Второй год правления Императора Аврелиана (271 год н. э.)
Рим покидал Дакию. Пятый Македонский легион уходил за Дунаре. Уже несколько лет из метрополии приходили тревожные слухи, сулившие потрясения, но, пока легион не получил прямого приказа, граждане не особо беспокоились за свою судьбу. Что бы ни приближалось из-за гор с востока, какие бы варвары ни кишели на бескрайних просторах степей, начинавшихся от границ Римской Дакии, легион был способен управлять ситуацией. Легион способен справиться с чем угодно. Мощь Рима, рука Рима – все это легион. И теперь он уходил. Бесконечная красная лента, блестевшая золотом и серебром, уползала к мосту, переброшенному через сытую реку, а позади горел каструм^[1]. Черные клубы дыма пятнали небо, затянутое белесой дымкой, похожей на налет на губах во время болезни.
Вместе с легионом уходили и благоразумные римские граждане, чьи семьи уже несколько поколений прожили в Дакии. Что значит сотня лет для Вечного города? Лар Элий Север, римский гражданин, потомок древнего, хотя незнатного, рода, ветеран Пятого Македонского легиона, вышедший в отставку с должности префекта лагеря, был благоразумен, но привык полагаться на себя. Пусть его легион уходит, но он остается. Здесь его земля, здесь его люди – и тот, кто захочет это оспорить, проклянет тот роковой день, когда в его голову пришла такая глупая мысль. Придержав коня на холме, Лар Элий бросил последний взгляд на войско, покидавшее Дакию, бывшую провинцией Рима более ста семидесяти лет.
Император Траян сейчас проклинает, наверное, своих потомков. Легион уходил в полном порядке, со всем имуществом и казной, даже не вступив в сражение. Такого еще никогда не случалось в Империи. Рим никогда не отдавал того, чем сумел завладеть. До сих пор. Конечно, решение оставить ту часть Римской Дакии, что лежала к востоку от Дунаре, было благоразумным. Тревожные слухи с востока обернулись реальной опасностью. Пятому Македонскому легиону все чаще приходилось выступать в поход, чтобы отразить очередной набег.
Лар Элий поморщился, когда взгляд его обратился к Патависсе, дакийскому городу рядом с каструмом. Каструм горел, город же затих, словно боялся вздохнуть. Обычно оживленная торговая площадь была совершенно пуста, на ступенях храма валялись обрывки бумаги. Половина домов обезлюдела в это утро. Даки, конечно, пока что радовались этому, ведь все, что останется после римлян, достается им. Они еще не поняли, что оказались беззащитны. Что же, Лар Элий Север и его ветераны уж точно не беззащитны в своем лагере. А остальное – не проблемы римлян. Теперь уж точно не их.
Лар Элий тронул коня, направляясь к дороге, огибавшей город. Верания, должно быть, уже на полпути домой. Остается только догнать жену. Кажется, зря он поддался на ее уговоры и взял с собой в Патависсу. Ему и самому не следовало ехать туда, даже несмотря на приглашение Сарбонна, правителя Римской Дакии. Если быть точным, бывшего правителя бывшей Римской Дакии. Разговор вышел тяжелый и абсолютно бесполезный.
Императору нужно было кого-то обвинить в падении провинции, и Сарбонн как нельзя лучше подходил для того, чтобы сыграть эту роль. Легион получил приказ отступить – и приказ не предоставлять свою защиту «предателю Сарбонну». И теперь старому негодяю некуда было податься: в Риме его ждали лишь казнь и позор, а в Дакии – разорение и смерть. Без поддержки римского оружия он стал всего лишь завидной добычей.
Лар Элий, прибывший в Патависсу сегодня утром вместе с женой, удивился, увидев, во что превратился дом Сарбонна: кажется, его уже успели пограбить, слуги сбежали, а сам хозяин сидел, запершись в своих покоях, двери которых никто не охранял. Лару пришлось долго стучаться, прежде чем его впустили. Хотя струсившего хозяина можно понять. Оставалось надеяться, что разговор не затянется, да и о чем тут уже говорить? Последняя дань вежливости.
– Лар Элий Север! Как я рад, что ты получил мое письмо! – Сарбонн, наконец отперший двери, выглядел не лучше своего дома: в сбившейся тоге, волосы в беспорядке, руки сжимают украшенный драгоценными камнями пояс, а глаза бегают из стороны в сторону, словно выискивая опасность. Все три жирных подбородка (средний украшен бородавкой) мелко дрожали.
– Я получил его, но я так и не понял, чего именно ты от меня хочешь. – Лар Элий не стал снимать плаща, рассчитывая, что разговор выйдет коротким.
– Я хочу… Я прошу твоей защиты! – Сарбонн попытался взять себя в руки и даже перестал трястись. – Я хорошо заплачу.
– У меня достаточно золота. – Кажется, Сарбонн совершенно сошел с ума от страха, если пытается его подкупить.
– Я могу заплатить шелком или вином. – Это предложение выглядело еще глупее, чем прежнее.
– У меня все есть, Сарбонн. – Лар Элий запахнул плащ, намереваясь уйти.
– Я могу рассказать тебе, что планирует император! – сделал еще одну попытку бывший правитель.
– Я это и так знаю. В Галлии беспорядки, варвары постоянно беспокоят наши границы. Дакия будет оставлена навсегда. – Несколько коротких слов, но за ними стояла судьба целой провинции.
– Но… – Сарбонн явно полагал, что знает то, что никому не известно. Какая самоуверенность.
– Я говорил с командиром легиона. Он мой старый друг, – снизошел до объяснений Лар Элий. Все равно теперь источник его осведомленности удаляется за Дунаре со скоростью пешего марша легиона с обозом.
Сарбонн снова забегал по комнате, жирное брюхо мелко подрагивало, словно внутри перекатывался песок.
– Ты же гражданин Рима! – вскричал бывший правитель визгливым голосом. – Ты давал присягу!
– Да. Но вот только ты, как мне кажется, больше Риму не нужен. Впрочем, как и я. Теперь каждый сам за себя. Не вижу причины защищать тебя, проклятого императором. Жизнь может обернуться по-всякому. Я предпочту дружить с Империей, а не с тобой.
Сарбонн бросился к Лару Элию, на мгновение тому показалось, что бывший правитель рухнет на колени, но толстяк лишь попытался вцепиться в его руку.
– Прояви милосердие! – взмолился он.
– Меня прозвали Севером^[2], – пожал плечами тот и пошел прочь, оставив трясущегося старика встречать судьбу в одиночестве.
Верания ждала в повозке. Можно было приехать верхом, но женщина всегда предпочитала удобства скорости. Она родилась и выросла в Риме, в общем-то, она почти всю жизнь там провела, не считая тех нескольких лет, что прожила здесь, в Дакии, с мужем, вышедшим в отставку и получившим землю в награду за долгую верную службу.
– Чего он от тебя хотел? – Несмотря на пасмурное утро и долгую дорогу, жена выглядела свежо и безмятежно. Лар Элий никогда не уставал любоваться ею, словно она могла исчезнуть, испариться, и нужно было не сводить с нее глаз.
– Защиты, – пожал плечами Лар Элий.
– Ты ему отказал, – это был не вопрос, а утверждение. – И правильно. – Она мечтательно улыбнулась: – Вдруг ты когда-нибудь решишь вернуться в Рим.
Верания ни словом, ни взглядом ни разу не упрекнула мужа за то, что ей пришлось покинуть цветущую метрополию ради диких скал Дакии. Лар Элий всегда мечтал о своем куске земли, а в италийских краях шансов получить надел практически не было. Здесь же ветераны обретали столько земли, сколько могли удержать.
– Ты же знаешь, что не решу. – Лар Элий улыбнулся жене, и его лицо, казавшееся до этого вырубленным из камня, на мгновение преобразилось.
Повозка тронулась. Улицы были совсем пустые, необычно и тревожно пустые, надо сказать. Обычно в это время дня здесь царила суета, сновали туда-сюда торговцы, толкая перед собой тележки с товаром, праздные прохожие прогуливались по плазам, заходили в термополии^[3] и трактиры, собирались группками, чтобы обсудить последние новости или планы на вечер.
– Лар. – Верания тронула мужа за руку. – На мгновение ты стал тем мальчишкой, в которого я влюбилась.
Лар Элий снова улыбнулся, но это была совсем другая улыбка, больше напоминавшая оскал хищника, чем проявление радости человеческого существа.
– Это было так давно.
– Двадцать лет. Но для меня ты все еще тот новобранец. – Верания с улыбкой смотрела на мужа.
– А ты для меня – девчонка из дома напротив. – Лар Элий остановил повозку у большого дома, принадлежавшего Титу Патулусу, предводителю даков Патависсы. Верания была дружна с его молодой женой, Ульпией. – Я хочу посмотреть, как уходит легион. Не задерживайся, отправляйся сразу домой, я тебя догоню. И пусть Тит Патулус даст тебе пару человек сопровождения. На всякий случай.
– Хорошо, муж мой. – Верания легко спрыгнула с повозки. – И ты не задерживайся.
Лар Элий отвязал коня от задка повозки, легко взлетел в седло.
– Я не задержусь, – пообещал он.
Тем не менее задержаться пришлось. Хвост легиона все еще вился по дороге, когда Лар Элий добрался до перекрестка. Пришлось подождать. Солдаты часто приветствовали своего бывшего префекта салютом: он хоть и получил прозвище Север, лютым и несправедливым никогда не был, а воины больше ценят справедливость, чем доброту. Наконец последние солдаты миновали перекресток. Потянулись тяжело груженные повозки: граждане Рима покидали Дакию вслед за легионом. Целые семьи везли все нажитое с собой, надеясь на защиту солдат. Что же, защиту они получат, если сумеют держать темп, заданный легионом. Никто не будет подстраиваться под слабых и отстающих. Тот, кто отстанет, станет жертвой грабителей и варваров. В Патависсе уже кое-где начинали гореть дома. Кажется, Титу Патулусу придется повесить парочку мародеров. Хорошо, что Верания уже давно покинула город.
Лар Элий пустил коня рысью по дороге, огибающей город. Ворота стояли открытые, стражи не было. Кажется, следующие несколько дней станут временем безвластия. Жаль, что Тит Патулус не имеет никакого плана на такой случай, но это его проблемы. В лагере в горах, где Лар Элий поселился со своими ветеранами, вышедшими в отставку одновременно с ним, все в полном порядке, а проблемы даков их не касаются, как и проблемы Империи. Вернуться домой, закрыть ворота – и пусть хоть небо рухнет на землю.
Мощеная дорога закончилась у лесопилки, дальше в ущелье, заросшее густым лесом, уходила лишь хорошо накатанная колея. Там, где кончался лес, ущелье сперва разворачивалось широкими просторами, а потом дорога упиралась в узкий проход. Там, за высокой несокрушимой стеной раскинулась небольшая, но плодородная долина, орошаемая горными ручьями, со всех сторон ограниченная неприступными скалами, таившими в себе золото. Это и были владения Лара Элия Севера и его людей.
Лар Элий рассчитывал нагнать жену еще до лесопилки, но, по всей видимости, он задержался на дороге дольше, чем ему показалось. Следы повозки отпечатались на влажной земле, так что он был уверен, что Верания где-то впереди. Лес молчал, словно тоже затих из-за ухода римлян. Может быть, так и есть. Обычно здесь раздавались звуки пил и топоров, перекрикивались работники и лесорубы, сейчас же все казалось заброшенным. Только птички щебетали, празднуя весну. Лар Элий вдохнул свежий лесной воздух полной грудью и ударил коня пятками, побуждая скакать быстрее. Оставшаяся позади Патависса и горящий каструм навевали тоску. Более романтичный человек сказал бы, что мир рушится; Лар Элий полагал, что мир, может, и рушится, но к нему лично это не имеет никакого отношения. Его мир – это Верания, его ветераны, его долина. И свой мир он уж точно сумеет защитить.
Размышляя о том, какие работы еще предстоит завершить этой весной, Лар Элий не сразу заметил, что на дороге появились еще следы, помимо отпечатков колес повозки. Когда же он это обнаружил, тотчас пустил коня в галоп. Плащ взметнулся за плечами, словно крылья, гладиус^[4] тяжело бился о бедро, будто бы подгоняя. Кто бы ни были эти пятеро, чьи следы цепочкой вытянулись вдоль колеи, настигнуть их следовало раньше, чем они нагонят Веранию. Лишь теперь Лар Элий сообразил, что опасность грозит сейчас не только уходящим римлянам, но и всем римлянам вообще. Они теперь – законная добыча. Не все даки так мирно настроены, как Тит Патулус, Дакия никогда не была слишком спокойным местом, из ста семидесяти лет римского владычества сто лет продолжались восстания и войны. Проклиная свое безрассудство, Лар Элий гнал коня вперед, понукая все ускорять и ускорять бег.
Следы колес внезапно свернули в лес, так что Лар Элий едва не проскочил мимо. Конь возмущенно фыркнул, когда наездник резко натянул поводья. Лезть верхом в заросли было глупо. Лар Элий спешился, проверил, как ходит меч в ножнах, передвинул кинжал из-за спины вперед. Сердце несколько раз гулко ударило в ребра, подгоняя и подгоняя, заставляя бежать через лес, позабыв об осторожности. Хватит на сегодня безрассудств.
На маленькой полянке, стиснутой со всех сторон деревьями, стояла знакомая повозка; маленькая рыжая лошадка, запряженная в нее, щипала траву, словно все было в полном порядке, но все было совсем не в порядке. Мгновение замерло, словно муха, завязшая в янтаре. Двое грязных оборванцев обыскивали трупы двоих людей Тита Патулуса, о чем-то переругиваясь; Лар Элий не стал даже отвлекаться на них, потому что трое других, выставив вперед дрянные мечи и дубинки, наступали на Веранию, которая медленно пятилась к лесу, держа в руке кинжал – с ним она никогда не расставалась. Лар Элий не понимал наречия разбойников, хотя знал язык даков достаточно хорошо. Неужели это уже пришельцы с востока?
Разбираться времени не было, потому что двое у трупов заметили его и с криком бросились вперед. Трое преследователей Верании лишь на мгновение оглянулись и не стали отвлекаться, сочтя, что двое их друзей справятся с незнакомцем. Что же, они заблуждались. Лишь несколько секунд понадобилось римскому ветерану, чтобы зарезать разбойников, как свиней. Одного удалось уложить чисто, перерезав горло острием меча, второй же оказался слишком близко, так что гладиус погрузился в его брюхо по самую рукоять, горячая кровь хлынула из разверстой раны, заливая руки и плащ Севера. Лишняя секунда ушла на то, чтоб оттолкнуть бьющееся в конвульсиях тело прочь. Двое нападавших на Веранию бросились к Лару Элию, но третий оказался хитрее. Женщина отвлеклась всего на секунду, однако этого хватило, чтобы разбойник схватил ее за руку, прижал к себе и приставил изъеденный ржавчиной меч к горлу. Верания, дочь воинов и истинная римлянка, не дрогнула, вонзила кинжал в бедро нападавшего и провернула клинок в ране. Разбойник заверещал, как поросенок, но меч не опустил и женщину не выпустил.
– Эй ты! – выкрикнул он, выбив кинжал из руки Верании. Слова разбойник коверкал страшно, но понять его было можно. – Брось оружие, или я перережу твой женщине горло.
Лар Элий замер лишь на одно мгновение, а потом бросил гладиус на землю.
– А теперь кинжал, ты, римская свинья. – приказал варвар, явно обретая уверенность, утраченную было при виде мгновенной смерти товарищей.
Кинжал полетел следом. Лар опустил руки и оскалился, словно попавший в засаду волк. Пусть только этот смердящий варвар отпустит Веранию…
Медленно, очень медленно ржавый клинок меча нажал на нежную белую кожу, струйка крови скользнула вниз, окрасив алым белый край туники… А потом Верания просто осела на влажную землю, словно жизнь покинула ее в один миг.
Мир окрасился алым.
Раскаленный багровый свет лился с небес, охряно-красные деревья подступали все ближе, черная кровь текла по рукам, пачкая рукава.
Свет погас.
Пять мертвых тел, раскромсанных и растерзанных, лежали на земле, образуя полукруг. Окровавленная рука Лара Элия гладила щеку Верании, пятная белый мрамор кожи.
Мир рухнул.

Пять лет спустя
Патависса мало изменилась за пять лет, прошедших с ухода Рима, разве что остатки сгоревшего каструма больше не омрачали пейзажа. Лар Элий Север в сопровождении Луция Веллия Рустика, своего друга и главного советника, и небольшого отряда остановился на том самом холме, с которого наблюдал когда-то за отступлением легиона. Тогда был день; сейчас уже загустели сумерки. Город лежал перед римлянами, словно горстка игрушек. Патависса не выросла, но и не исчезла с лица земли. Она по-прежнему сохраняла римское устройство, торговала золотом и пшеницей. Тит Патулус процветал, как и остальные даки, принявшие его власть и защиту.
– Давно ты сюда не выбирался, Лар. – Луций поправил постоянно сбивавшийся плащ и взглянул на друга.
– Да. – Лар Элий кивнул, но лицо его оставалось бесстрастным. – С тех пор как умерла Ульпия, меня сюда особо и не приглашали, для решения деловых вопросов хватало и твоего слова.
Молодая жена Тита Патулуса умерла, так и не родив уже стареющему вождю наследника. Три старших сына, дети от первой жены, погибли уже много лет назад в одной из бесконечных приграничных стычек. Титу нужен был преемник, но удача отвернулась от него.
– Что ж, теперь тебя пригласили. – Луцию все же удалось привести в порядок плащ. Одежда почему-то не хотела украшать невысокого и нескладного мужчину, а постоянно служила причиной мелких огорчений и тревог. Как и рыжие, будто зимний закат, волосы, еще не тронутые сединой.
– Времена меняются. – Лар Элий тронул коня, направляясь к воротам города. Пока Патависса стояла под прикрытием каструма, ее окружал лишь невысокий палисад, прорезанный тремя воротами; сейчас же стену усилили, а ворота остались лишь одни. Впрочем, строительство пока еще не было завершено и не имелось никаких признаков того, что завершение близко. На стене не суетились рабочие, никто не подвозил бревна с лесопилки, не стучали молотки и топоры. Дело было не столько в позднем времени: судя по всему, на строительстве и днем ничего не происходит.
– Да, меняются, – согласился Луций. – И, судя по всему, наши соседи-даки не готовы к переменам.
– Тит Патулус никогда не был дальновидным и предусмотрительным. Я вообще удивлен, что ему так быстро удалось навести порядок после ухода легиона.
– Тогда все боялись скорого нашествия готов, вот и сплотились. Сейчас же… – Луций махнул рукой. – Сам видишь. Стена не достроена, ров не выкопан. Хотя чего уж проще, река же течет через город.
– Тит уже не молод. Вполне возможно, что силы оставили его.
– Поверь мне, мой друг, дело вовсе не в этом, – протянул Луций. – Тит Патулус так же бодр, как и толст. И силен, как и прежде. Так что тут нечто другое. Мне кажется, отсутствие наследника его гнетет.
– У даков же и женщины наследуют.
– Они у них и сражаются, – хмыкнул Луций. – Вот только женщина не может править даками. Хотя лично я верю, что Титания смогла бы. Они бы у нее мигом узнали, что такое твердая рука.
– Малышка Титания? – Лар Элий даже отвлекся от разглядывания недостроенных укреплений.
– Ты многое пропустил, – криво ухмыльнулся Луций. – Очень многое.
Лар промолчал. Иногда ему казалось, что уже все прошло, все забылось и стерлось, но временами… Одного слова, какого-то пустяка было достаточно, чтобы сердце застыло ледяным комком, а перед глазами возникла кровавая пелена. В такие моменты весь мир словно уплывал куда-то, теряя очертания и краски. Все краски, кроме цвета крови.
Луций тоже замолчал. Он уже давно понял, что в такие минуты бесполезно пытаться что-то говорить, стараясь вывести старого друга из оцепенения. Он просто ждал, когда Лар Элий вдохнет и продолжит разговор, словно ничего не случилось.
Словно ничего не случилось. С того самого дня, когда Лар Элий Север привез в лагерь завернутое в гиматий^[5] окровавленное тело Верании, он вел себя так, словно ничего не случилось. Он выполнял все обычные обязанности, отвечал на вопросы, раздавал указания, ел, спал – спокойно, абсолютно спокойно. Безмятежно.
Луций вырос на одной улице с Ларом Элием и Веранией Септимией, так что знал все: все, что их связывало, знал, как его друг любил свою жену. Лар всегда был сдержанным и немного отстраненным, всегда руководствовался разумом, а не сердцем. Но то, во что он превратился после гибели Верании, иногда пугало Луция до дрожи.
Сколько бы мы ни старались, жизнь бежит быстрее нас, а если мы еще медлим, она проносится, словно не была нашей.
– Что же, – проговорил Лар Элий, когда мир снова ожил. – Титании, вероятно, стоило родиться мальчиком. Мне всегда казалось, что парень из нее вышел бы гораздо лучший, чем девушка.
Луций подавил смешок. Лар внимательно окинул друга взглядом, но тот предпочел сделать вид, что увлеченно рассматривает Патависсу.

Патависса начала строиться почти одновременно с каструмом Потаисса, как это всегда бывало в провинции: крепость притягивала поселенцев, возникал город, рос и процветал. Здесь, в Дакии, поселения строились особенно активно и росли быстро: золото в горах и плодородные земли долин привлекали поселенцев, несмотря на неспокойную обстановку в начале освоения территорий и на постоянные нападения варваров с востока в последнее время. Возможность разбогатеть влекла сильнее, чем отталкивал страх смерти. Дакия была большой, владычество Рима никогда не охватывало ее целиком. А теперь Рим и вовсе ушел, и местные народы, так долго ждавшие этого, чувствовали себя свободными. Во всяком случае, радость выражали при любом удобном случае.
Новое поселение начиналось с форума – центральной площади, над которой возвышался храм, посвященный одному из римских божеств или императору – в зависимости от силы верноподданнических чувств правителя провинции или города. Вокруг форума возникали дома римских поселенцев, но вскоре местные жители оценивали преимущества городской жизни и начинали принимать активное участие в застройке. Правитель города строго следил за планировкой и застройкой, так что никакого самоуправства и хаоса, лишь строгий порядок.
После ухода Рима Титу Патулусу удалось сохранить этот порядок. Дорога, ведущая на запад к Дунаре и служившая основным торговым путем, поддерживалась в отличном состоянии. Как и водопровод, акведук которого уходил в горы, к чистым источникам.
От форума во все стороны расходились улицы, мощенные тщательно подогнанными каменными плитами, по обеим сторонам располагались сначала богатые одноэтажные жилища с небольшими садами, а потом, подальше от центра, двух– и трехэтажные дома ремесленников и торговцев. На самых окраинах селились простые работники и размещались ремесленные мастерские.
Термополии и другие общественные здания примыкали к плазам на перекрестках основных улиц.
Римляне, в отличие от варваров, не считали свои дома крепостями, поэтому обычное жилище было весьма скромным даже у богатых людей, зато общественные здания украшались чрезвычайно роскошно и предлагали все мыслимые удобства и наслаждения.
Патависса была построена из белого камня, который добывали в горах, а самые богатые дома и общественные здания облицовывали мрамором, привезенным по реке от моря.
Дом Тита Патулуса, раньше принадлежавший римскому наместнику Сарбонну, находился в нескольких шагах от форума. Что случилось с самим Сарбонном, никто не знал или предпочитал делать вид, что не знает.
Нынче лето выдалось жарким, так что столы накрыли в атрии^[6], чтобы прохлада имплювия охлаждала разгоряченные обильной едой и возлияниями тела. Тит Патулус возлежал во главе триклиния^[7] и беседовал с незнакомым Лару Элию высоким и мускулистым даком, одетым подчеркнуто не по-римски.
– Это Клев Лонгин, – подсказал Луций. – Считает себя будущим вождем племени. Впрочем, вполне вероятно, что он достигнет желаемого. Если, конечно, сумеет уговорить Титанию стать его женой. Вернее, я бы сказал, выбрать его в мужья.
Луций и Лар стояли в тени колонн и оставались не замеченными пирующими. Лар Элий внимательно осмотрел атрий и снова удивился тому, насколько все осталось неизменным за пять лет. Кажется, даки не хотели расставаться с удобствами и роскошью Рима, несмотря на то что так долго сопротивлялись Империи. Если не замечать тех немногочисленных гостей, что были облачены в длинные рубахи и штаны, заправленные в высокие мягкие сапоги, можно легко счесть, что оказался в Риме, в доме богатого патриция. Такова уж непоследовательная человеческая природа: яростно сопротивляться тому, что тебе навязывают, но с удовольствием пользоваться тем, что можно считать захваченным в бою. Атрий освещался горящими чашами, плавающими в имплювии, а бесконечное звездное небо служило крышей. Строгие колонны с простыми греческими капителями окружали атриум, отделяя освещенное пространство от теней, скрывающих стены.
Лар Элий выступил из темноты, верный Луций шагнул следом.
– А! – весело взмахнул скифосом^[8] с вином Тит Патулус. – Римляне! Ваши места за столом ждут вас!
Справа от Тита оставалось два свободных места. Лар Элий отметил это несоответствие римским обычаям, согласно которым наиболее почетные места располагались слева от хозяина. Хотя, может оказаться, что Тит сознательно усадил гостей именно таким образом. Римляне заняли отведенные им места, обменялись полагающимися к случаю приветствиями с хозяином и его приближенными, а затем уделили свое внимание блюдам, предложенным на ужин. Тут уж все было по-римски. Насколько Лар Элий успел понять, кухня даков уступала в разнообразии и изысканности римской, так что Тит, известный чревоугодник, предпочитал изменять обычаям родины.