Тропа тянулась вдоль невысоких холмов, почти незаметных в густой темноте, затопившей землю. Лишь далеко впереди, у самого горизонта, слегка белела узкая полоска — там медленно, не спеша, проступал ранний зимний рассвет. Идти было трудно — тьма скрывала повороты, вдобавок под ноги то и дело попадались мелкие острые камни. Ко всему донимал холод — в эти предрассветные часы он казался особо нестерпимым.
Шли молча — Косухин чуть впереди, пряча мерзнущие руки в карманы китайской шинели и натянув черную мохнатую шапку почти на самый нос. Арцеулов немного отставал. Холод, так донимавший Степу, был более милостив к капитану — в очередной раз спасал «гусарский» полушубок. Зато внезапно разболелась голова. Боль была столь резкой и сильной, что Ростислава зашатало. О холоде он сразу забыл — в висках стучала кровь, черные волны накатывали откуда-то со стороны затылка, и теперь каждый шаг требовал немалых усилий. С полчаса капитан держался, но затем стал заметно отставать от быстроногого Степы. Пару раз Арцеулов хотел предложить небольшой перекур, но сдерживался, не желая показывать слабость.
— Ч-черт! — выразительно произнес Степа, угодив ногой в яму. — Чего это они тут, чердынь-калуга, огурцы сажали?
— Не поминайте, — поморщился Арцеулов, останавливаясь и прикладывая к пульсирующей болью голове ледяную ладонь. — Они не огурцы сажали, Степан. Здесь же мины были. Это называется разминирование.
— Точно, — Степа осторожно отошел подальше от зловещей ямки. — Вот зараза! Че, капитан, передохнем? Курить будешь?
Рука Косухина привычно полезла за пачкой папирос, но Ростислав покачал головой.
— Ты чего? — удивился Степан.
— Не хочу… — сквозь зубы произнес капитан. — Голова… Болит немного…
— Ах ты! — пачка отправилась обратно в карман шинели. — Это ж тебя в самолете! Эх, надо было повязку сменить…
— Надо было…
За последние сутки Арцеулов напрочь забыл и о ране, и о повязке — было просто не до того. Боль вынырнула неожиданно, разом напомнив о неровном гудении моторов, о мелькавшей под иллюминатором желтой земле и о страшном ударе.
— Здорово тебя тогда… — похоже, Косухин подумал о том же. — Вот притча! Идти-то сможешь?
— Да… Только передохну немного. Давайте-ка сообразим… Идем мы уже около часа. Прошли версты четыре…
— Пять, — прикинул Степа. — Быстро шли…
— Насколько я помню карту, впереди вроде горная гряда. Невысокая…
— Этот Мо говорил про какое-то ущелье, — кивнул Косухин, вспоминая слова генерала. — Только эта дорога… Ведь мины кругом!
— Придется рискнуть, — пожал плечами Арцеулов, — не ждать же, когда нас нагонят…
— Это точно! Если б не мины, я б прямо сейчас свернул в степь. Там, глядишь, и встретили б кого подходящего…
— Местный пролетариат, — в тон продолжил капитан, чувствуя, что голову начинает отпускать. Сразу появились силы для обычной иронии.
— Или трудовое крестьянство, — невозмутимо парировал Степа. — Собрали бы, чердынь-калуга, отряд, врезали б по этим белякам, а потом пошли Наташу выручать…
Капитан не ответил и лишь покачал головой. Красный командир Косухин явно не собирался погибать среди этих холмов. Во всяком случае для человека, которому осталось жить едва ли более часа, он рассуждал довольно оптимистично.
— Пошли! — вздохнул Арцеулов, удовлетворенно чувствуя, как боль исчезла без следа, оставив лишь едва заметную слабость. — А то и вправду догонят…
Теперь они вновь шли рядом, плечом к плечу. Шли быстро — предрассветный холод заставлял двигаться изо всех сил. Разговаривать не тянуло, все было и так ясно.
Арцеулов внезапно подумал, что в очередной раз ошибся, причем нелепо и глупо. Он был готов — или почти готов — погибнуть, не дотянув даже до 10 февраля — собственного двадцатипятилетия, — но эта странная и жуткая прогулка по ночной пустыне показалась унизительной. Да, он ошибся. Там, на полигоне, надо было просто послать косоглазого окопным трехэтажным и встретить залп как полагается офицеру русской армии — грудью. А теперь он должен бежать, как загнанный заяц, прислушиваясь к топоту копыт за спиной и ожидая пули в затылок. И все это ради удовольствия пожить пару лишних часов в обществе краснопузого Косухина…
Капитан взглянул на мрачного сосредоточенного Степу, уверенно мерившего шагами узкую тропу, и в душе колыхнулась привычная злость:
«Жизнелюб! Этот смерти ждать не будет!»
Арцеулов отвернулся. Внезапно вспомнился жуткий эпизод из читанного в детстве романа о шуанах Вандеи. Благородные бойцы с гидрой революции связывали пленным федератам руки, надевали на шею горящий фонарь и пускали в темноту, чтобы потренироваться в стрельбе. Приблизительно то же, но на этот раз уже не в книге, а на глазах у капитана, проделывали марковцы во время осенних боев 18-го на Кубани. Правда, обходились без фонаря и в основном не стреляли, а рубили с наскока. Арцеулова передернуло — сходство было разительным, только что руки им оставили свободными. Ростислав вновь взглянул на Степу, но красный командир по-прежнему сосредоточенно шагал по тропинке, не подозревая о мрачных мыслях капитана.
«Жизнелюб!» — вновь подумал Арцеулов, но на этот раз с определенной долей зависти.
Степа действительно не подозревал о том, что заботило капитана, а если б ему довелось узнать об этом, весьма бы удивился. Он и вправду был оптимистом. К этому вынуждал характер, а главное — сам дух единственно верного учения товарища Маркса. Косухин давно уже понял, что его долг, как и долг всех его сверстников — лечь костьми в российскую — или какую иную, как придется, — землю, дабы из праха выросли будущие поколения, которым и доведется жить при коммунизме. А значит, смерть за дело мировой революции есть не только долг, но и своего рода обряд, в некотором роде — праздник.
Впрочем, это была теория — а на практике, которой тоже хватало, смерть уже не раз дышала в Степин затылок. Два раза его ставили к стенке, причем один раз к настоящей — кирпичной и очень сырой. Эту сырость, обжигающую спину, Степа запомнил крепко. И каждый раз, несмотря на отмеченное белым гадом Арцеуловым жизнелюбие, Косухин держался твердо и даже нагло. Он помнил слова комиссара Чапаевской Митьки Фурманова, с которым несколько раз сталкивался на Белой: «Доведется подыхать — подыхай агитационно.» В общем, Степа труса не праздновал. Но теперь, когда можно было либо без хлопот помереть прямо у кромки взлетного поля Челкеля или идти по неведомой тропе сквозь предрассветную мглу, Косухин не сомневался ни секунды, твердо зная, что помереть всенепременно успеет, а лишние пара часов жизни — это шанс, которым попросту нельзя пренебрегать. Короче, Косухин погибать не собирался, и под его черной мохнатой шапкой роились планы, один замысловатее другого. Пока же надо было идти — и Степа шел.

Светало. Восток белел, тьма отступала назад к оставленному ими Челкелю, промозглый холод был уже не столь заметен, а у самого горизонта разгоралась еле приметная красная полоса. Холмы, едва заметные ночью, теперь были видны во всех подробностях — одинаковые, с голыми, неприветливыми склонами, на которых лишь кое-где торчали высохшие клочья прошлогодней травы.
Когда они в очередной раз остановились перекурить, Арцеулов как бы ненароком взглянул на часы и слегка присвистнул.
— Половина восьмого! Полчаса у нас еще есть… Интересно, что там впереди?
Глазастый Степа всмотрелся и неопределенно пожал плечами:
— Гора… Или две… Надо бы поднажать, чердынь-калуга! А вдруг повезет? Эх, если б не мины!
— Здесь их, наверное, уже нет, — предположил Арцеулов, прикидывая пройденное расстояние. — Едва ли оборона полигона тянулась так далеко.
— Точно! Так что, ежели чего — сворачиваем за холмы — и ищи нас!
— Найдут! — поморщился Арцеулов. — Холмы невысокие. Пара конных патрулей — и баста! Нет, надо к горам. Генерал не зря говорил про ущелье…
— Ага, не зря! — хмыкнул Косухин. — Он тебе подскажет! Ладно, чего там! Увидим…
Солнце уже успело наполовину вынырнуть из-за горизонта, когда они добрались до подножия ближайшей горы. Невысокая горная цепь едва возвышалась над вершинами окрестных холмов. Склоны были покрыты сухим колючим кустарником, произраставшем между большими, изъеденными ветром, камнями.
Внезапно Степа остановился, упал на тропинку и приложил ухо к земле. Встав, он машинально отряхнул шинель и неохотно проговорил:
— Скачут… Версты за полторы. Рысью идут — не спешат…
— Быстрее! — скомандовал Арцеулов. — Вперед.
Тропа начала сворачивать влево, огибая пологий склон. Идти стало труднее — дорога шла наверх, вдобавок камни по пути встречались теперь заметно чаще. Арцеулов внезапно почувствовал, что боль вновь возвращается. Пришлось закусить губу, чтобы не дать вырваться невольному стону.
Косухин, казалось, занятый исключительно дорогой, внезапно что-то почувствовал и, остановившись, вопросительно взглянул на капитана. Тот отрицательно помотал головой — задерживаться было явно не ко времени. К счастью, боль отступила быстро — почти сразу, как они поднялись наверх и оказались у небольшого перекрестка.
— Так, — растерянно произнес Степа, оглядывая окрестности. — Ну, и куда теперь?
Арцеулов вытер проступивший на лбу пот — боль не прошла не даром.
— Тривиум, — пробормотал он.
— Чего? — вяло отреагировал Степа.
— Перекресток трех дорог, — пробормотал Ростислав.
Мудреное латинское словцо было употреблено всуе. Дело было и так ясное — тропинка раздваивалась. Одна дорога тянулась дальше, к подножию следующей горы, теряясь за склоном. Другая — резко сворачивала вправо и шла куда-то вниз.
— Если генерал говорил правду об ущелье, то это направо, — решил Ростислав. — Рискнем?
— Ущелье… — с сомнением заметил Косухин. — Эх, не верю я этой контре! Ладно, все одно, в степь не уйдешь — нагонят…
Он решительно кивнул и свернул направо, Ростислав поспешил за ним по тропе, которая шла вниз, делая резкие повороты. Внезапно отвесные склоны расступились, и открылось глубокое ущелье, тянущееся куда-то вдаль, к югу. Степа на миг задержался, окидывая взором увиденное. Затем неодобрительно бросил:
— Попались, чердынь-калуга! Не скроешься.
Тут он оказался прав. Тропа шла между двух склонов, становившихся чем дальше, тем отвеснее. Скрыться было действительно негде, — даже если бы удалось подняться выше, беглецов легко было заметить и снять первыми же выстрелами. Арцеулов молчал, но взгляд его не отрывался от склонов — капитан искал выход.
— Генерал говорил о том, что нам должен помочь Бог. Нет, не так… Мо сказал: «Если вы верите в Бога Христа или в других богов, то они помогут вам…» Если мы верим… Что он имел в виду?
— Гляди! — внезапно крикнул Степа, останавливаясь и указывая куда-то вправо, на узкую тропу, ответвлявшуюся от основной дороги. Она уходила вверх по склону, петляя между острых камней причудливой формы.
— Снова тривиум, — негромко, самому себе, проговорил Арцеулов. — Если мы верим в Бога…
— Ты чего? — не понял Косухин. — Погляди — какая-то дыра! Пещера вроде…
— Это не пещера, — всмотревшись, покачал головой Ростислав.
Действительно то, что они видели, не было похоже на обычную пещеру. Тропинка, забравшись сажен на сто вверх по склону, пропадала у ровного четырехугольного отверстия, высеченного в скале. Снизу было трудно разглядеть подробности, но капитан все же заметил четко обозначенный порог и что-то похожее на грубо выбитое изображение над входом.
— Храм! — вдруг осенило его. — Если мы верим в Бога Христа или других богов…
— Да причем здесь… — возмутился Степа и осекся. — А ведь верно… Выходит, не зря говорил… Ну, чего, рискнем, твое благородие?..
Арцеулов прислушался. Где-то сзади, возле невидимого за поворотом тропы входа в ущелье, послышался стук копыт. Рассуждать было некогда.
— Наверх! — решил он. — В любом случае — есть шанс отсидеться.
Степа не спорил. Встречать врагов на верхнем краю почти отвесной тропы ему нравилось больше, чем бежать от них по ущелью. К тому же, убежать удалось бы совсем недалеко.
Арцеулов взбирался первым. Тропа стала почти отвесной. Приходилось время от времени цепляться руками за камни, и капитан боялся, что новый приступ боли заставит его остановиться. Но боль исчезла, в голове стало чисто и ясно, и даже сил, казалось, прибавилось. Ростислав поднимался быстро, опередив чертыхавшегося Степу на добрый десяток сажен. У Косухина дело не ладилось — пару раз камни вырывались из-под ног, да и вообще, лазить по горам он не умел и не любил.
Тропа, свернув вправо, внезапно кончилась, выведя на небольшую ровную площадку. Арцеулов с удовольствием остановился, переводя дух, затем поглядел вниз.
Оставленное ими ущелье было пустым и безлюдным, но откуда-то слева, где находился первый перекресток, слышались голоса и негромкое лошадиное ржание. Капитан поглядел направо — ущелье тянулось дальше версты на три, но затем резко обрывалось, упираясь в отвесный склон. Выходит, впереди тупик.
На площадку вылез недовольный и слегка запыхавшийся Степан. Он отряхнул с рук сухую холодную пыль и тоже поглядел вниз. Слева послышался стук копыт.
— Присядь! — скомандовал Арцеулов, но Степа и сам сообразил, опускаясь на корточки. И вовремя — в ущелье въезжал патруль. Их было пятеро, в уже хорошо знакомых шинелях с меховыми воротниками. За плечами у всадников болтались короткие кавалерийские карабины.
— Эх, заметят! — прошептал Степа. — Приметная тропа!
— Впереди тупик, — заметил капитан, кивая направо. Степа поглядел туда, где ущелье упиралось в гору, и вздохнул.
— Винтарь бы… Я бы тут роту задержал!
Действительно, позиция была превосходной, но с голыми руками оборонять ее все же затруднительно.
— Пошли-ка в пещеру! — подумав, рассудил Косухин. — Чего тут глаза мозолить?
Арцеулов, согласно кивнув, повернулся к черному провалу.
Они не ошиблись. Когда-то тут находился храм. Четырехугольник входа был аккуратно врезан в скалу. Неизвестные строители даже обозначили по бокам что-то похожее на две массивные колонны, на которых когда-то были выбиты надписи. Над входом, как заметил Ростислав еще с тропы, находилось изображение всадника, протягивавшего к небу правую руку. Правда, и надписи, и всадник — все было разбито до неузнаваемости. Чьи-то руки позаботились о том, чтобы редкие гости не могли догадаться, каким богам поклонялись в этом пустынном месте.
— Вроде Егория, — неуверенно заметил Степа, вглядываясь в разбитое изображение. — Только копья чего-то нет…
— Непохоже, — покачал головой капитан. — Да и откуда тут быть христианскому храму? Это же Китай!
— А кто его знает? — не согласился Косухин. — Слыхал я, что и здесь христиане имеются…
Он еще раз взглянул на всадника и стал подниматься по ступенькам. Их было семь, причем верхняя оказалась почти полностью разбита, а сквозь остальные прошли глубокие трещины. Секунда — и Степа скрылся в темном проходе. Арцеулов последовал за ним, но перед этим не удержался и вновь посмотрел вниз. То, что он заметил, ему совершенно не понравилось — патруль остановился, и солдаты, о чем-то споря, указывали на идущую вверх тропу.
Ростислав ждал темноты, но внутри было светлее, чем могло показаться. Конечно, ни одного окна в небольшом помещении, высеченном в скале, не было, но утренний свет, попадавший через входное отверстие, позволял увидеть все подробности.
Итак, храм был невелик. Он оказался почти квадратным, с неожиданно высокими сводами. Стены когда-то покрывали глубоко врезанные надписи, но и здесь все было разбито и уничтожено. Справа находилась горизонтальная ниша, когда-то закрывавшаяся плитой, но теперь вскрытая и пустая. Такая же ниша, только вертикальная, напоминающая дверь, была прямо перед входом, там где у христианских церквей находится алтарь. Возле этой ниши угадывались остатки каких-то изображений, но здесь руки разрушителей поработали особенно тщательно.
«На церковь не похоже, — мелькнуло в голове у капитана. — Да и на мечеть тоже… Если бы мечеть, изображений не было. Может, буддисты? Но тогда в алтарной части должен стоять Будда. Разве что с нишей понятно — кто-то тут явно лежал…»
Он хотел поделиться своими соображениями с Косухиным, но тот внезапно замер, а затем осторожно дернул капитана за рукав, кивая в угол. Арцеулов поглядел и вздрогнул — оказывается, они были в храме не одни.

Человек сидел в углу на корточках, расположившись на чем-то, напоминающем то ли вытертый ковер, то ли старый халат. Он сидел неподвижно, лишь по легкому движению склоненной головы можно было догадаться, что это живой человек, а не каменная скульптура. На плечи была наброшена то ли шуба странного покроя, то ли опять-таки халат, голову венчала темная остроконечная шапка. По всему чувствовалось, что человек очень стар.
Степа, кашлянув, решительно произнес: «Здрасьте…». Человек в остроконечной шапке кивнул но не поднял головы.
Внезапно сзади послышались резкие гортанные голоса — патрульные взбирались по тропинке.
— Эх ты! — прошептал Степа. — Ну чего делать-то, чердынь-калуга? Хоть бы наган был!
— Придется выйти, — решил Арцеулов. — Останемся — старика могут прикончить вместе с нами…
Степа затравленно оглянулся. Выходить под пули не хотелось, но он понимал, — беляк абсолютно прав. Подставлять под пули странного монаха не следовало.
— Выходит, погуляли! — вздохнул Степа. — Нет. Отгуляли… — поправился он.
Возразить было нечего.
Арцеулов еще раз окинул взглядом храм, надеясь на чудо, но выхода не было… «Если вы верите в Бога Христа или в других богов…» Ростислав грустно усмехнулся.
Степа не думал о столь высоких материях. Он лихорадочно осматривался, соображая, что предпринять. Могильную нишу он приметил сразу, прикинув, что можно там спрятаться, подождать, покуда преследователи войдут — а там уж как повезет. Вероятно, он так бы и поступил, но рисковать чужой жизнью не хотелось. Конечно, смертей на своем недолгом веку Косухин повидал немало, даже с избытком, но в этой чужой стране он вдруг понял, что происходящее — это и его личное дело. В том, что его, Степана Косухина, комиссара Челкеля и уполномоченного Сиббюро, пристрелят при попытке к бегству, странный старик в остроконечной шапке не виноват.
Косухин вздохнул и повернулся к выходу, как вдруг откуда-то сзади послышался негромкий голос. Степа оглянулся — старик смотрел прямо на них и что-то говорил. Затем он поднял тонкую худую руку и сделал какой-то знак, словно приглашая остаться.
— Пора нам, дедушка! — вздохнул Косухин. — Так что извиняемся за беспокойство.
— Да, — кивнул Арцеулов. — Извините, что помешали.
Старик покачал головой, а затем вновь взмахнул рукой, на этот раз резко и повелительно. Сомневаться не приходилось — он подзывал их поближе. Ростислав и Косухин неуверенно переглянулись.
«Может, у них тут убежище?» — подумалось капитану.
У входа уже слышались голоса. Капитан, решив, что выходить все равно поздно, потянул Степу за рукав шинели. Старик кивнул, и они присели рядом с ним. Почти тут же в храме стало темнее — двое солдат, держа карабины на изготовку, вошли внутрь.
Беглецы замерли, стараясь не дышать. Старик оставался абсолютно спокойным, казалось, потеряв всякий интерес к происходящему. На тонких серых губах его проступила улыбка.
Между тем солдаты, бегло осмотревшись, нерешительно стояли посреди храма, негромко переговариваясь. Затем один из них подошел ко входу и что-то крикнул. Снизу донесся ответный крик.
«Неужели не заметили? — поразился Арцеулов. — Нет, тут что-то не так…»
Очевидно, повинуясь приказу, солдаты вновь стали осматривать храм. Один из них заглянул в боковую нишу, и даже ткнул в нее для верности прикладом. Другой остановился в полушаге от застывшего Косухина. Секунду постояв, он крикнул, оглянувшись на своего товарища, затем пожал плечами и шагнул к выходу. Тот еще минуту постоял, затем тоже пожал плечами и стал спускаться. Шум шагов замер вдали, затем послышались голоса — солдаты о чем-то спорили, — и вновь все стихло.
— Фу, — выдохнул Степа. — Слепые они, что ли? Вообще-то хорошо, что слепые.
Послышался негромкий смех — смеялся старик. Степа и Арцеулов внезапно сообразили, что он понимает по-русски.
— Дедушка, — негромко, все еще боясь говорить в полный голос, начал Косухин. — Ты эта… чего? То есть, кто?
Старик что-то сказал, но слова были совершенно непонятны.
— На каком это он? — переспросил Степа на всякий случай. — На китайском?
— Я не знаю китайского, — усмехнулся Арцеулов. — Да и на китайца он не похож…
Действительно, лицо старика ничуть не походило на раскосые физиономии солдат генерала Мо. Оно было необычным. Годы наложили свой след — на лбу и под глазами легли глубокие морщины, непогода и солнце покрыли лицо темным, коричневым загаром, но было заметно, что в молодости этот человек был красив.
«Нет, не русский, конечно, — подумал Арцеулов. — Может, таджик? Или перо?»
Воображение Степы не шло дальше татарина, но на татарина этот человек совсем не походил.
— Мы не понимаем, дедушка, — заметил Степа, выслушав новую фразу, обращенную, несомненно, к ним.
Старик взглянул на него, как показалось, с явным сочувствием, словно на больного, затем вздохнул и достал откуда-то из-под одежды большую круглую чашу. Холодно блеснул металл — чаша была серебряной, по бокам и днищу тянулись изображения двух драконов с перепончатыми крыльями. Затем откуда-то появился небольшой глиняный сосуд, напоминающий обыкновенный кухонный горшок, но с длинным горлом.
— Чего это он? — поинтересовался Степа.
Арцеулов промолчал, соображая, где он мог видеть подобное изображение. Дракон походил на рисунки на китайских вазах, но все же был каким-то другим.
Между тем старик, открыв сосуд, налил в чашу, как казалось, обыкновенную воду — совершенно прозрачную и чистую. Степа, облизнув пересохшие губы, подумал, что и в самом деле хлебнул бы глоток-другой, но вдруг замер. Ему показалось, что драконы на стенках чаши зашевелились. Косухин хотел протереть глаза, но сообразил, что драконы, конечно, и не думали двигаться — на то они и серебряные. Двигалась вода. Она начала медленно, но затем все быстрее кружиться, словно в чаше образовался маленький, но сильный водоворот. Затем прямо со дна прыгнул пузырек, другой… Через минуту вода в чаше кипела.
Арцеулов покачал головой, подумав, что хорошо бы позвать Семена Богораза. Самому Ростиславу с его юнкерским училищем понять подобные вещи было явно не по плечу.
Вода кипела пару минут, затем ее цвет стал меняться. Из прозрачной она постепенно стала розовой, потом красной, а еще через минуту — бурой. Кипение продолжалось, пузыри яростно лопались, и Степа вдруг сообразил, что старик держит серебряную чашу в руке. Сам бы он на подобное едва ли решился.
Старик, казалось, понял его мысли, вновь сочувственно улыбнулся и осторожно поставил чашу на каменный пол. Кипение тут же прекратилось, и вода начала медленно светлеть. Через пару минут она вновь стала чистой и прозрачной. Старик удовлетворенно кивнул, поднес чашу к губам и, не торопясь, отхлебнул. Затем худая, покрытая вечным загаром рука протянула ее Степе. Тот осторожно подхватил тяжелую серебряную вещь и вновь удивился — чаша была абсолютно холодной. Старик взглянул на него и что-то проговорил.
— Пить, что ли? — понял Косухин. — Так ведь… Да ладно!
Он решился и сделал глоток. Обыкновенная вода, вкусная и свежая, словно только из колодца, причем совершенно холодная.
Осмелев, Косухин сделал еще один глоток, затем протянул чашу Арцеулову. Тот выпил, не задумываясь, и вернул чашу хозяину.
— А ничего! — заметил Степа. — Хотя по здешнему холоду, я бы лучше спирту…
— Сейчас согреешься, воин…
Степа замер — это сказал старик. Сказал, как и раньше, на своем незнакомом языке, но теперь Косухин понимал каждое слово. По разом застывшему лицу Арцеулова стало ясно, что он тоже понял сказанное.
— Сейчас согреешься, — повторил старик. — Это сома дэви.
Степе действительно стало жарко, но не от воды, а от всего происходящего. Между тем, Арцеулов вновь пытался вспомнить — слово «сома» показалось знакомым.
— Я думал, мы поймем друг друга и без этого, — продолжал старик. — Но вы были слишком невнимательны…
— Так ведь… — начал Степа, но старик перебил его:
— Знаю. Те, что искали вашей смерти, были тоже невнимательны. Вы разучились смотреть и слушать. Это, наверное, плохо…
По бледным губам вновь скользнула улыбка.
Несколько секунд все молчали. Наконец, Арцеулов решился:
— Кто вы?
Он хотел добавить «сударь», но сообразил — это обращение никак не к месту. Впрочем, называть незнакомца «дедушкой» по примеру бесцеремонного Степы он тоже не решился.
— Я тот, кто послан встретить вас, — чуть помолчав, ответил старик. — Думал, вы догадались… Вы спешите, воины, и не успеваете даже подумать…
— Да чего тут думать!.. — решительно отреагировал Степа, но продолжать не стал.
— Подумайте, — вновь улыбнулся старик, но на этот раз его улыбка была печальной.
Степе как-то не думалось. На представителя китайской секции Коминтерна старик никак не походил, а больше встречать в этой далекой стране красного командира Косухина было, пожалуй, некому.