Раньше майка принадлежала Лапину, в ней он бегал каждое утро по набережной до моста и обратно, выходило пять километров – его дневная норма. Но это было еще в благополучные времена, потом стало не до бега… Наступили суровые деньки, потому Димка и донашивает его вещички.
Лапин несколько раз моргнул, привыкая к яркому свету, прищурившись, посмотрел на циферблат настенных часов. Четверть восьмого.
– Куда это ты в такую рань собрался?
– Куда, куда… Тащить кобылу из пруда! Я руками за узду, а ты зубами… Догадайся, за что?
Перешагнув обратно через постель, подросток отправился в туалет. Лицо у него было таким же мятым и линялым, как его одежка.
Лапин хотел сделать замечание, но потом счел за лучшее промолчать. Он всегда относился к пацану как к сыну, а к Антонине как к законной жене. Нормальная семья, нормальные отношения, и он вроде как глава добропорядочного семейства. Но теперь все лопнуло. И семьи никакой нет. И он никакой не глава, а так – сбоку припека. И Димка ему совершенно чужой. Как ему вести себя с чужим дядей? А вот как – сама мать ему такой пример подает.
Тяжело вздохнув, Лапин повернулся на бок. Спина у него совершенно одеревенела. Он где-то вычитал, что спать на твердом даже полезно. Наверное, это писал тот, кто никогда на твердом не спал. Тем более не спал на полу в богатяновских трущобах. Из щелей тянут сквозняки, в подвале всю ночь скреблись мыши, да и обидно… Все же он человек, а не дворняга безродная…
Процесс пробуждения для него всегда был болезненным. Как будто между сном и явью протянулась граница, со всеми присущими ей атрибутами: многослойными проволочными заграждениями, слепящим светом прожекторов, пулеметными вышками и злющими сторожевыми псами. Сознание порой выкидывало с ним такие шутки, что если кому рассказать, так не поверят. Подумают, что он сочиняет. Пытался как-то поговорить на эту тему с супружницей, но сочувствия и понимания с ее стороны не встретил. Антонина всякий раз обрывала его на полуслове, а бывало и так, что обзывала психом. «Чем херней заниматься, лучше деньги добывай, как другие мужики», – зло говорила она и поправляла вечно выпадающие из лифчика арбузообразные груди.
Каких мужиков она имеет в виду, Тонька не уточняла. Соседи все бедствуют: Петруху давно сократили, Кузьмичу тоже полгода зарплату не выдают, Кружок через две недели кровь сдает… Может, молодые бугаи в кожаных куртках, что рэкетируют рынок, должны служить ему примером… Или толстый Толян, что возит шмотки из Турции. Он – челнок, она – реализатор, партнеры, запираются дома на два-три часа, когда Лапина нет. Зачем? Тонька говорит – деньги считают да товар проверяют. Что они там проверяют – неизвестно, только Кружок как-то летом подобрался под окно и слышал, что Тонька орет, как будто ее жарят.
Лапин у нее спросил, а гражданка Крылова в крик: «Псих твой Кружок, да и ты такой же! Рано тебя из психушки выпустили, надо опять сдать, чтобы чердак почистили. Мудак долбанутый! Одно слово – Чокнутый!»
Что тут возразить? Он и правда долбанутый. Несколько лет назад попал под машину на вокзальной площади, после чего действительно отлежал в психиатричке – куда деваться, если память отшибло и вообще сдвиг по фазе получился. А что рано выпустили – неправда. Он же никакой не психбольной, и даже память к нему постепенно вернулась. Частично вернулась… Однако в справке черным по белому написано: Лапин С.И. отдает отчет в своих действиях и может руководить ими, а следовательно, является полностью вменяемым. Но даже если он и трижды псих, пусть чокнутый, пусть Кружок совсем шизофреник, откуда Кружку знать, что она кричит, когда кончает? Как он мог это придумать в шизофреническом бреду, если не слышал своими ушами под открытым окном?
Между прочим, в былые времена Антонина подобных выпадов в его адрес не позволяла. Они и познакомились в психушке, там ее первый муж, Димкин отец, с белой горячкой лежал. Потом он под поезд бросился, а они сошлись, стали жить как муж с женой. Так что ей к психам не привыкать. После запойного пьяницы Лапин казался ангелом. На все странности, что по первой он выкидывал, Антонина внимания не обращала, слова дурного не говорила, только тихо радовалась подвалившему счастью. Подруги, соседки – все завидовали. Надо же, Крылова, какого мужика ты себе отхватила! Не пьет, не курит, с людьми держится вежливо, никто дурного слова от него не слышал. К тому же зарабатывает прилично и все до копейки в дом несет. Не то что мой…
А что молчун, людей сторонится, так даже хорошо. Другой как начнет говорить, так уж лучше бы и вовсе рта не раскрывал. Или приведет домой всякую шпану, потом либо вещей недосчитаешься, либо денег. Опять же Димку любит не в пример родному папаше, тот только на колотушки расщедривался. А этот и в кино водит, и на рыбалку, и в зоопарк… Раньше парнишка гойдал, как беспризорник, с богатяновской босотой, а сейчас у него настоящая семья, мать хозяйственная и отец работящий… Многое раньше было по-другому…
Лапин окончательно пришел в себя после чувствительного пинка в бедро.
– Собирай свои тряпки и уматывай из кухни. Я из-за тебя поесть не успею.
Лапин молча скатал постель, отволок узел в чулан. Занырнул в узкий, пристроенный несколько лет назад туалет. Потом прошел в крохотную ванную с облупившейся штукатуркой, где никакой ванны не было, а был только ржавый душевой рожок под потолком да квадратная, воняющая канализацией дыра в полу. Если работала колонка, здесь можно было кое-как помыться, но сейчас был другой период и приходилось довольствоваться холодной водой.
В маленьком мутном зеркальце над облупившейся раковиной отразилось худощавое лицо тридцатидвухлетнего человека, здорово потрепанного жизнью. Стекло было кривоватым и амальгама изрядно потертой, но Лапин не привык искать оправдания в объективных причинах. Во всех своих бедах он привык винить себя. Тонька этому немало поспособствовала. «Посмотри на свою рожу!» – это ее излюбленный речевой оборот. А что рожа… Бывают и похуже.
Всклокоченные, давно не стриженные волосы, морщины на высоком лбу, развитые надбровные дуги, глубоко посаженные серые глаза, широкий, будто приплющенный, треугольный нос, резкие носогубные складки, плотно сжатые узкие губы. Запавшие щеки и массивный подбородок покрыты черной, с проседью, щетиной. В отличие от остальной части мужского населения Богатяновки Лапин брился каждый день, в этом и состояла одна из тех многочисленных странностей, за которые его называли Чокнутым.
Сейчас он задержался с бритвой в руках, размышляя, стоит ли ему сегодня бриться. Да и вообще… Может, сразу чиркнуть лезвием по горлу, и дело с концом? Чтобы самому не мучиться и другим жизнь не отравлять. Но «Невой» даже кошку не зарезать. Можно по венам, то-то кровищи будет…
Лапин прерывисто вздохнул. Соскоблил все же щетину, поплескал в лицо ледяной водой. Вышел в кухню. Занять себя ему было совершенно нечем, и ощущение полной никчемности заставляло сутулиться, уменьшая полномерные сто семьдесят восемь сантиметров роста.
– Побрился? – с издевкой ухмыльнулся Димка. – Небось пойдешь орден получать?
Пацан выглядел старше своих четырнадцати. Может, из-за печати умудренности жизнью, отштампованной на вытянутом лошадином лице. Небось уже трахнул свою первую бабу, попробовал водки, покурил анаши и думает, что познал все на свете. Он успел переодеться в джинсы и толстый свитер и теперь готовил себе бутерброды. Плеснул в чашку вчерашней заварки, разбавил ее кипятком из чайника. Судя по нервозной поспешности, он куда-то торопился.
– Какой орден?
– Ну ты и тормоз! – Димка торопливо жевал. – Кто ж тебе орден-то даст? Если даже зарплату не отдают… Кстати, какой сегодня день?
Лапин наморщил лоб.
– Вторник, кажется.
– Правильно. – На лошадином лице проступила презрительная гримаса. – Помнится, кто-то обещал вернуть мне в понедельник долг. Принес деньги? Нет? Я так и думал.
Круглые глаза-буравчики корябали растерянное лицо Лапина. Когда три года назад Лапин учил его ловить щуку на живца, он смотрел совсем по-другому, с благодарностью и восторгом.
– Ты вообще-то собираешься со мной рассчитываться? Чего молчишь? Хочешь, чтобы я тебе «счетчик» включил? Так это у нас запросто делается.
Крылов-младший в последнее время «работал под крутого». Сколотил из малолеток бригаду, промышляют в основном мойкой машин. Тех пацанов, кому не хватает пока силенок таскать ведро и тряпку, он определил в попрошайки. Школу забросил: на хрен мне эта тягомотина, от дурацких уроков ни ума, ни денег не прибавляется! По нынешним стандартам тут он прав…
Бизнес дает быстрые и зримые результаты. Недавно справил себе кожаную куртку-косуху, модные башмаки на толстой ребристой подошве. Таким если дать в живот – не поздоровится… По вечерам их компания тусуется у Акопа или на ближайшей дискотеке. Судя по манерам, он свои ботинки уже обновил… Ростовщик сопливый! Пару месяцев назад он одолжил Лапину триста тысяч под десять процентов. Сергей тогда запудрил Тоньке мозги, показал, что он не совсем пропащий. Но вместо платежей, которых он ожидал со дня на день, Лапин так и остался с обещаниями. А ими долг не выплатишь… – Ну так что?
Сопляку нравилось ставить людей в затруднительное положение, требовать свое, проводить разборки. Остро ощущая свою зависимость, Лапин тяжело опустился на табурет.
– На заводе сказали, что на той неделе начнут выплачивать. Похоже, на этот раз не обманут. Вчера я на кабельное заходил, там тоже обещают рассчитаться. На Алексеевской в пятиэтажке я уже все подключения сделал плюс дома на Садовой и Буденновском, там я еще прошлым месяцем пошабашил. Потерпи недельку, ладно? Можешь не сомневаться, верну все до копейки.
– А куда ты денешься? – хмуро процедил подросток.
Лапин старался не смотреть на еду. Вчера казалось, что он насытился на всю жизнь, но сейчас голод вернулся с новой силой. Димка делал вид, что не замечает его состояния. Управившись с бутербродами, аккуратно собрал со стола крошки, чтобы не плодить тараканов, потом сполоснул под краном чашку. Остатки колбасы, хлеб и масло унес в комнату, где стоял холодильник. Это чтобы дармоед и захребетник Лапин не смел пользоваться плодами чужих трудов. Вернулся, подошел вплотную, навис сверху:
– Мать не буди, у нее сегодня товара нет, пусть хоть раз в неделю выспится. А теперь слушай насчет долга. Ладно, так и быть, отдашь через неделю. Но уже пол-»лимона». Ясно? Если нет, расскажу матери, как ты ее дурил, она тебя быстро на улицу пропишет. Сдохнешь где-нибудь под забором, зима на дворе. А если маманя и на этот раз тебя пожалеет, то я сам на тебя управу найду. Позову ребят, разберемся. За такие штучки разговор короткий – перо в бок, и все дела. Так что тебе лучше бы эти деньги где-нибудь достать. И хватит ждать, пока кто-то что-то отдаст. Лохов учат. Хочешь добыть бабки – не будь лохом!
– Мне Рубен обещал миллион, – неожиданно для себя сказал Лапин. – На дело звал…
– Да? – Димка заинтересовался. – А что за дело?
– Не знаю. Сказал – в машине посидеть… Может, и выходить не надо будет.
Повторив вчерашнее предложение вслух, Сергей вдруг особенно отчетливо понял, что за простое сидение в машине никто миллиона ему платить не станет.
– А Сурен там был? – деловито переспросил Димка.
– Он и предлагал. Через Рубена.
– Они из себя крутых корчат, – процедил пацан. – Только люди говорят, что они никто, просто волну гонят…
Он усмехнулся и снисходительно похлопал Лапина по плечу.
– Смотри, так и ты в авторитеты выйдешь!
Подросток туго замотал горло шарфом, облачился в кожанку, черную вязаную шапочку натянул до самых бровей. Напоследок уставил в Сергея заскорузлый палец.
– Только ты для крутых дел не годишься, кишка тонка. Что-нибудь другое придумай. У меня в бригаде даже семилетки по полтиннику в день зашибают. У тебя есть неделя. Одна неделя!
Дверь за пацаном закрылась. Лапин зачем-то потрогал старый английский замок с часто западающим язычком, неприкаянно прошел к кухонному окну, выглянул в тесно застроенный двор с протоптанной среди жестких сугробов тропинкой к скворечнику-сортиру на два «очка». На тропинке стояла Зинка с помойным ведром, ожидая, пока сортир освободится. Ожидание затягивалось, Зинке это надоело, и она, широко размахнувшись, выплеснула ведро в покрытый желтыми разводами подзаборный сугроб.