Ивар Тревельян, социоксенолог и лучший полевой агент Фонда Развития Инопланетных Культур^[1], кавалер Почетной Медали и множества других наград, поднялся на четыре задние лапы, а шпорами двух верхних стал чесать брюхо под грудным панцирем, у самого детородного органа. Жест для архов несомненно оскорбительный, и все в «Обломанных усах» это понимали. И хозяин заведения Кьюк, и гвардейцы, сидевшие у низких каменных столов, и жавшиеся к стенам горожане, и даже безмозглые самки, что разносили снедь и пойло. В норе мгновенно воцарилась тишина. Гвардейцы разом вытянули хоботки из чаш с подсоленной водой, прочая публика прекратила трещать и жужжать, самки опустились на все шесть конечностей, прижались к полу и замерли. Тревельян продолжал чесаться, направив глазные антенны на Чиу Кхата. Тот, раздвинув и с треском сомкнув жвалы, проскрипел:
– Ты труп, Хес Фья! Когда с тебя сдерут панцирь, я съем твое мясо и высосу мозг!
– Я твоим мясом побрезгую. Ты, лжец, несъедобная падаль, пойдешь на корм червям, – ответил Тревельян и шевельнул усами в сторону помойной ямы, зиявшей в углу заведения.
– Ррху! – Издав вопль ярости, Чиу Кхат встал и двинулся в обход стола к оскорбителю, грозно постукивая жвалами. Его хоботок метался между ними, как гибкая коричневая змейка.
– Не здесь! – в ужасе заверещал хозяин Кьюк. – Не здесь, туа па! Я не хочу собирать с пола осколки ваших панцирей! Не хочу, чтобы стражи подвесили меня за усы!
Дословно «туа па» означало «из первого помета» – титул, которым награждались по праву рождения только благородные. Поединки между ними, особенно со смертельным исходом, были не то что под запретом, однако не поощрялись, а Кьюк отвечал за все, что творилось в его кабаке. Другое дело, верхний карниз – там противники могли свести счеты без всякого ущерба заведению.
– Не здесь так не здесь. Можно и выйти. – Тревельян, лязгнув жвалами, полез на террасу. Чиу Кхат, стуча в знак вызова шпорой о грудной панцирь, заторопился следом. Гвардейцы обеих рот из охраны Великой Матери тоже покинули каменную нору. Они отличались раскраской спинных гребней, синих и желтых, и было их побольше тридцати, так что насчет городских стражей и возможных помех беспокоиться не приходилось.
Синие и желтые, ударные части столичного войска, жили не очень мирно – за оборот Арханга вокруг звезды случалась пара сотен схваток с членовредительством и даже летальным исходом. Желтые принадлежали к благородным севера, синие – юга, семьи тех и других враждовали из-за престижа своих Матерей, контроля над Соляным Путем и угодий, где плодились яйценосные птицы и съедобные черви. В любой архаической культуре этого хватило бы для свар и драк, но архи к тому же были существами неуживчивыми и склочными, предпочитавшими решать конфликты с помощью окованных железом шпор. Их любимая поговорка гласила: «У кого шпоры длиннее, тот и прав». Самые длинные шпоры росли у благородных первого помета, и в целях безопасности именно их сословие выбрали для ментальной инкарнации. Метод был новым и очень многообещающим, но, как выяснилось недавно, аппаратура возврата срабатывала не всегда.
Карниз, нависавший над пещерным городом Рхх Яхит, был широким и длинным. Сюда выходили норы кабаков и щели спаривания, а над ними зияли отверстия тоннелей, ведущих к воинским казармам и арсеналам, к складам драгоценной соли, обиталищам Мужей и покоям самой Великой Матери-Королевы. За истекшие века камень тут отшлифовали миллионы когтистых лап и хитиновых панцирей, и кое-где он блестел, словно черное зеркало. Превосходное место для поединков чести!
Пробудился Командор, ментальный Советник^[2] и предок Тревельяна, и, пользуясь зрением Хеса Фья, обозрел окрестности. Затем, оценив шпоры и жвалы Чиу Кхата, посоветовал:
«Нижние лапы подсеки и как споткнется, в брюхо бей. Брюхо, оно на вид помягче. Упадет, глазные стебли вырви. Так и завалим гада шестиногого!»
«Мы, дед, сейчас такая же шестиногая тварь», – напомнил Тревельян.
«Мы в любом обличье люди, – проворчал его Советник. – И если этот Хес Фья, таракан усатый, дал нам убежище, он тоже человек. Мы за него в ответе. Во всяком случае, на время вахты, пока мы в его черепушке».
В свой черед Тревельян оглядел противника, прикидывая, что Чиу Кхат у желтых из лучших бойцов и выглядит постарше – значит, хитиновая броня у него прочнее, жвалы больше, зато он не слишком быстр и поворотлив. Так что к советам деда стоило прислушаться – военная карьера Олафа Питера Карлоса Тревельяна-Красногорцева, коммодора Звездного Флота, началась в десанте, и толк в драках он знал куда лучше Ивара.
Гвардейцы, клацая когтями задних лап по камню, образовали круг – половина синих, половина желтых. Хес Фья, приютивший Тревельяна, был южанином, Чиу Кхат – желтым с севера, а предметом спора являлась соль. Чиу Кхат утверждал, что, пока ее везут от южных соленых озер за вотчиной клана Фья, в ней появляются мелкие камешки и песок, что портит качество товара. Это было правдой – соблюдая выгоду, торговцы Фья подмешивали камешки для веса, но не более двадцатой части. Двадцатой, а не пятой, как заявил Чиу Кхат! Наглая ложь, обвинение в воровстве! Тревельян понимал, что Хес Фья не может оставить без ответа подобную напраслину: семейная честь в гвардии блюлась строго.
Вперед выступил Шат Сута, капитан синих.
– Схватка до первой трещины в панцире? – проскрипел он. – Или бой до смерти?
– До смерти! – Чиу Кхат снова грохнул шпорой о броню. Его зрительные антенны шевельнулись, нацелившись на Тревельяна. Затем он вытянул к противнику верхнюю конечность, расставил три гибких пальца под острием шпоры и рявкнул: – Мать твоя тху!
У народа яхитов это было самым грязным оскорблением – даже намек на скрещивание рас, яхитов и обитавших на других материках тху и шетан, считался верхом неприличия. К тому же Чиу Кхат помянул святое, Мать рода Фья, и теперь поединок не мог завершиться трещиной в панцире. Сообразив это, Шат Сута стукнул когтями нижней лапы о камень.
– Тогда демоны с вами! Начинайте, черви помойные! – Капитан на миг задумался, растопырил усы и прошипел: – Рота проигравшего встанет в дозор, когда спустится тьма. Начинайте! Вперед!
Противники ринулись друг на друга и, сцепившись всеми шестью конечностями, с яростным жужжанием и скрежетом покатились по земле. Для архов – обычное начало схватки, но совсем не входившее в планы Ивара; просто инстинкты Хеса Фья превозмогли советы Командора. Лишь на один миг, но его хватило, чтобы более массивный Чиу Кхат подмял Тревельяна под себя и нацелился жвалами на глазные стебли. Брюхо под грудным панцирем и зрительные антенны были у архов самым уязвимым местом, и в бою защитой им служили кольчуги и каски, хранившиеся вместе с оружием в арсеналах. Но поединок чести – не битва с вражеской ордой, тут защитой являлась лишь природная броня, а оружием – только жвалы, когти и окованные металлом шпоры.
Ивар попытался сбросить врага, но не вышло – тот, вцепившись в конечности пальцами и когтями, упорно прижимал его к каменной поверхности террасы. Жвалы Чиу Кхата щелкали, стригли воздух у зрительных стеблей Тревельяна; свои антенны Чиу Кхат отогнул к основанию головы, стараясь уберечь их от ответных выпадов. В свой черед Хес Фья, упираясь спинным гребнем в землю, старался дотянуться до глаз противника – инстинктивная реакция арха любого сословия, что в уличной драке, что в поединке. Пронзительный скрежет грудных пластин и лязг челюстей сливались с возбужденным верещанием окружавших их гвардейцев: желтые издавали звуки торжества, синие, подбадривая соратника, били когтями о камень.
«Твоя левая нижняя лапа, – раздался бестелесный голос Советника. – Он держит ее не так крепко. Ну-ка врежь ему в помидоры!»
Этот эвфемизм, мало подходивший к детородным органам архов, в остальном казался не лишенным смысла. Извернувшись, Тревельян рывком освободил лапу от хватки врага и нанес удар – не очень сильный, так как размахнуться он не мог, зато в чувствительное место. Чиу Кхат зашипел от боли, привстал на передних конечностях, и Тревельян тотчас ткнул его шпорой верхней лапы, стараясь попасть под панцирь. Не попал – железное острие заскрежетало по хитину, – зато отбросил противника в сторону и выпрямился в полный рост. Чиу Кхат, тоже поднявшись на задних лапах, приготовился к новой атаке.
Гвардейцы, встопорщив спинные гребни, издали боевой клич. За их спинами Ивар видел толпу охочих до зрелищ горожан, сбежавшихся из соседних кабаков, и шестерых блюстителей порядка – их шлемы и пики торчали над головами и гребнями прочих архов. Судя по раскраске панцирей, заменявшей в этом мире одежду, они относились к страже нижних карнизов и не имели желания лезть в дела благородных туа па. Над толпой тянулся к небу склон с темными зевами тоннелей, а выше, за свинцовыми тучами, просвечивало размытым пятном крохотное солнце Арханга, висело низко, рядом с утесом над обителью Матери-Королевы. Вскоре светило скроется за скалистыми вершинами, на городские террасы падут тьма, снег, туман и холод, и жизнь в городе замрет. Хотя архи, в отличие от насекомых, были существами теплокровными, ночью их активность снижалась, и, если не считать караульных, они старались не вылезать из нор.
«Поторопись, – снова прошелестел бесплотный голос Командора. У нас есть другие дела, кроме драк с тараканами. Кончай с ублюдком!»
Чиу Кхат вскинул передние лапы, целясь шпорами в Тревельяна, рявкнул: «Ррху!», и ринулся в атаку. По всем гвардейским понятиям, его противнику нужно было сделать то же самое, но Ивар резво отступил к краю террасы и вытянул нижнюю конечность. Хитин заскрежетал о хитин, Чиу Кхат, не ждавший такого коварства, споткнулся, откинулся вбок, пытаясь удержаться на ногах, и шпора Ивара тут же вонзилась ему в живот под самой грудью. Следующий удар, нанесенный с размаха, пришелся в голову – железное острие с треском пробило лобный щиток, полетели осколки хитина, брызнула белесая жидкость, и жвалы Чиу Кхата бессильно повисли. Однако то был еще не конец – архи обладали потрясающей живучестью, и к тому же под их спинным гребнем прятался крупный нервный узел, в сущности второй мозг, тоже способный выполнять функции мышления и координации движений. Именно в этом нервном центре нашли прибежище Тревельян и его Советник, похитив тело, разум и все сословные привилегии благородного Хеса Фья. Правда, специалисты по инкарнации пользовались более научными терминами, говоря о временном метемпсихозе, ментальной блокировке и замещении сознания носителя.
Но в нынешней повестке дня вопрос терминологии не стоял, дело касалось других проблем. Тревельян подпрыгнул, оседлал спину Чиу Кхата и резко ударил шпорами средних лап с обеих сторон под гребень. Средние лапы, более длинные и сильные, чем верхние, у этой расы предназначались для войн и грубых работ, вроде переноски тяжестей и копания нор в земле. Гибких пальцев на них не было, только когти, зато шпоры походили на два хорошо заточенных клинка. Под их напором спинной панцирь треснул, плоть раздалась, шпоры проткнули нервный узел, и Чиу Кхат молча рухнул на землю.
Тревельян оставил его, приподнялся на задних лапах и, щелкая жвалами, затянул песнь победы. Слова – точнее, лязг, скрежет и взвизги – пришли сами собой; то было инстинктивное знание Хеса Фья, которым Ивар мог располагать так же уверенно, как его лапами, пальцами и когтями. Гвардейцы слушали песнь в торжественной тишине, но горожане стали расходиться – переваливали за край террасы и быстро ползли вниз по отвесной стене, торопясь добраться засветло до жилых нор и мастерских. Размытый отблеск солнца уже коснулся скалы, небо потемнело, в воздухе закружились первые снежинки. На нижнем ярусе, граничившем с холмистой равниной, пастухи загоняли в стойла многоногих мохнатых шошотов; их недовольный рев долетал до верхнего карниза.
Песня кончилась. Гвардейцы желтой роты полезли к тоннелям казарм – им как проигравшей стороне предстояло нести охрану этой ночью. Синие остались.
– Достойная была схватка, – промолвил капитан Шат Сута и пнул труп когтистой лапой. – Что будешь делать с мясом?
– К червям его! – буркнул Тревельян. С некоторыми обычаями архов он решительно не мог смириться, хотя весь его опыт ксенолога подсказывал, что в этом скудном мире каннибализм неизбежен.
– К червям… столько отличного мяса… – проскрежетал капитан. – Так не годится. Кьюк, поди сюда!
Сквозь поредевшее кольцо гвардейцев протиснулся хозяин заведения. За ним – два тощих работника из шестого помета.
– Ободрать панцирь, разделать мясо и вымочить в пойле. Приготовить к восходу солнца, – велел Шат Сута под одобрительный скрежет синих.
– Будет сделано, туа па, – почтительно отозвался Кьюк и шевельнул усами в сторону помощников. Те, зацепив труп железными крючьями, потащили его в пещеру. В глубине сознания Тревельяна ожил Командор и пробормотал невнятно: «Sic transit gloria mundi…»^[3].
– Наступает тьма. В казармы! – распорядился капитан.
Гвардейцы шустро полезли вверх, дружески похлопывая Тревельяна жвалами, подталкивая в спинной гребень. Возможно, клан Фья и правда мошенничал, слишком разбавляя соль, но сегодня их родич отстоял честь семьи, а заодно и синей роты. Как это скажется на порученной миссии, Ивар пока не мог сообразить, но его акции явно выросли. Не исключалось, что Шат Сута возьмет его в помощники, сделав своим адьютантом.
Гвардейцы ввалились в широкий зев тоннеля, где уже стояли на страже двое желтых. Полость, что открывалась в дальнем его конце, была примером строительного искусства архов: довольно ровные стены и пол, сводчатый потолок, подпертый квадратными колоннами, и масса ходов, ведущих к спальным норам, арсеналам и источникам воды, к покоям Мужей и самой Великой Матери. Каждый такой тоннель можно было перекрыть железной решеткой, что падала сверху и крепилась цепями к скальному основанию. Кое-где на стенах торчали закопченные штыри с подвешенными к ним каменными плошками – в них горел жир, вытопленный из червей и сдохших от старости шошотов. Скудное освещение, но архи неплохо ориентировались в полумраке.
Тревельян поднялся к проходу, в котором обитала рота синих, пополз, перебирая всеми шестью лапами, в быстро редевшей толпе сотоварищей и свернул в свою камеру. Как обычно, здесь царила полная темнота. С одной стороны от входа кучей громоздились шлемы, доспехи и оружие, с другой – стояла каменная бадья с пойлом – ее регулярно наполняли водой и засыпали соль. По гвардейским меркам, рассол был так себе, примерно средней крепости, но для утренней опохмелки годился.
Вытянув усы, Ивар на ощупь добрался до сплетенного из паутины гамака. Половина синих отсыпалась после дежурства, и три гвардейца, с которыми он делил жилую нору, тоже спали: Хау и Оси Шиха – почти беззвучно, а Тоса Фиута по прозвищу Кривая Шпора, как всегда, донимали ночные демоны; он ворочался, скрипел челюстями и царапал стену. Эти трое считались ветеранами, славными бойцами, и Хес Фья, молодой и еще не свершивший заметных подвигов, был не очень ко двору в их логове. Впрочем, после схватки с Чиу Кхатом ситуация могла перемениться.
Сложив лапы на груди и животе, Тревельян покачивался над полом, чувствуя, как холодеет воздух и как, повинуясь инстинкту, стремительно гаснет сознание Хеса Фья. Этот процесс погружения в сон был уже знаком Ивару – за четырнадцать дней он привык к телу и реакциям арха, хотя с физиологией носителя разобраться не успел. Временами его одолевали странные желания – хотелось выбрать самку попригляднее, из прислужниц Королевы, вскочить на нее и… Впрочем, дальнейшее неважно.
Кроме тайных желаний Хеса Фья, Тревельян ознакомился с его социальным статусом и окружением, с прежней жизнью на юге и службой в городе, обследовал едва ли не все городские норы, гроты и пещеры, лавки, мастерские, кабаки, покои Мужей Королевы и даже щели спаривания, коснулся ментальным щупом мириадов архов, обитавших в этом крупном поселении континента Яхит. Все такие действия являлись частью его работы, в каком бы обличье он ни пребывал, привычном человеческом или в виде разумного псевдоэнтомона с планеты Арханг. Он трудился упорно, вкладывая в розыски все свое умение и опыт, но не нашел ровным счетом ничего. Ни следа, ни намека, ни малейшей зацепки!
Раздался скрежет – Тос Фиут снова царапал камень окованной железом шпорой. Темнота не позволяла разглядеть стену над его гамаком, но, вероятно, ее покрывали ямы и борозды. Еще немного, подумалось Ивару, и он продолбит ход в соседнюю камеру.
«Похоже, успехи у нас скромные, – беззвучно молвил Командор. – Проще говоря, никаких».
«Никаких, – согласился Тревельян. – Вот что, дед, свяжусь-ка я с Брайтом, пусть забирает нас. Мы возвращаемся».
«Насовсем?»
«Нет, на время, пока наш подопечный спит. Я хочу отдохнуть и подумать».
«Думать можно и здесь», – ворчливо заметил Советник.
«Слишком много рук и ног, и слишком мало пальцев. Еще когти, жвалы, шпоры и соленая водица вместо коньяка… Все это мне мешает».
«Коньяк, это я понимаю, – отозвался Командор с заметным сожалением – его ментальной сущности не все удовольствия были доступны. – Коньяк с Гондваны, в хрустальной рюмке на серебряном подносике… И чтобы подносик тот не клешни держали, а пальчики девы неземной красы… хорошо бы из терукси^[4], у них такие попадаются прелестницы… – Он смолк на мгновение, вздохнул и пробурчал: – Ну что, возносимся?»
«Как душа в рай», – сказал Тревельян.
В воздухе, в тысяче трехстах метрах над пещерным городом Рхх Яхит висела небольшая установка, ментальный ретранслятор. Его прозрачные стержни, два из которых были направлены вниз, к планете, а два – к звездным небесам, озарились на долю секунды розовым сиянием и тут же погасли. Импульс, вместивший две человеческие души, был принят и послан дальше – туда, где кружилась над Архангом станция Сансара, исследовательский центр Отдела инкарнации ФРИК.

Очнулся Ивар в непроглядной темноте, казавшейся живой – во всяком случае, кто-то или что-то нежно массировало его кожу, и волны этих прикосновений раз за разом пробегали от темени до пяток и кончиков пальцев. Воздух, поступавший через маску, что закрывала нос и рот, казался свежим, насыщенным кислородом, и своего веса Ивар почти не ощущал, пребывая в чем-то вязком, непрозрачном, сковывающем движения. Как утверждали инкарнологи, возврат в собственное тело, как и переселение в чужое, вызывал стресс даже у самых опытных испытателей, и Тревельян не был исключением: он заворочался, забился, пытаясь поднять руки, содрать маску и выбраться из тесного гроба, в который его заключили. Но шевелиться по-настоящему он не мог, не удавалось согнуть конечности, повернуть голову, даже растопырить пальцы. Мгновенный ужас охватил его, но тут сознания достиг беззвучный шепот Командора:
«Не дергайся, голубь сизый. Лежи и будь паинькой».
Это было как глас Божий во мраке преисподней, и Тревельян сразу успокоился. Теперь он знал, что облачен в особый скафандр и плавает вместе с кучей датчиков, проводов и трубок, подводящих воздух и питание, в черной как смола компенсирующей жидкости. Наполненный ею саркофаг был звеном сложной системы жизнеобеспечения, сохранявшей тело, пока в нем отсутствует душа.
Тихо прошелестев, сдвинулась крышка, в глаза брызнул свет, и Тревельян зажмурился. Когда он поднял веки, над ним уже склонялась носатая густобровая физиономия Юрия Брайта. Инкарнолог обхватил его плечи, помог сесть, осторожно снял с лица маску. Глубоко втянув воздух, Ивар потер лицо ладонями и оглядел приемную камеру. Его встречали двое – кроме Брайта, тут был еще Якуб Риша, глава секции ксенологов. В отсутствие Тревельяна он считался руководителем работ, но дел у него было немного – все исследования пришлось остановить.
Заработали насосы, уровень темной жидкости начал понижаться. Ивар терпеливо ждал, пока Брайт закончит возиться с трубками, датчиками и шлангами, потом оперся о край саркофага и спрыгнул на пол.
– С прибытием, Ивар, – промолвил Риша, широко улыбаясь.
– С прибытием, шеф, – эхом отозвался инкарнолог, подставив Тревельяну легкое пластиковое кресло. – Сядьте, отдышитесь. Как самочувствие?
Ивар вскинул руки, пошевелил ступнями.
– Точно в дом родной вернулся. Все по мерке скроено и отлично сшито.
– Душу не обманешь, – со вздохом произнес Брайт и принялся дезактивировать швы скафандра. – Душа знает, что ей приуготовлено: две ноги, две руки, и на каждой – пять пальцев. Хотя лоона эо могли бы возразить^[5].
– Так мы их не привлекаем к этим экспериментам, – сказал Тревельян, освобождаясь от скафандра. – Ни к этим, ни к каким-либо иным.
Он повернул голову и бросил взгляд на второй саркофаг, расположенный ближе к округлой стене приемного отсека. Установка работала – мигали огоньки, чуть слышно постукивали насосы, прогоняя воздух и питательный раствор, вмонтированный в крышку таймер отсчитывал время. Пятьдесят восемь земных суток, двадцать два часа, четыре минуты, сорок шесть секунд… уже сорок семь… сорок восемь, сорок девять…
В саркофаге покоился Винсент Кораблев – то есть, конечно, не сам Винс, а его тело. Превосходно тренированное, мускулистое, покрытое легким загаром, не тело, а мечта! Но, к сожалению, без души. Если говорить точнее, без комплекса сложнейших нейронных связей, отвечающих за сознание индивида, его память, опыт, эмоции и профессиональные навыки. Все это затерялось где-то на Арханге, а планета была огромной, больше Земли, больше материнских миров кни’лина, дроми, хапторов и прочих рас, известных человечеству. Четыре обитаемых материка, два покрытых льдами, тысячи островов и гигантский океан… Вот и ищи где хочешь!
Риша перехватил взгляд Тревельяна, и его улыбка померкла.
– Ничего?
– Пока ничего.
Ивар поднялся, развел руки, хмыкнул, будто удивляясь, что их только две, а не четыре, и шагнул к переборке, за которой была душевая кабина. Приемный отсек с округлыми белыми стенами и высоким потолком сиял чистотой и полнился теплом и светом. Так непохоже на мрачные норы и пещеры архов, на щели-мастерские, где долбили камень и ковали металл, на лабиринт переходов и камер, служивших обителью первопометным, на стойла шошотов, на ямы для разведения червей, на заведение Кьюка, где архи-мясники трудились сейчас над трупом его недавнего противника… Впрочем, подумал он, на Раване^[6] было ничем не лучше, даже еще неприятнее. Архи – не люди, и если желают пожирать себе подобных, какой с них спрос?.. А вот кочевники шас-га с Раваны были вполне гуманоидами, но занимались тем же самым. Людоеды, настоящие людоеды!
Насупившись, Тревельян лязгнул зубами – звук был похож на скрежет жвал. Затем снова оглядел отсек и буркнул:
– Перемена, конечно, разительная, но к хорошему привыкаешь быстро…
«Верная мысль, – отозвался Командор. – Так что у нас дальше в программе, малыш? Ополоснуться и по коньяку? Потом штабных крыс пропесочим?»
Якуб Риша словно подслушал Советника – вызвал робота, велел притащить комбинезон, а после осведомился:
– Собрать народ, Ивар? Посовещаемся?
– Непременно, Куба, но не сейчас. Я хочу отдохнуть и подумать. – Он включил воду, теплые струйки забарабанили по плечам и спине, и Тревельян фыркнул от наслаждения. – Вы идите, коллеги, идите, я тут сам справлюсь. Встретимся в павильоне… скажем, через три часа.
Вскоре он сидел в своем жилом отсеке, просматривая поступившие сообщения. Большей частью они были подписаны Юи Сато, консулом ФРИК, и не отличались разнообразием – консул беспокоился, как идет спасательная операция. Этот вопрос они могли бы обсудить при личной встрече – Ивар без труда переместился бы к станции «Киннисон», что висела между Землей и Луной, – но в данный момент сказать ему было нечего. К тому же он не любил демонстрировать дар, которым его удостоили на Раване; об этом и так ходили всякие слухи, иногда самые странные и нелепые. Несомненно, дар был получен не для того, чтобы звонить о нем на всех углах и прыгать резвой блошкой по Галактике. И потому все депеши консула Сато, посланные эмиссару Тревельяну, были внимательно прочитаны. Затем эмиссар вызвал связиста Ивана Семенова и велел передать на станцию «Киннисон», что поиски полевого агента Кораблева ведутся непрерывно, но пока без заметных успехов.