Андрей Дашков Черный день

Если твоя жена – этноантрополог, причем не кабинетный ученый, а начальник Специальной, мать ее, Экспедиции, «семейная» жизнь сводится к тому, что ты сам воспитываешь ребенка, постоянно наступаешь на горло собственной песне, жертвуешь своей карьерой, в общем, живешь совсем не так, как хотелось бы. Лет этак через пяток тебе все это смертельно надоедает, но птичка уже увязла по самый клюв. Нет, ты еще дергаешься и психуешь; во время ваших редких встреч и совместных отпусков (да-да, пару раз бывало и такое) ты качаешь права, взываешь к справедливости и материнскому инстинкту, напоминаешь, что ребенок растет без женской ласки, а сам ты медленно стареешь… и что ты видел в этой жизни? Да ни хрена. Она-то – другое дело; она повидала многое, побывала почти на всех континентах, вот только в Антарктиде еще не была – только потому, что там пока не обнаружено какое-нибудь долбаное племя морозоустойчивых пингвиноедов. А ты по шесть, двенадцать, восемнадцать месяцев вынужден обходиться без бабы – редкие случайные контакты не в счет; честно говоря, в первый раз и с незнакомками у тебя получается не очень. А годы летят; ты уже в разряде мужчин, лучшее время которых миновало; тебе остается скрежетать зубами, глядя на то, что другие, не столь преданные мужья и отцы устроились гораздо, гораздо удобнее, они ухожены и благополучны, они имеют время на хобби, развлечения и путешествия… короче, ты еще не старик, а тебе уже «мучительно больно»… и где-то глубоко внутри появилось пятнышко какой-то черноты – сначала совсем маленькое, потом становящееся все больше и больше, – черноты, о которой ты предпочитаешь не думать и тем более не говорить, потому что не так-то легко признаться себе в чувстве настолько диком, далеком от морали и вообще всего человеческого, что тебе самому немного страшно. Ты догадываешься, что может случиться (вернее, что неизбежно случится), когда эта бомба с часовым механизмом сработает… Внутри тебя тлеет ад, незаметный для окружающих. Хорошо еще, что ты фрилансер и можешь работать дома, присматривая за шестилетней дочерью, которая часто болеет, отстает в развитии и которую невозможно оставить дольше чем на несколько минут нигде и ни с кем, даже с дедушкой и бабушкой – родителями твоей сучки, которой, скажем, австралийские аборигены племени анангу дороже мужа и ребенка. Твои родители, кстати, давно мертвы, и тебе некому поплакаться в жилетку, но, с другой стороны, ты, пожалуй, избавлен от лишних упреков – справедливых упреков, ведь ты действительно не оправдал ничьих надежд, даже собственных, известных только тебе одному.

* * *

Работая за компьютером, Алик привык прислушиваться к тому, что происходит у него за спиной или в детской. Он даже музыку не мог включить на сколько-нибудь заметной громкости – рано или поздно дочка поднимала в знак протеста оглушительный визг. Как ему объяснил педиатр (один из многих), это было психофизиологическое неприятие некоторых посторонних звуков. И надо же – например, отбойный молоток, долбивший асфальт поблизости, не оказывал на нее подобного воздействия.
Алик пытался сосредоточиться на работе и не свихнуться. День начался плохо, с обосранной постели, и у него имелось предчувствие, что дальше будет еще хуже. Своим предчувствиям он доверял, за шесть лет его интуиция ошибалась куда реже, чем синоптический прогноз. Не ошиблась и на этот раз.
В полдень он решил сделать небольшой перерыв, чтобы накормить девочку. Отбросив одеяло, чтобы проверить памперс, он ужаснулся. Вдобавок к давним вялотекущим хворям у дочери почернели ноги. Полностью – от кончиков пальцев до таза. За шесть лет он видел много неприятных вещей, но это зрелище испугало его по-настоящему. Он не знал точно, как выглядят конечности, пораженные гангреной, однако, судя по попадавшимся в литературе описаниям, столкнулся с чем-то подобным. Это было отвратительно не только на вид, потому что Алик чуял запах. Омерзительный запах разложения. Поражала внезапность произошедшего. Еще утром, когда он мыл дочку, с ее ногами все было в порядке. Нет, не все в порядке – они выглядели как ноги рахитичного четырехлетнего ребенка, – но по крайней мере имели нормальный цвет.