Из «Псевдопарсифаля, создания благородного рыцаря Галахада»:

Мирно переливалась гладь океанов мира. Зеленовато-синие волны лизали берега Англии, а чайки старались перекричать пение ветра. Челн танцевал по водам в поисках новой отчизны, длинные волосы Иосифа Аримафейского развивались стягом мира, стягом вечного возвращения.
…Одетая в белые одежды монахиня приняла нас у входа в обитель, и мы предались отдыху в тишине наступившего вечера. Рядом с ложем Парсифаля стояла плетеная корзина из ивняка, надежно хранившая золотую чашу.
Тихо опускалась над долинами ночь. Холмы погружались в сон, спали люди, не ведая, какой бесценный груз прибыл к их берегам…

Центральным объектом легенды Кретьена де Труа, Вольфрама фон Эшенбаха, Робера де Борона и многих других авторов, без сомнения, является престранный предмет, который Вольфрам называл «гралем», а Кретьен – «граалем». У Вольфрама фон Эшенбаха впервые он появляется в 235-м стихе. Поэт описывает появление – блистательное и великолепное – королевы и ее свиты. Именно королева несет то, что является одновременно «корнем и зерном». «Это была вещь, что зовется Граалем», которая исполняла все, что ни пожелают.
Кретьен де Труа пишет следующее:

Прекрасная благородная и нарядная дева… держала Грааль в руках. Когда вошла она с Граалем, разлился столь ослепительный свет, что лампады утратили свою яркость, как звезды, когда всходит солнце или же луна.

Итак, Грааль. Но что же означает это слово? Как считают Венделин Ферстер и Альфонс Хилка, «этимологически… это может быть только градалис». В 1204 году ученый по имени Гелинандий впервые употребил это слово – «градалис». Гелинандий был летописцем XIII столетия. Кропотливо, год за годом, он записывал наиболее важные события мировой истории. Впрочем, маловероятно, что описания далекого прошлого, а Гелинандий довел свой труд до 500 года, действительно соответствовали исторической правде. Так, Гелинандий описывал, к примеру, переживания некоего британского еремита. В видении ему явился ангел и поведал об Иосифе Аримафейском. Тот увидел, как Иисуса сняли с креста, и узрел чашу, в которой Христос омыл руки во время Тайной вечери. Это видение было записано по-латыни. Гелинандий относит указанное событие к 717 году, хотя традиция Грааля, конечно же, имеет более долгую историю.
В своем тексте Гелинандий расшифровывает значение слова «Грааль» (производное от «градалис»), которым по сей день пользуются многие исследователи:

Градалис, или также градаль, на французском означает широкую и не очень глубокую чашу, в которой лежат по обыкновению яства; в народе чашу эту также называют граальц, ибо милостива она (gratia) к тем, кто вкушает из нее.

Эрнст Мартин замечает по этому поводу, что, скорее всего, Кретьену де Труа было известно это высказывание летописца.
По всей видимости, Гелинандий и Кретьен видели в Граале чашеобразный сосуд. В «Этимологическом словаре романских языков» Ф. Дьеза я нашел следующее истолкование слова «грааль»:

…старофранцузское «греаль», «гразаль», провансальское «гразал», сосуд, чаша или бокал из драгоценных пород дерева, глины или металла…

Эмма Юнг пишет, что еще сегодня в Южной Франции понятие «„грацаль“, „грацау“ используется для обозначения различных сосудов». А филолог Пауль Пипер упоминает еще одно слово – cratalis, – означающее «молочный кувшин».
Но есть у него и другое значение: Грааль – священная чаша, дарящая милость, благополучие, благословение. То есть слово происходит от латинского gratia. Этому же соответствует французское agreeable – «приятное».
А еще можно вспомнить о panes gradiles, то есть о хлебе, раздаваемом голодным римскими императорами.
Зато производное от Sang real, «святой крови», относится к позднему Средневековью: именно в это время Грааль стали ассоциировать с чашей Тайной вечери. В 1470 году сэр Томас Мэлори написал историю о короле Артуре – «Поиски Грааля». Здесь-то впервые и появляется понятие Sankgreal/ Sancgreal, означающее священный сосуд с кровью Христовой. В уэльской редакции говорится о seint greal. Но только Генри Ловелич, который спустя десятилетие после выхода произведения Мэлори перевел с французского так называемый текст «Ланселот – Грааль», в конце XV века напишет:

…люди называют этот сосуд Sank Ryal или Seint Graal.

Любопытным также кажется понятие gangandi greidi северного варианта легенды о Парсифале. Текст, скорее всего, появился в 1310-е годы. В нем о Граале говорится как о «приборе», называемом gangandi greidi.
В самом начале XX столетия немецкий филолог Франц Кампферс будет утверждать, что в слове «грааль» скрывается смысл куда больший, чем может показаться на первый взгляд:
«В прежние времена слово „грааль“ было туманно.
Неясно было даже, каких размеров этот самый Грааль».
Герберт Кольб, один из серьезнейших немецких германистов, видит в «Граале», чье происхождение он относит к арабским источникам, тайное имя, чуть ли не шифр. Другие исследователи считали, что Грааль происходит от слова grees, то есть «камень». Значит, неслучайно Вольфрам фон Эшенбах называл Грааль lapsit exillis.

Что имел в виду поэт, связывая Грааль с камнем? В стихе 469 Вольфрам фон Эшенбах пишет, что есть камень, «зовется он lapsit exillis. Камень также Граалем прозывают».

От силы того камня сгорает птица феникс, превращаясь в золу, но та же зола возвращает ее к жизни. От нее же феникс получает свое роскошное оперение, каковое затем излучает ослепительное сияние, и феникс становится прекрасным, как и прежде. Более того, какую бы боль ни претерпевал страждущий, с того дня, как он узрит камень, он не сможет принять смерть всю следующую неделю. Даже его внешность и облик ничуть не ухудшатся. Цвет лица у него – будь то муж или дева – останется таковым же, когда он удостоился узреть камень, и даже более – таким, каков он был в его лучшую пору. У того, кто узрел тот камень хоть два века тому назад, власы не тронутся сединой. Такую же силу имеет тот камень над человеческой плотью, что тело и кости живые тотчас молодеют.

Филологи долго гадали, что средневековый поэт подразумевал под lapsit exillis. Может, он ошибочку грамматическую допустил, хотел написать lapis, то есть «камень»? Но это лишь в том случае, если поверить в то, что Вольфрам был не больно силен в латыни. Думаю, что латынь ему была отлично известна.
Не вносит ясности и слово exillis. Фридрих Ранке считает, что exillis мог бы происходить от латинского «маленький», «тонкий», «незримый», хотя эта формулировка вряд ли может считаться окончательной и достоверной.
Можно было бы истолковать данное обозначение Грааля как производное от lapis elixir – «камень мудрости», что согласуется с чудесными деяниями Грааля. Христианизированное истолкование предлагает теолог Петрус Такс. Он хотел бы видеть в lapsit exillis Иисуса Христа, так сказать «краеугольный камень».
Берлинский германист Иоахим Бумке рассматривает другую возможность. Он считает, что lapsit exillis произошло от lapis exilli, что может означать «камень Исхода», или же от lapis exulis, то есть «находящийся далеко от родины камень».
Другие исследователи видят в lapsit exillis «камень небес», «небесный камень». Бодо Мергелль, например, утверждает, что это сокращение lapis lapsus ex illis stellis, в переводе означающее «камень, сошедший со звезд».
Есть множество противоречивых мнений, истолкований и переводов – и все они связаны с одним-единственным понятием: «Грааль». Наверное, все это неслучайно. Бодо Мергелль даже напишет:

Вольфрам фон Эшенбах сотворил тайну, исполненную многозначности и сокровенного смысла поэтическую шараду.

Из «Псевдопарсифаля, создания благородного рыцаря Галахада»:

…Взгляд королевы величественно скользил по рядам коленопреклоненных подданных. А потом складка гнева исказила нервный, жестоко изогнутый рот ее.
– Кто здесь Парсифаль, а кто Иосиф Аримафейский? – изрыгнула королева вопрос, словно жег он уста ее.
Один из коленопреклоненных придворных ответил с трепетом душевным:
– Тот высокий светловолосый юноша с зелеными глазами и есть Парсифаль. Люди восторженно внимают словам его и тому, что говорит Иосиф Аримафейский. Словно мед, сладки новости из дальних стран…
– Парсифаль, – с ненавистью повторила королева. – Пусть убираются из земель моих прочь.
Вот отчего продолжили мы путь на юго-восток.
В туманной дымке выросла маленькая деревня, дома которой сложены были из зеленовато-коричневых камней, из труб вился дымок, приглашая на трапезу.
У дверей дома стояла старуха, настороженно поглядывая в нашу сторону. Маленькая желтая птаха суетливо щебетала в кустах, и, казалось, немолодая женщина прекрасно понимала ее речи. Мы подошли и вежливо поклонились, уважая преклонный возраст селянки.
– Зовите меня Гайлой, – проговорила старуха, ткнув пальцем в сторону кособокой лавки у очага. Огромный, крестообразный шрам рассекал ее лоб, даже седые пряди волос не скрывали застарелой раны.
Она наполнила плошки похлебкой и протянула нам по куску хлеба. Мы с благодарностью приняли скромное ее подношение. Молча вкушали пищу, наслаждаясь теплом очага. А потом Иосиф Аримафейский заговорил с Гайлой, решив объяснить ей причину нашего путешествия.
– Мы путешествуем вдоль английских берегов, рассказывая историю чудесной чаши и хозяина ее. Мы трое были свидетелями чудесного воскрешения в далекой Иудее, о нем и свидетельствуем в разных странах.
Долго рассказывал он старухе о жизни Воскресшего, о нашем пути в Англии, где мы уже столкнулись с множеством жестокостей и несправедливостей властей предержащих.
А потом настал черед Гайлы поведать удивительные вещи. Маленькая часовня скрывалась глубоко в лесу, окруженная древними дубами. Гайла накинула на худые плечи шерстяную шаль и решительно повела нас к потаенному святилищу.
Яркий свет внезапно чуть не ослепил наши глаза. У алтаря, что стоял в центре святилища, горело множество лампад. Двенадцать согбенных людей славили милость Божью.
Выложенные мозаикой каменные ступени привели нас в подземный грот, что скрывали стены часовни.
– Симон, к тебе пришли, – произнесла Гайла. – Думаю, их ты давно ожидаешь.
Старый Симон с улыбкой обернулся к нам. Иосиф Аримафейский вынул из глубоких складок одеяния чашу. Святой Грааль бесконечной чистоты и любви. Руки Симона задрожали в почтительном восторге, и он прикоснулся губами к священному сосуду.
– Как хорошо, что вы нашли меня, – заговорил он.
По подземному ходу Симон повел нас в каменную пещеру. Запахи тончайших благовоний и трав, что хранились в льняных мешочках, наполняли все пространство. Парсифаль тут же вспомнил сестру свою Элеанор, обожавшую подобную игру ароматов. Здесь мы решили побыть некоторое время, чтобы затем вновь отправиться в непростой путь.

Вольфрам фон Эшенбах и Кретьен де Труа действительно сумели породить великую загадку. Они написали о чудесном, фантастическом и недостижимом сокровище, способном увлечь и поразить даже наш современный мир хаоса. Но только ли удивительной идеей является Грааль на самом деле? Или просто литературным измышлением? Честно говоря, однозначного ответа дать, увы, невозможно. Хотя бы потому, что и Кретьен де Труа, и Робер де Борон предлагают совершенно иное описание Грааля, нежели тот же Вольфрам фон Эшенбах.
Так, Кретьен пишет о чаше, чей свет затмевает сияние лампад.

Грааль был из чистого, тонкого злата. Бесценные камни различных пород усыпали Грааль, самые богатые и драгоценные из тех, что существуют в морях и недрах земных.

У Робера де Борона Грааль вновь называют чашей. Вот что мы читаем:

– Что же сказать нам о чаше, кою мы лицезрели и которая явилась – и остается доселе – в очах наших столь приятной, что мы тотчас забыли все свои скорби? Как подобает нам называть ее?
– Те, кто хочет называть ее по имени, по праву могут звать ее Граалем, который приносит столь неизреченную радость и утешение всем, кто пребывает поблизости от него, что они чувствуют себя как рыба, коей удалось выскользнуть из рук человека и нырнуть в глубину морскую.

Вольфрам же более сдержан в описании Грааля. Он говорит лишь о чудном камне, зовущемся lapsit exillis и Грааль.
Если Грааль и в самом деле, как пишет Эшенбах, был камнем, к тому же «камнем, упавшим с небес», то прежде всего на ум приходит метеорит. Ведь в действительности в мире существуют метеориты, почитаемые как священные камни многими религиями: чего стоит «черный камень» Каабы в Мекке. По легенде, его передал Аврааму архангел Гавриил, чтобы потом камень использовали для строительства храма в Мекке. Вольфрам фон Эшенбах (а об этом говорят многие его современники) мог услышать эту историю и описать Грааль как чудесный камень.
Как заманчиво простое объяснение сути Грааля! Вот только, к сожалению, непонятно, как же этот необычный камень был в состоянии даровать пищу, почему его украшали драгоценными камнями и золотом, как пишет Кретьен де Труа? К тому же людям европейского Средневековья было абсолютно чуждо представление о том, что камни могут падать с небес на землю (даже «черный камень» Каабы был принесен архангелом:
в представлении мусульман он не просто так упал с небес).
Столь же непросто принять на веру легенду о том, что Грааль – это всего лишь мифический самоцвет, выпавший из короны Люцифера во время битвы с ангелами. Вот что написано в первой средневековой редакции «Вартбургских войн»:

Должен ли я поведать о короне, сделанной шестьюдесятью тысячами ангелов? Хотели они Господа Бога нашего с небес изгнать. Зри, человече! Люцифер, твоей была корона та… Святой Михаил гнев Божий видел, мучимый высокомерьем отпавшего. Сбросил он корону с главы его (Люцифера), и камень выпал из нее, чтобы на земле предстать камнем Парсифаля.

Бодо Мергелль придерживается иного мнения. Он считает, что, описывая Грааль, Вольфрам фон Эшенбах имел в виду некий алтарный камень. Вот что пишет Мергелль:

То, что достаточно небольшие алтарные камни (altare portatile) существовали вплоть до XII столетия, известно всем ученым.

Но как тогда быть с описанием Грааля как чаши? Что это за чаша? Возможно, поднос, на котором вынесли отрубленную голову Иоанна Крестителя? А может, Грааль – это чаша, из которой пили во время Тайной вечери Иисус и двенадцать апостолов? Согласно легенде, именно в эту чашу Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого на кресте Спасителя. В тексте Робера де Борона мы читаем следующее:

Сие сосуд, в который была собрана бесценная кровь нашего Господа, когда был прободен копьем он, и ежели желаете услышать вы о том поболее, я расскажу вам всю правду.

Нам, людям XXI века, не так просто понять, отчего чаша может иметь подобное значение. Но люди Средневековья мыслили по-другому, ими владели иные фантазии и верили они иначе, нежели мы. Те люди нуждались в моральной опоре. И находили ее во всевозможных реликвиях, старались повсюду изыскивать, хранить и почитать вещи, относимые к временам Христа или же эпохе первых апостолов. Тогда Бог становился им чуть ближе, более реальным.

Средневековье буквально пропитано верой в чудесное. Подобно тому как индейцы охотились за скальпами белых людей, в Средневековье охотились за реликвиями. Чего стоит Туринская плащаница, к примеру. Впрочем, реликвии далеко не всегда были подлинными. Существовало огромное количество фрагментов креста, на котором распяли Иисуса. Если сложить их вместе, получилось бы, самое малое, три огромных распятия. Точно так же дела обстоят и с «гвоздями», которыми Иисуса прибивали к кресту, с «терновым венцом», надетым на его голову, «яслями из хлева Вифлеемского». Ценились даже «пеленки младенца Иисуса», «губка», которую подносили к губам распятого Христа. Особенно забавными кажутся «молочные зубы» Иоанна Крестителя, выставляемые в Венском Хофбурге, или – слегка подсохшие – капли «молока Девы Марии», а также «перо из крыла архангела Михаила», демонстрируемое Католической церковью. Мусульманские торговцы Средневековья быстро смекнули, что ищут в Святой земле крестоносцы и паломники: контакта с эпохой, в которой жил и творил Иисус Христос. А потому с великой радостью мошенников торговали «святым товаром»: всевозможными реликвиями. Одновременное появление нескольких копий Лонгина и чаш Христа приводило к смущению и даже совсем несвятым ссорам между христианскими общинами, приходами и целыми городами, но в самом факте преклонения перед реликвиями ничего не меняло. И даже сегодня, в начале XXI столетия, «фрагменты» некоторых святых все еще развозятся и демонстрируются по всему миру.
В принципе, в этом ажиотаже виновата святая Елена, мать римского императора Константина. Если уж на то пошло, именно Константин является настоящим основоположником сегодняшнего христианства. Именно он в 325 году созвал знаменитый Никейский собор. Многие решения, и в том числе по вопросу, был ли Иисус богом или человеком, принятые на соборе, диктовались императором. Причем сам Константин на протяжении всей своей жизни не считал себя христианином, а исправно поклонялся богу Солнца. Только на смертном одре он принял крещение по христианскому обряду, скорее всего руководствуясь принципом «подстраховки» в загробном мире.
Его же мать, в отличие от сына, довольно рано перешла в христианскую веру. Елена была одержима странной идеей: через триста лет после Рождества Христова и через двести лет после страшного разрушения Иерусалима она повсюду искала вещественные доказательства существования Иисуса. Мать императора посылала целые поисковые экспедиции, которые – и кого это удивит? – всюду отыскивали то, что наказала им Елена: место распятия и, в нескольких метрах от него, «Гроб Господень», крест с надписью «Иисус, царь Иудейский» и даже место в пустыне Синайской, где росла неопалимая купина Моисея. Сегодня в этом самом месте все еще возвышаются стены монастыря святой Екатерины, а ко «Гробу Господню» ежегодно съезжаются миллионы людей, убежденных в том, что это и есть то самое место, куда Иисус вернулся через три дня из царства мертвых. Но все это тем не менее весьма сомнительно.
Впрочем, для людей эпохи Средневековья все реликвии и священные места значили куда больше, чем для нас, сегодняшних. Эмма Юнг исследовала глубинное влияние идеи кровавых реликвий Иисуса на жителей Средних веков. В его крови видели «душу», свидетельство божественности. Безграничные целительные силы и удивительное взаимопонимание с Богом – все это тоже «отражалось» в крови Иисуса.
Более того, на заре позднего Средневековья в литургию вносится одно важное новшество: гостию^[1] больше не прячут от глаз верующих, а демонстрируют открыто. И таким образом крадут у людей иллюзию: иллюзию сверхъестественного, таинственного. Сейчас все это кажется забавным, но вот что интересно: нечто подобное произошло и в наши дни. Когда после Второго Ватиканского собора в начале 60-х годов XX века «превращение» хлеба и вина стали проводить в открытую, на обращенном к молящимся алтаре, исчезла все та же иллюзия загадочности. Многие верившие в реальность чуда протестовали во весь голос – например, епископ-традиционалист Лефебр в 1970 году. А во многих миссионерских церквях Африки и Южной Америки до сих пор верующих держат во время богослужения на значительном расстоянии от священника. Для них священнослужитель по-прежнему остается кем-то вроде волшебника.

В Средневековье все было еще однозначнее. Верующим требовалась «тайна». Гостию же, «тело Христово», стали показывать открыто, гостия теряла мистический налет. И эту мистику, эту тайну перенесли на другой предмет: на Грааль. Однако все ли с ним так просто?

В заключение первой главы скажу еще о двух символических истолкованиях Грааля. Многие исследователи видят в нем аналогию с чудо-камнем Шамиром царя Соломона. Вернер Вольф пишет по этому поводу: «Обе вещи происходят из (земного) рая… за обеими вещами всегда охотились». Другие специалисты сравнивают Грааль с так называемым «солнечным столом» эфиопов, «всегда уставленным мясом и фруктами», как указывает Пауль Пипер. Кто знает…
Оба «литературных родителя» Грааля, Кретьен де Труа и Вольфрам фон Эшенбах, знали об этой «вещице» не так много. Они не видели ее собственными глазами и не могли сообщить ничего определенного. Впрочем, и писали они о Граале в рамках рыцарских романов, сюжеты были наиграны – так в наши дни беллетристы играют с выдуманными или действительно существующими персонажами, предметами, местами: изменяют имена, придают другое значение реальным фактам. Иоахим Бумке пишет по этому поводу:

Вольфрам окружил чудо-камень аурой таинственности, и на протяжении всей поэмы образ Грааля у него меняется. В пятой книге доминируют сказочные черты. В девятой же книге в центре внимания оказываются религиозные мотивы. А в конце поэмы, в шестнадцатой книге, образ Грааля пронизан мотивами Страшного Суда.

Так что же такое Грааль – чаша, кубок, камень, «солнечный стол», Шамир? Может быть, нечто, что включает в себя все эти на первый взгляд разные предметы?
Я предлагаю вам отправиться на поиски Грааля и начать их со знакомства с двумя милыми его рыцарями – Кретьеном и Вольфрамом.

В комнате сидит человек и что-то пишет. Мы не можем хорошо рассмотреть помещение и не знаем, где оно находится: в частном ли доме, в монастыре, или замке? Видимо, это где-то на северо-востоке Франции… Перед ним – пергамент из хорошо выделанной овечьей кожи, чернильница с буровато-черными чернилами, сделанными из чернильных орешков, и перо, вероятнее всего – гусиное. С помощью всех этих принадлежностей человек что-то пишет… Это плод фантазии, воображения, так называемый конт, или занимательная история.

В таких выражениях описал «творческую мастерскую» Кретьена де Труа Ричард Барбер в своей книге «Святой Грааль». Остается только добавить, что занимательные истории Кретьена были посвящены, естественно, самому загадочному предмету Средневековья – святому Граалю.
Он родился в Труа, во Франции, жил и творил в конце XII столетия. Вот, пожалуй, и все, что могут сообщить о нем серьезные историки литературы. Увы, даже о его произведениях известно куда больше, чем о самом Кретьене. Никакой существенной информации на страницах книг о себе автор не оставил. Известно только, что де Труа скитался между дворами владетельных персон СевероВосточной Франции и Фландрии. Когда дочь Элеоноры Аквитанской и Людовика VII Французского, графиня Мария Шампанская, в 1160 году создала в Труа литературно-художественный кружок, аналогичный кружку ее матери в Пуатье, к нему примкнул и Кретьен. Более того, один из своих романов, «Ланселот», он напишет специально для графини Марии, да и самые яркие впечатления его жизни будут связаны именно с двором покровительницы изящных искусств. А затем Кретьен по неизвестной для нас причине покинет двор графов Шампанских и станет служить другим властительным господам. Он появится даже при англо-норманнском дворе короля Генриха II. Но вот только прижиться в Англии де Труа не сможет. Уж больно неприглядным покажется поэту приказ Генриха убить архиепископа Бекета. И Кретьен направится ко двору Филиппа, графа Фландрского. Здесь он и уйдет из жизни, не успев завершить свой главный роман – «Конт о Граале».