В три часа утра меня разбудил грохот — кто-то гонял по тротуару крышку мусорного бака. Через мгновение женский голос, хриплый и визгливый, прокричал:
— Я не пойду с тобой! Понял?
Я перевернулся на другой бок и попытался снова забыться, но пронзительный женский голос не давал покоя, разрывая мои барабанные перепонки. Хорошо еще я не слышал голоса мужчины, с которым эта женщина переругивалась.
Воздух был душным от влаги. Кровать, на которой я лежал, — широкое старинное ложе с пологом на четырех столбиках — помещалась в глубине спальни с высоким потолком. Огромные французские окна выходили на огороженный железной решеткой балкон, нависавший над тротуаром. Прямо напротив, на противоположной стороне узкой улочки, находился бар Джека О'Лири.
Я попробовал закрыть окна, но вскоре изнемог от нестерпимой духоты, а когда открыл их снова, в комнату хлынули звуки старого Французского квартала Нового Орлеана.
Визгливый голос внезапно смолк, я стал погружаться в дремоту. И тут кто-то принялся наигрывать мелодию с помощью автомобильного клаксона. Через некоторое время к нему присоединился второй любитель посигналить, затем еще и еще.
Я встал, сунул ноги в ночные туфли и, подойдя к открытому окну, взглянул на улицу. Оказывается, какой-то подгулявший мужчина вышел из бара Джека О'Лири и, сев в машину, подъехал к дверям, чтобы забрать приятелей, с которыми вместе бражничал. Он подавал долгий сигнал, затем несколько коротких, сообщая своим приятелям, а заодно и всему миру, что он на месте. Машина его перегородила улицу, не позволяя всем прочим ехать дальше. Автомобилей скопилось много, и вскоре вся вереница вторила звукам чередующихся гудков. Видимо, почувствовав неловкость перед собратьями, перегородивший улицу автомобилист решил поторопить своих собутыльников — он придавил клаксон ладонью и уже не отнимал руки.
Это была улица с односторонним движением, на которой парковка разрешалась по обе стороны. Таким образом, посреди оставалась для проезда транспорта только узкая дорожка. Череда автомобилей растянулась теперь на целый квартал. Шум стоял ужасающий.
Наконец из бара Джека О'Лири вышла, слегка пошатываясь, троица: высокий мужчина в вечернем костюме, с несколько расслабленными движениями, который, казалось, вовсе не спешил, и две девицы в длинных платьях, волочившихся по тротуару. Все они говорили одновременно, оглядываясь через плечо на освещенный бар.
Человек махнул рукой водителю устроившего затор автомобиля. Звуки сигналов к этому времени слились в невыносимую какофонию. Не обращая на них ни малейшего внимания, он неторопливо пересек тротуар, проезжую часть улицы и встал у задней дверцы автомобиля, галантно держа ее открытой. Несколько секунд спустя одна из женщин подошла к нему, другая повернула назад к бару. Толстый мужчина со стаканом в руке, одетый в деловой костюм, вышел из дверей ей навстречу. Завязалась неторопливая беседа. Мужчина достал из кармана карандаш, записную книжку, огляделся в поисках места, куда бы он мог поставить стакан. Не найдя ничего подходящего, попытался держать стакан и записную книжку в одной руке, поспешно записывая что-то другой.
Наконец они закончили свою невероятно важную беседу. Молодая женщина подхватила длинную юбку, медленно сошла с тротуара и села в машину. Захлопали дверцы. Водитель первого автомобиля, по-видимому во искупление вины, решил для быстроты ехать на подсосе. На углу он перешел на вторую передачу. Поток скопившихся машин пришел в движение. Я взглянул на наручные часы. Три часа сорок пять минут.
Я простоял у окна еще около получаса, не зная, что делать. Хотелось снова лечь спать, но Берта Кул должна была приехать поездом семь двадцать, а я обещал встретить ее на вокзале.
В течение получаса, пока наблюдал, как из бара Джека О'Лири расходятся компании, я навострился предугадывать недоразумения еще до того, как поднимался шум. Между двумя парами происходило нечто вроде состязания при игре в гольф. Они останавливались у дверей бара и принимались во весь голос спорить о том, куда направиться дальше. Спорившие обычно делились на две команды — одна пара хотела идти домой, а другая настаивала на том, что вечер только начинается. Кроме того, были люди, познакомившиеся в баре. Никому из них отчего-то не приходило в голову узнать имена и адреса друг друга и обменяться телефонами до того, как они оказывались на тротуаре. Там эта ошибка исправлялась под аккомпанемент взрывов хохота, прощальных возгласов и неких последних вспышек остроумия. Причем никого не смущало, что компания уже давно вне пределов слышимости. Некоторые, расходясь, затевали ссору — либо женщины, старающиеся не поддаваться соблазну, либо жены, еще не желающие возвращаться домой. Внутри бара, очевидно, было очень шумно, поэтому люди, оказавшись на тротуаре и стоя близко друг к другу, по привычке разговаривали в полный голос.
Во Французском квартале Нового Орлеана мусорные баки традиционно ставили на тротуаре у обочины. И каждый считал верхом остроумия поддеть ногой крышку такого бака и слушать, как она с грохотом катится по тротуару.
Через полчаса я сел на стул и обвел глазами полуосвещенную комнату. Роберта Фенн жила здесь примерно три года назад, то есть в 1939 году. Она снимала эту квартиру под чужим именем. А потом исчезла. Растворилась. Детективы агентства «Кул и Лэм. Конфиденциальные расследования» были наняты для того, чтобы разыскать ее.
Сидя в жаркой темноте, я попытался представить себе образ жизни Роберты Фенн. По ночам она слышала все те же звуки, что слышал я. Питалась в расположенных поблизости ресторанах, выпивала в соседних барах, возможно даже, в баре Джека О'Лири на противоположной стороне улицы.
От влажного, полутропического воздуха и ночной теплоты слипались глаза. Я задремал, а в пять тридцать проснулся настолько, что смог перебраться в постель. Казалось, так сильно я не хотел спать еще никогда в жизни.
Люди, которые веселились в баре, наконец разошлись по домам, и на улице воцарилась тишина. Постепенно я погрузился в глубокий сон, и почти тотчас же звонок будильника разбудил меня. Шесть тридцать. В семь двадцать я должен встречать Берту Кул на вокзале.

Мужчина, который появился вместе с Бертой Кул, наверняка и был тот самый нью-йоркский адвокат. Высокий, стройный, лет шестидесяти, с длинными руками.
Дантист, вероятно, вздумал удлинить его лицо, когда делал ему вставные челюсти.
У Берты Кул еще сохранился загар после подводной охоты, и ее темная кожа контрастировала с седыми волосами. Она решительно двинулась мне навстречу, пружиня на мускулистых ногах. Адвокату из Нью-Йорка волей-неволей пришлось шагать шире, чтобы не отставать от нее. Я поспешил им навстречу, и мы с Бертой обменялись рукопожатиями.
Берта окинула меня быстрым взглядом суровых серых глаз и сказала:
— Боже мой, Дональд, ты выглядишь так, будто пьянствовал целую неделю!
— Это из-за будильника.
Тебе ведь не нужно было вставать раньше, чем мне, — фыркнула она. — Это Эмори Хейл, Эмори Гарлэнд Хейл, наш клиент.
— Здравствуйте, мистер Хейл, — вежливо произнес я.
Он посмотрел на меня сверху вниз, и, когда мы пожимали друг другу руки, на лице его появилось критически-недоверчивое выражение. Это выражение не застало Берту врасплох — она не раз видела его на лицах наших клиентов и не преминула заметить:
— Не следует заблуждаться относительно Дональда. Он весит сто сорок в одежде вместе с перочинным ножом и ключами в кармане, но мозги у него весят куда больше обычного, а его мужества хватило бы на целую армию.
Хейл улыбнулся после этих слов, и улыбка его оказалась именно такой, какую я ожидал увидеть. Он осторожно соединил края зубов и растянул губы. Возможно, у него просто была такая манера улыбаться, но у всякого стороннего наблюдателя возникала мысль, что, если он даст своим челюстям волю, они вывалятся у него изо рта.
— Где мы сможем поговорить? — спросила Берта.
— В отеле. Я снял два номера. В городе пока многолюдно — туристский сезон еще не закончился.
— Годится, — одобрила она. — Ты выяснил что-нибудь, Дональд?
— Судя по письму, которое ты прислала мне авиапочтой во Флориду, мистер Хейл должен сообщить подробности, чтобы я мог начать работать.
— Он это сделает, — сказала Берта. — Но в общих чертах я описала тебе, чего он хочет. Ты должен был приехать сюда три дня назад.
— Я здесь один день и две ночи.
Хейл улыбнулся. Берта — нет.
— По твоему виду можно догадаться, — заметила она.
Такси доставило нас в современный отель в деловой части города. Таким мог быть любой из полдюжины больших городов. Здесь ничто не напоминало о романтическом Французском квартале, который находился всего за шесть жилых домов отсюда.
— Мисс Фенн жила здесь? — спросил Хейл.
— Нет, она жила в «Монтелеоне», — ответил я.
— Как долго?
— Около недели.
— А потом?
— Вышла и больше не вернулась. Бесследно исчезла.
— И не взяла свои вещи? — спросил Хейл.
— Нет.
— Всего одну неделю! — воскликнул он. — Не могу в это поверить.
— Мне требуется свидание с ванной, — решительно заявила Берта. — Ты ведь не завтракал, дружок?
— Нет, — ответил я.
— Выглядишь прямо как наказание Божье!
— Извини.
— Ты не болен?
— Нет.
— Пойду и я в свою комнату, — сказал Хейл, — смахну с себя пыль и грязь. Надеюсь, смогу побриться получше, чем сегодня рано утром в поезде. Увидимся через… когда?
— Через полчаса, — решила Берта.
Хейл кивнул и направился по коридору в свой номер.
Берта повернулась ко мне:
— Ты что-то скрываешь?
— Да.
— Почему?
— Хочу побольше вытянуть из Хейла, прежде чем расскажу ему все, о чем узнал.
— Почему?
— Не знаю. Просто у меня предчувствие, что так будет вернее.
— И что же ты скрываешь?
— Роберта Фенн жила в отеле «Монтелеоне». Она распорядилась, чтобы из магазина ей туда доставили платье, которое подгоняли по ее фигуре, и заплатила задаток в двадцать долларов. Следовало доплатить еще десять долларов. Платье доставили после ее исчезновения. В отеле его продержали примерно неделю, а затем отправили назад в магазин. Об этом есть запись в журнале отеля.
— Хорошо, — нетерпеливо возразила Берта, но это ни о чем нам не говорит.
— Через три или четыре дня после того, как платье было возвращено, мисс Фенн позвонила в магазин и попросила отправить пакет на имя Эдны Катлер на Сент-Питер-стрит, которой оставит деньги, чтобы та могла оплатить заказ.
— Кто же эта Эдна Катлер? — спросила Берта.
— Роберта Фенн.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
— Как ты выяснил это?
— Хозяйка квартиры опознала ее по фотографии.
— Но какого черта затеяла Роберта Фенн? — поинтересовалась озадаченно Берта.
— Понятия не имею, но за этим что-то кроется.
Я извлек свой бумажник, вынул частные объявления, которые вырезал из утренней газеты, и передал их Берте.
— Что это такое? — удивилась она.
— Частное объявление, которое повторяется изо дня в день в течение вот уже двух лет. Газета отказывается дать по этому поводу какую-либо информацию.
— Прочти мне его, — распорядилась Берта, — я оставила очки в сумке.
Я прочел объявление:
«Роб Ф. Пожалуйста, свяжись со мной. Я не переставал любить тебя ни на одну минуту с тех пор, как ты ушла. Вернись, дорогая!
Я. Я.».
— Повторяется в течение двух лет! — воскликнула Берта.
— Да.
— Ты думаешь, что «Роб. Ф.» может означать Роберта Фенн?
— Возможно.
— Мы расскажем все это Хейлу?
— Не сейчас. Пусть сначала поведает нам обо всем, что известно ему.
— И ты даже не намекнешь Хейлу об этом объявлении в газете?
— Пока нет. Ты выудила у него чек?
Глаза Берты возмущенно вспыхнули.
— Что, черт побери, ты о себе воображаешь? Я, по-твоему, совсем бестолковая? Конечно же я получила от него чек.
— Хорошо, — примирительно сказал я.
— Давай все-таки сначала выясним, что знает он, а о том, что известно нам, расскажем ему позже.
— А что с квартирой? Можно туда войти и осмотреть ее?
— Да.
— Не вызывая подозрений?
— Да. Я провел там эту ночь.
— Ты?
— Да.
— Как тебе это удалось?
— Я снял ее на неделю.
Лицо Берты потемнело.
— Боже мой! Ты, похоже, возомнил, что агентство утопает в деньгах! Стоит мне отвернуться, как начинаешь транжирить! Вполне можно было войти туда, сказав хозяйке, что мы собираемся снять эту квартиру!
— Знаю, — прервал ее я, — но мне хотелось все тщательно там обыскать, посмотреть, не оставила ли Роберта Фенн чего-нибудь, что могло бы послужить ключом к разгадке.
— Ну и как, нашел?
— Нет, ничего.
Берта сердито фыркнула:
— Лучше бы ты провел ночь здесь! Ладно, убирайся к черту! Дай бедняжке Берте привести себя в порядок. Да, а где мы будем завтракать?
— Я покажу тебе одно замечательное местечко. Ты когда-нибудь пробовала вафли с орехами?
— Что?
— Вафли с ореховой начинкой?
— Господи Боже мой, конечно нет! Я ем орехи в виде орехов, а вафли — как вафли! И я собираюсь выписаться из этого отеля и отправиться жить в ту квартиру. Нечего попусту сорить деньгами. Когда дело доходит до денежных дел, ты…
Я выскользнул в коридор. Захлопнувшаяся дверь отрезала заключительную часть ее фразы.

Хейл отодвинул тарелку, освобождая место перед собой на столе.
— Я улетаю в Нью-Йорк самолетом десять тридцать, — сказал он, — поэтому мне придется рассказывать, пока миссис Кул будет доедать вафли. Не возражаете, миссис Кул?
— Давайте начинайте, — ответила Берта, причем слова удалось разобрать не сразу, так как рот ее был набит второй порцией ореховых вафель.
Адвокат взял свой портфель, пристроил его на коленях и откинул крышку, чтобы было удобнее по ходу дела извлекать его содержимое.
— Роберте Фенн в 1939 году было двадцать три года.
Значит, сейчас ей приблизительно двадцать шесть. Я захватил еще несколько фотографий. Думаю, прежние миссис Кул отправила вам, Лэм, авиапочтой.
— Да, я их получил.
— Ну тогда вот еще. Она сфотографирована в различных позах.
Он запустил руку в портфель, извлек конверт и вручил его мне.
— Здесь есть и более подробное описание ее внешности: рост — пять футов и четыре дюйма, вес — сто десять, волосы — темные, глаза — карие, фигура — прекрасная, зубы — ровные, кожа — оливкового цвета, очень гладкая.
Берта Кул поймала взгляд цветной официантки и подозвала ее.
— Я хочу еще одну порцию вафель с ореховой начинкой.
— Ты что, пытаешься подогнать себя под размер платьев, которые выбросила в прошлом году? — поинтересовался я.
— Заткнись! Я думаю… — взвилась было Берта, но тут же вспомнила о денежном клиенте и обуздала свой темперамент. — Я плотно ем только один раз в день, — объяснила она, обращаясь к Хейлу с неким подобием то ли улыбки, то ли усмешки. — Обычно в обед, но если я съедаю сытный завтрак, то обед у меня бывает легким. Получается одно и то же.
Хейл оценивающе ее оглядел.
— У вас совершенно нормальный вес для здоровой женщины, — сказал он. — Вы крепко сбитая и энергичная. Просто удивительно, до чего энергичная!
— Ну хорошо. Продолжайте, пожалуйста, и прошу извинить за то, что мы вас прервали. — Она бросила на меня выразительный взгляд и добавила: — Кстати, я не выбрасывала прошлогодних платьев. Они хранятся в моем шкафу из кедрового дерева.
— Ну что же, — вернулся к прерванному рассказу Хейл. — Пойдем дальше. Итак, Роберте Фенн было двадцать три года, когда она исчезла. Она работала в Нью-Йорке, в агентстве, моделью. Позировала для рекламных объявлений. Ей никогда не приходилось иметь дело с широко рекламируемыми товарами, но у нее были великолепные ноги, поэтому ее часто снимали для рекламы чулок, иногда купальных костюмов и белья. Просто невозможно поверить, что молодая женщина, так много снимавшаяся для рекламы, могла бесследно исчезнуть!
— Люди не смотрят на лица моделей, рекламирующих белье, — заметила Берта.
— Исчезла Фенн по собственной воле, — продолжил Хейл, — но мы теряемся в догадках, что послужило поводом. Ни один из ее друзей не может пролить на это свет. Ни врагов, ни финансовых затруднений — никакой причины, из-за которой человек может так внезапно исчезнуть. Я имею в виду, никакой особой причины.
— А любовная история? — спросил я.
— Вряд ли. Эта молодая женщина очень независима и весьма скрытна во всем, что касается ее личной жизни. Как утверждают ее друзья, если она отправлялась куда-нибудь с мужчиной, то всегда расплачивалась по-немецки, чтобы не чувствовать себя обязанной.
— Ну такая независимость чрезмерна! — заявила Берта.
— А зачем Роберта Фенн понадобилась вам теперь?
Три года ее исчезновение никого не волновало, а сейчас все бросились ее разыскивать, нанимают детективов, посылают их в Новый Орлеан, летают по стране…
Адвокат кивнул и улыбнулся. Передо мной сверкнули два ряда ровных зубов.
— Очень проницательный молодой человек, — сказал он, обращаясь к Берте. — Право, очень сообразительный! Обратите внимание — он нажимает ключевую кнопку всего этого дела!
Официантка подала Берте тарелку с вафлями. Берта положила на них два кусочка масла.
— В кувшинчике растопленное масло, мадам, — заметила девушка.
Берта опрокинула содержимое кувшинчика на вафлю, сверху полила ее сиропом и распорядилась:
— Принесите еще один кофейник черного кофе и наполните молочник сливками. — И, повернувшись к Хейлу, произнесла: — Я говорила вам, что он башковитый малый!
Хейл вновь кивнул.
— Я очень доволен, что обратился именно в ваше агентство. Уверен, вы справитесь.
Я решил вмешаться.
— Не хочу выглядеть назойливым, мистер Хейл, но…
Он громко рассмеялся. На мгновение его зубы почти что разомкнулись.
— Знаю, знаю, хотите вернуться к заданному вами вопросу. Хорошо, мистер Лэм. Мы ищем ее, чтобы завершить дело о наследстве. К сожалению, больше ничего я вам сказать не могу. Как вы знаете, я выступаю от имени клиента и руководствуюсь его пожеланиями. Хорошо бы и вам занять такую же позицию.
Берта, у которой был полный рот вафель, поспешно запила их глотком горячего кофе и спросила:
— Вы хотите сказать, что ему не следует пытаться выяснить, в чем дело?
— Мой клиент позаботится о том, чтобы вы получили всю действительно необходимую вам информацию, а поскольку фактически он и является вашим нанимателем, думаю, вы понимаете, какие это повлечет за собой последствия.
Берта Кул хмуро поглядела на меня.
— Ты понял, Дональд? Не нужно никаких теорий.
Придерживайся в этом деле главного. Найди эту Фенн, и пусть тебя не волнует, кому она нужна. Ты понял?
И поменьше эмоций.
Хейл посмотрел на меня, чтобы увидеть мою реакцию, потом снова перевел взгляд на Берту.
— Вы выразились гораздо более прямо, чем я, миссис Кул.
— Я знаю. Но вы слишком долго ходили вокруг да около. Теперь все ясно. Не люблю крутить.
— Вы очень прямолинейны, миссис Кул, — улыбнулся он.
Минуту все молчали.
— Что еще вы можете сообщить мне о Роберте Фенн? — наконец спросил я.
— Подробности я изложил миссис Кул, пока мы ехали в поезде, — ответил адвокат.
— А как насчет близких родственников?
— У Роберты Фенн их нет.
— Однако вы пытаетесь найти ее, чтобы решить вопрос о наследстве? — напомнил я.
Хейл отеческим жестом положил свою руку на мою.
— Послушайте, Лэм, — сказал он, — мне кажется, я достаточно ясно обрисовал свою позицию.
— Несомненно, — вмешалась Берта. — Вы хотите получать ежедневные отчеты?
— Да, хотел бы.
— Где вы будете находиться?
— В моем офисе, в Нью-Йорке.
— Допустим, мы найдем ее. Что тогда?
— Честно говоря, очень в этом сомневаюсь, — сказал Хейл. — Слишком тонки ниточки, что у нас в руках, а задача не из легких. Если вы найдете ее, буду чрезвычайно доволен. Вы, конечно, тотчас же поставите меня в известность. Уверен, что мой клиент соответствующим образом отблагодарит вас. — Хейл настороженно огляделся. — И вот еще что: не нужно лишних разговоров. Спрашивайте о Фенн как бы между прочим. Если же придется задавать прямые вопросы, ставьте их так, чтобы не вызвать подозрения. Скажем, зная, что вы отправляетесь в Новый Орлеан, ваш друг попросил вас поискать Роберту Фенн. Не проявляйте слишком большого интереса и не оставляйте за собой следов.
— Положитесь на нас, — заверила его Берта.
Хейл взглянул на часы и подозвал официантку.
— Счет, пожалуйста!

Берта Кул осмотрела квартиру, заглядывая в самые немыслимые уголки, как это может делать только женщина.
— Чертовски хорошая старинная мебель, — сказала она. — Я ничего не ответил, и через мгновение Берта добавила: — Во всяком случае, для того, кому такая нравится. — Она подошла к окнам, выглянула на балкон, снова обернулась, чтобы рассмотреть мебель, и решительно заявила: — Мне — нет.
— Почему? — спросил я.
— Боже мой, Дональд! Пошевели мозгами. Уже много лет я вешу около двухсот семидесяти пяти фунтов.
И если кто-нибудь приглашает меня обедать, то непременно пододвигает мне стул в стиле Людовика XV — проклятую имитацию на журавлиных ножках с узким сиденьицем и ромбовидной спинкой — эдакого уродца из красного дерева.
— И ты садишься на него?
— Сажусь на него? Черта с два! Я бы так не возмущалась, если бы хозяйки подумали об этом заранее, но где там! Они приводили толпу гостей в столовую, все рассаживались, а я оставалась стоять, глядя на то, что предназначалось в качестве посадочной площадки для моей кормы. И представь себе, глупая хозяйка обычно застывала, глядя сначала на меня, а потом на проклятый стул, точно ей только сейчас впервые пришло в голову, что я должна есть сидя.
Одна дама как-то призналась мне, что просто не знала, как поступить, потому что боялась привлечь ко мне внимание, велев прислуге принести для меня другой стул. Я возразила ей, что была бы смущена этим вполовину меньше, чем если бы села на один из этих имбирных пряников с декоративными ножками и эта проклятая штука сложилась бы подо мной, как сломанный аккордеон. Ненавижу эти вещи!
Мы еще походили по квартире. Берта Кул выбрала кушетку, испытала ее рукой на прочность, затем наконец уселась, открыла свою сумку, достала сигарету и изрекла:
— Не вижу, чтобы мы, черт побери, хоть сколько-нибудь сдвинулись с того места, откуда начали.
Я предпочел не возражать.
Она чиркнула спичкой о подошву своего ботинка, закурила, посмотрела на меня и воинственно вопросила:
— Ну?
— Она жила здесь, — сказал я.
— Ну и что?
— Она жила здесь под именем Эдны Катлер.
— А какая, собственно, разница?
— Мы знаем ее вымышленное имя. Знаем, где она жила. В ту пору в Новом Орлеане было очень дождливо. Питалась она не дома, но вряд ли в дождливые дни уходила далеко. В пределах двух ближайших кварталов есть два-три ресторана. Думаю, нужно побывать там, возможно, что-то удастся выяснить.
Берта посмотрела на часы. Я поднялся, направился к двери и вышел.
Вниз, во внутренний дворик, вели скрипучие ступени, затем шел длинный коридор. Я повернул направо, миновал еще один внутренний дворик и оказался на Ройял-стрит. Увидев на угловом здании вывеску «Бурбон-Хаус», вошел.
Это был ресторан, типичный для Французского квартала. Вовсе не ловушка для туристов, помпезностью привлекающая к себе, а заведение с низкими ценами и хорошей кухней. Никаких ненужных украшений и выкрутасов — здесь обслуживали постоянных посетителей.
Я наткнулся на то, что искал. Любой, кто живет в этой части квартала, наверняка бывает здесь регулярно.
Я направился было к двери, которая вела в бар, но передумал и свернул в помещение, где находились стойка, за которой люди завтракали, пара аттракционов и музыкальный ящик.
— Что вам угодно? — спросил мужчина за стойкой.
— Чашку черного кофе и несколько жетонов для автомата, — сказал я, бросая на стойку четыре мелкие монетки.
Он вручил мне жетоны по пять центов и пододвинул кофе.
Возле аттракционов толклись два-три человека. Из их разговора я понял, что они завсегдатаи этого заведения.
В шум вклинились звуки музыки из ящика, и женский голос произнес: «Эта песня посвящена администрации».
Раздались первые аккорды песни «Вниз по Суон-Ривер».
Я вынул из кармана фотографии, которые дал мне Хейл, отхлебнул кофе и издал возмущенный возглас.
— В чем дело? — спросил человек за стойкой. — Что-нибудь не так с кофе?
— Да нет, — ответил я, — не с кофе, а с фотографиями!
Он посмотрел на меня недоуменно, но с сочувствием.
— Фотограф отдал мне не те снимки, — объяснил я. — Интересно, где теперь мои?
В этот момент других посетителей у стойки не было.
Мужчина перегнулся через прилавок, а я, как бы случайно, разбросал фотографии так, чтобы он мог взглянуть на них.
— Похоже, мне не повезло, — горестно вздохнул я. — Они перепутали пленки и отдали мои кому-то другому, я их никогда больше не увижу!
— Возможно, они просто перепутали квитанции, — сказал мужчина. — Вы получили фотографии девушки, а она — ваши.